Хлестаков, Иван Александрович ("Ревизор")
Смотри также Литературные типы произведений Гоголя
Сын "помещика", имеющего в Саратовской губернии "собственную деревню". "Молодой человек двадцати трех лет". "Служит в Петербурге" чиновником: "елистратишка", как говорит Осип. - "Какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем придавил бы его", - отзывается о нем городничий. - "Тоненький, худенький". По словам Добчинского, X. "недурной наружности", "больше шантрет и глаза такие быстрые, как зверьки". По мнению Марьи Антоновны, "хорошенький" и у него "миленький носик". "Речь X. отрывиста, и слова вылетают из уст совершенно неожиданно". "Одет по моде". - На службе, по словам Осипа, Х. "делом не занимается: вместо того, чтобы в должность, а он идет гулять по прешпекту, в картишки играет". - "Батюшка" присылает ему "денежки". - "Эх, если б узнал (как служит Х.) старый барин, - говорит Осип, - он не посмотрел на то, что ты чиновник, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня б четыре ты почесывался". - "Батюшка меня требует, - чистосердечно признается X. городничему. - Рассердился старик, что до сих пор ничего не выслужил и Петербурге. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно". "Батюшка будет гневаться, что так замешкались", - убеждает Осип Х. уехать от городничего. - В X. есть много как бы "мальчишеского". Когда, например, несут обед, получить который он мало надеялся, Х. "прихлопывает в ладоши и слегка подпрыгивает на стуле: - Несут! несут! несут!" "Он и трусишка, и подляшка" [Гоголь. Письмо к Сосницкому от 2 н. 1846 г. Ред.]. Видя, что обеда не дают, Х. "сперва не решается послать Осипа"; "ходит по номеру и разнообразно сжимает губы; наконец говорит громким и решительным голосом: - Послушай... ей, Осип. - "Чего изволите?" - (Громким, но не столь решительным голосом): - Ты ступай туда. - "Куда?" - (Голосом вовсе нерешительным и не громким, очень близким к просьбе): Вниз, в буфет... Там скажи... чтобы мне дали пообедать. - "Да нет, я и ходить не хочу". - Как ты смеешь, дурак? - "Да так". Когда приходит трактирный слуга и не здоровается, Х. заискивает у него. "Здравствуй, братец! Ну, что ты, здоров?" - "Ну, что, как у вас в гостинице? хорошо ли все идет?" - "Много ли проезжающих?" И только потом заговаривает об обеде: "Послушай, любезный, там мне до сих пор обеда не приносят, так пожалуйста, поторопи, чтобы поскорее". - "Хозяин в последний раз уж дает", - говорит слуга, принесши обед. "Ну, хозяин, хозяин... - отвечает Х., принимаясь за еду... - Я плевать на твоего хозяина!" - "Я не хочу этого супа, дай мне другого..." Слуга: "Мы примем-с. Хозяин сказал: коли не хотите, то и не нужно". Хл. (защищая рукой кушанье): "Ну, ну, ну... оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! Со мной не советую". - Услышав, что к нему пришел городничий, Х. "испугался", но сейчас же начинает "бодриться": "Да что он? как он смеет, в самом деле? Что я ему, разве купец или ремесленник? (Бодрится и выпрямляется). Да я ему прямо скажу: как вы смеете? как вы..." (у дверей вертится ручка; Х. бледнеет и съеживается). Встретясь с городничим, "оба в испуге смотрят несколько минут один на другого, выпучив глаза". Разговор с городничим Х. начинает, "заикаясь", но видя, что тот робеет, "храбрится" и даже начинает "стучать кулаком по столу". "Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?" "Я прямо к министру!" "Что вы? что вы?"
Х. "несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове. Один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить внимания на какой-нибудь мысли. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечности и простоты, тем более выиграет". - Когда отец пришлет Хл. деньги, он, "чем бы попридержать их - о, куды!.. пошел кутить: ездить на извозчике, каждый день ты доставай в кеятр билет, а там, через неделю, глядь и посылает на толкучий продавать новый фрак. Иной раз все до последней рубашки спустит, так что на нем всего останется сюртучишка да шинелишка". Ему "нужно в каждом городе показать себя: "Эй, Осип, ступай, посмотри комнату лучшую да обед спроси самый лучший: я не могу есть дурного обеда, мне нужен лучший", - а потом сидит без копейки: "Если б мелочь - послать бы на рынок, купить хоть сайку". Только что заискивал перед слугой из-за обеда - и сейчас же мечтает: "Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить эдаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади одеть в ливрею". "Как бы, я воображаю, все переполошились! - кто такой? что такое? - A лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея) - "Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?" - "Штаны, что ли, продавать? (чтобы пообедать) - размышляет Х. - Нет, уж лучше поголодать, да приехать домой в петербургском костюме". Мысль о тюрьме за долги сама по себе не ужасает Х.: "Что ж? Если благородным образом, я пожалуй... Нет, нет не хочу! Там в городе таскаются офицеры и народ, а я, как нарочно, задал тону и перемигнулся с купеческой дочкой". - Вот что заставляет Х. "храбриться" перед городничим. Осип, зная слабую струну своего барина, уговаривает его уехать: "А лошади тут славные, так бы закатили..." - и Х. хватается за эту мысль и развивает ее далее: "Смотри, чтобы лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому, чтобы так, как фельдъегеря катили и песни бы пели!"
