| Категория: | Педагогическая статья |
| Связанные авторы: | Гоголь Н. В. (О ком идёт речь) |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография). Н. В. Гоголь, как историк и педагог. Взгляды Гоголя на преподавание истории и географии в средних учебных заведениях (старая орфография)
ВЗГЛЯДЫ ГОГОЛЯ НА ПРЕПОДАВАНИЕ ИСТОРИИ И ГЕОГРАФИИ В СРЕДНИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ.
Одним из первых вопросов, останавливающих на себе наше внимание в настоящем случае, является вопрос о том, насколько полно выразились педагогические взгляды Гоголя в его статьях. Так как статьи эти отнюдь не были плодом какого-нибудь систематического труда, то, нам кажется, ошибочно было бы придавать им значение стройного свода мнений Гоголя о педагогических вопросах. Когда Гоголь брался за перо для печатного обсуждения этих вопросов, то это вызывалось более или менее случайными причинами или — самое бо́льшее — непродолжительной вспышкой увлечения, но едва ли обусловливалось настоятельной потребностью поделиться с товарищами по профессии запасом своего педагогического опыта. На такое предположение наводит его статья „Мысли о преподавании географии“, написанная гораздо раньше, нежели Гоголь более или менее серьезно принялся за педагогическую деятельность, — судя по крайней мере по тому, что под статьей автором выставлен 1829 г. Если эта дата верна, то несомненно, что статья носила в значительной степени априорный характер, как, быть может, и другия подобные статьи. Поэтому принимать их в соображение при обсуждении педагогических взглядов Гоголя можно только в условном значении и с существенными оговорками.
Переходя к изложению непосредственно выраженных Гоголем мнений в педагогических статьях, сделаем несколько замечаний о характере полученного им самим образования в гимназии высших наук в Нежине, потому что, как после увидим, последнее имело близкое отношение к выработанным им впоследствии педагогическим взглядам.
—————
„Гимназия Высших Наук“, проф. Лавровский замечает: „Даже независимо от учебных занятий в тесном смысле, нельзя утверждать, что семь лет, проведенных в гимназии Гоголем, были потерянным временем: сообщество товарищей, непрерывный обмен мыслей и чувств, удовлетворение возникавшим литературным наклонностям, товарищеская оценка его первых литературных опытов, — все это питало, возбуждало и укрепляло дарования Гоголя и приготовляло их к последующему блестящему выражению без ведома самого обладателя дарований“ (Статья „Гимназия Высших Наук“ Н. А. Лавровского в „Известиях Историко-Филологического Института в Нежине“, № 3, 1879 г., 156 стр.). Взгляд этот, без сомнения, имеет основание; он разделяется, очевидно, и г. Кояловичем в его очерке „Детство и юность Гоголя“ (см. „Московский Сборник“, 1887 г., 202—271). Несомненно, что собственно в учебных предметах Гоголь сделал в школе во всяком случае мало основательных успехов и вышел из лицея с самым ограниченным запасом знаний. Он мало воспользовался даже тем, что̀ давала тогдашняя школа, и, как видно из цитированной нами прекрасной статьи г. Лавровского, где собраны из архивов все относящияся к Гоголю оффициальные сведения, был довольно дружно аттестуем скромными отметками за успехи и прилежание почти за все время учения, и уже только на выпускном испытании, благодаря напряженному труду во время приготовлений, получил хорошия отметки. Но если правильных, систематических занятий у него было недостаточно, то с другой стороны богатое воображение Гоголя тотчас облекало все разрозненные, схватываемые им на лету познания в яркия, живые представления. Он мог знать очень немного, но то, что̀ он узнавал, рисовалось ему в характерных своих признаках, что̀ особенно следует сказать об истории, которая, по словам его покойного школьного товарища и друга А. С. Данилевского, была в лицее любимым его предметом, не смотря на получаемые им и по этому предмету средния отметки и, конечно, на такое же поверхностное отношение к ней Гоголя, как и ко всем другим наукам. Свое мнение о предпочтительном интересе Гоголя к истории мы основываем, между прочим, и на заметках Гоголя о преподавании географии и истории в „Арабесках“.
̀ было, очевидно, не раз предметом еще юношеских его размышлений, а что эти размышления при всей своей отрывочности были не вовсе мимолетные, доказывается тем фактом, что он возвращается к ним не раз и пытается применить их на практике в своей деятельности. О чем бы ни говорил Гоголь в статьях, посвященных истории, из каждой строки видно, что он не был создан для точных научных исследований, но представлял себе в конкретных, метко схваченных образах то, что̀ составляет в ней самого существенного. Мысли, высказанные им в статье о преподавании истории, очевидно, представляют дальнейшее развитие сказанного им в 1829 году по поводу преподавания географии, и обе эти статьи, в свою очередь, находятся в несомненной ближайшей связи с его вступительной университетской лекцией о средних веках. Без сомнения, иное является в них и плодом некоторого, хотя непродолжительного педагогического опыта, чтения и занятий историей, и могло постепенно сложиться в голове Гоголя; но зерно этих мнений несомненно принадлежит еще впечатлениям школьного времени. Особенно важен для нас основной взгляд Гоголя на преподавание истории, взгляд, основанный на личном опыте и сложившийся, как и многия убеждения Гоголя, не теоретическим путем, не на основании отвлеченных умозрений, которых он не долюбливал по природе своей и к которым относился всегда с крайним предубеждением и враждебностью, — но прямо из практики. Не даром идеальный учитель у Гоголя „большую часть наук читал без всяких педантских воззрений, которыми любят щеголять молодые профессора“, а его бездарные преемники „забросали слушателей множеством новых терминов и слов“ (т. III, стр. 284 и 286).
Сущность взгляда Гоголя на преподавание истории состоит в том, что „события и эпохи великия, всемирные, должны быть означены ярко, сильно, должны выдвигаться на первом плане со всеми своими следствиями“ и что мир должен быть представлен в том же колоссальном величии, в каком он являлся, проникнутый теми же таинственными путями Промысла, которые так непостижимо на нем означались“; наконец, что „прежде всего необходимо представить слушателям эскиз всей истории человечества, в немногих, но сильных словах и в нераздельной связи, чтобы они вдруг обняли все то, о чем будут слушать“. То же говорил он и о преподавании географии: „Гораздо лучше дать прежде сильную, резкую идею о виде земли: для этого сделать всю воду белою, а землю черною“ и проч., так как, „что̀ действует сильно на воображение, то не скоро выйдет из головы“. Но больше всего заботился Гоголь об изложении: „Слог профессора должен быть увлекательный, огненный“: „каждая лекция профессора непременно должна иметь целость и казаться оконченною, чтобы в уме слушателей она представлялась стройною поэмой“ (т. V, стр. 141, 143, 145, 297). Наконец, сущность задачи преподавания истории и географии намечена в следующих словах:
„Предмет всеобщей истории велик: она должна обнять вдруг и в полной картине все человечество — каким образом оно из своего первоначального, бедного младенчества развивалось, разнообразно совершенствовалось и, наконец, достигло нынешней эпохи“.
„Все, что̀ ни является в истории — народы, события — должны быть непременно живы и как бы находиться перед глазами слушателей или читателей, чтобы каждый народ, каждое государство сохраняли свой мир, свои краски, чтобы народ, со всеми своими подвигами и влиянием на мир, проносился ярко, в таком же точно виде и костюме, в каком он был в минувшия времена“ (т. V, стр. 141—142).
3) О преподавании географии:
„География такое глубокое море, так раздвигает наши самые действия, и не смотря на то, что показывает границы каждой земли, так скрывает свои собственные, что даже для взрослого представляет философически-увлекательный предмет. Короче, нужно стараться познакомиться сколько можно более с миром, со всем безчисленным разнообразием, но чтобы это никак не обременяло памяти, а представлялось бы светло нарисованной картиной“ (стр. 303).
При ближайшем ознакомлении с педагогическими взглядами Гоголя нетрудно убедиться, что, горячо отстаивая живость и цельность представления, считая их краеугольным камнем преподавания, Гоголь является в одно и то же время и энергичным сторонником наглядного способа преподавания и отъявленным врагом незначительных подробностей и кропотливой работы над мелкими частностями. Он не признает даже пользы черчения географических карт, потому что «множество мелких подробностей, множество отдельных государств может только в голове воспитанника уничтожиться одно другим“; он вооружается и против учебников. Напротив он требует, чтобы дело было поставлено так, чтобы перед воспитанником постоянно была развернута карта и чтобы на глобусах были сделаны барельефы (горельефы)? из крепкой глины или металла, резко отделяющия изображение гор от равнин и проч. Все должно быть ясно, ярко, отчетливо, так чтобы не нужно было даже употреблять напряженные усилия для усвоения, но чтобы все существенное неизгладимо само врезывалось в память, и неестественно было бы что-нибудь смешать или перепутать. Гоголь советует, напротив, всячески избегать заучиванья разстояний в квадратных милях, предлагая лучше „вырезывать каждое государство особенно, чтобы оно составляло отдельный кусок, и, будучи сложено с другими, составило бы часть мира“. Изучением же деталей, напр. мелких мысов, он советует совершенно пожертвовать.
применить на деле, даже по прошествии целой половины столетия. Но всего замечательнее и всего больше заслуживает внимания и в настоящее время требование Гоголя не ограничиваться общими характеристиками стран и их произведений, но передавать воспитанникам по возможности живые представления даже о городах сколько-нибудь выдающихся, об их особенностях, о замечательных зданиях в них и проч. Так „при мысли о каком-нибудь германском городке, ученик тотчас должен представить себе тесные улицы, небольшие, узенькие и высокие домики, где все так просто, мило, так буколически, и рядом с ними угловатые, просекающие острием воздух, шпицы церквей. При мысли о Риме, где глухо отозвался весь канувший в пучину столетий древний мир, у него должна быть неразлучна с тем мысль о зданиях-исполинах, которые, свободно поднявшись от земли и опершись на стройные портики и гигантския колонны, дряхлеют, как бы размышляя об утекших столетиях великой своей юности“ (V, 302). При изучении остальных частей света кроме Европы Гоголь настаивает на ярком представлении нравов, обычаев, флоры, фауны страны и притом в самых характерных чертах. При прохождении Азии воспитанник должен, например, представлять себе попеременно то вихрем несущагося по пустыне бедуина, то с поджатыми ногами апатичного фаталиста турка, с глубокомысленно устремленным взглядом в даль курящого наргиле (здесь Гоголь делает небольшую ошибку, смешивая турецкий наргиле с персидским кальяном и давая первому наименование второго) и проч.
знакомимся с педагогическими взглядами самого Гоголя, во-вторых — мы чувствуем, чего недоставало Гоголю в школьном преподавании, почему он казался в школе заурядным, мало интересующимся науками мальчиком и что́ могло бы его увлекать в преподавании; мы узнаем вполне способ и характер приобретения знаний этим гениальным человеком еще на скамейке лицея, и, наконец, в третьих, пожалуй, как мы уже говорили, и теперь мы могли бы кое-чему поучиться из разобранных нами статей. Но нельзя представить себе, чтобы все эти живые образы, касающиеся исторических лиц и событий, которые мы находим разсеянными в разных местах в „Арабесках“ (из них нам лично нравится особенно характеристика крестовых походов и изображение обстановки алхимика в лекции о средних веках), возникли исключительно в те годы, когда Гоголь, уже будучи взрослым, готовился занять кафедру; способ представления должен был у него и в детстве быть таким же. Не даром его свежее, детское воображение заставляло его по поводу всякой незначительной встречи во время дороги из Нежина в Васильевку „уноситься мысленно“ и в бедную жизнь офицера, „занесенного, Бог весть из какой губернии, на уездную скуку, и купца, мелькнувшого в сибирке на беговых дрожках“ и проч. Эта способность „слышать душу человека“, которою так гордился Гоголь и на которую впоследствии возлагал, может быть, слишком широкия надежды, и проникать умственным взором во все, чего „не зрят равнодушные очи“, была сильно развита еще в Гоголе-ребенке. Его ум был всегда наклонен к синтезу и гораздо слабее в анализе.
„страсть к педагогике“, замеченная у него Плетневым, что, составив себе, на основании живых впечатлений, известный идеал преподавания любимых им в школе предметов, он жаждал применить его на деле; а на вопрос: почему же ему, увлекавшему современников и потомство своими дивными произведениями в книге, не суждено было на кафедре потрясти живой речью слушателей и таким образом осуществить на практике занимавшую его идею о картинном преподавании, — всего естественнее, кажется нам, напомнить его собственные слова в „Авторской Исповеди“: „У меня никогда не было влечения к прошедшему. Предмет мой была современность и жизнь в её нынешнем быту“. Вот это-то последнее обстоятельство и заставило Гоголя сделаться живописцем нравов, а не кабинетным ученым. Гоголь, конечно, хорошо сознавал и трудности педагогической задачи, но он имел слишком преувеличенное понятие о собственных силах и подготовке. Требуя, чтобы преподаватель не угощал своих воспитанников горькими пилюлями, а представлял им дело в самых оригинальных и резких чертах, он прямо указывал и трудности этой задачи: для этого „нужен ум, сильный схватить все незаметные для простого глаза оттенки, нужно терпение перерыть множество иногда самых неинтересных книг“. Но если он вполне удовлетворял первому требованию, то совершенно пассовал