Х. любит "картишки": "Да, если бы в Пензе я не покутил, стало бы денег доехать домой. Пехотный капитан сильно поддел меня: штосы удивительно, бестия, срезывает. Всего каких-нибудь четверть часа посидел - и все обобрал. A при всем том страх хотелось бы с ним сразиться. Случай только не привел". Получив от чиновников взятки, Х. первым делом восклицает: "Ну-ка теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь. Посмотрим, кто кого??" - Сидя без обеда, Х. винит не себя: "Какой скверный городишка! Это уж просто подло!" "Посуди сам, любезный, как же? Ведь мне нужно есть. Этак я могу совсем отощать, - заявляет он слуге: - я не шутя это говорю". "Ты растолкуй ему (хозяину) серьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собой... Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!" "Как же они (т. е. другие проезжающие) едят, а я не ем?" - Не может взять в толк Х., "отчего же я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как я?" Нисколько не поражается необычайным отношением к нему городничего и чиновников. Он искренно верит, что это обусловлено, с одной стороны, "откровенностью нрава и радушием" городничего, с другой - его, Хлестакова, достоинствами: "Я люблю радушие, - рассуждает он сам с собою: - и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса". "Мне очень нравится, - простодушно заявляет он, - что у вас показывают проезжающим все в городе. В других городах мне ничего не показывали". "Я бы, признаюсь, больше ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уважение, уважение и преданность". "Оробели? - говорит он Луке Лукичу. - А в моих глазах, точно, есть что-то такое, что внушает робость". Только после представления чиновников, спрашивавших "приказаний" по должности, у Х. начинает мелькать догадка: "Мне кажется, однако ж, они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье!" Но он приписывает их ошибки своим качествам. "Вдруг по моей петербургской физиономии и по костюму весь город принял меня за генерал-губернатора", - пишет он Тряпичкину. - "Ну, что, видишь, дурак, как меня принимают?" - говорит он Осипу. Х. не приходит в голову и мысль, что ошибка может раскрыться. "Уезжайте отсюда! Ей-Богу пора!" - уговаривает боящийся этого Осип. "Вот вздор! зачем?" - и только перспектива "курьерских троек" и ямщиков, которые бы "как фельдъегеря катили и песни пели" - решает дело.
"Вот еще насчет женского пола не могу быть равнодушен", говорит о себе Х. Он "вертляв только тогда, когда подъезжает к дамам". На улице города он успел "перемигнуться с купеческой дочкой", "к дочечке (помещика) какой-нибудь хорошенькой подойдешь, - мечтает он: - сударыня, как я..." "Я знаю, что ни одна женщина не может выдержать (моих глаз)". - "Как я счастлив, что имею в своем роде удовольствие вас видеть". "Возле вас стоять уже счастье, впрочем, если вы так непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас", - так Х. знакомится с Анной Андреевной. Когда в комнату его, "думая, что здесь маменька", входит Марья Антоновна, начинается такой разговор: "Ах!" - восклицает М. А. "Отчего вы так испугались, сударыня? (Рисуется.) Помилуйте, сударыня, мне очень приятно, что вы меня приняли за такого человека, который... Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были идти?" "Отчего же, например, вы никуда не шли?" "Нет, мне хотелось бы знать, отчего вы никуда не шли?" М. А. меняет этот щекотливый для нее разговор: она ему, может быть, помешала? "Вы никак не можете помешать, никаким образом не можете: напротив, вы можете принесть удовольствие". "Вам должно не стул, а трон". "Какой у вас прекрасный платочек". "Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку". Разговор о стихах несколько запугал Х., и он спешил перейти на прежнюю тему: "Я вам вместо этого лучше представлю мою любовь, которая от вашего взгляда" - и отсюда катится под гору до "поцелуя в плечо". Когда М. А. встает в негодовании, Х. "бросается перед ней на колени". "Из любви, право из любви. Я так только пошутил". - Входит "мать", застает его на коленях перед дочерью и выгоняет ее. Первая мысль у смущенного X., заметившего уже, что мать, "кажется, готова сейчас на все услуги": "А она тоже аппетитна, очень недурна". И вот он на коленях перед А. А. "Я влюблен в вас, жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей". Когда же А. А. изумляется: ведь "я в некотором роде... я замужем", Х. восклицает: "Это ничего! Для любви нет различия. И Карамзин сказал: законы осуждают. Мы удалимся под сень струй... Руки вашей, руки прошу..." Тут вбежала дочь, и окончательно запутавшийся Х. "схватывает Map. Ант. за руку": "Анна Андреевна, не противьтесь нашему благополучию, благословите постоянную любовь". Осип приходит во время "помолвки" и докладывает, что лошади готовы. "А хорошо... я сейчас!" - отвечает Хлестаков. "Как-с? - изумляется городничий. - А когда же то есть... Вы изволили сами намекнуть насчет, кажется, свадьбы?" Х.: "А это... на одну минуту только, на один день к дяде - богатый старик; а завтра же и назад". "Очень обязан за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего сердца: мне нигде не было такого хорошего приема". Х. "лгунишка"; но он "не надувает, он не лгун по ремеслу; он сам забывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит" [Гоголь. "Отрывок из письма", прилагаемого к "Ревизору". Ред.]. У него это - "вдохновение". "Он болтает потому, что его расположены слушать; врет потому, что плотно позавтракал и выпил порядком вина". В сцене хвастовства "начинает его мало-помалу разбирать, но он вовсе не должен шататься на стуле; он должен только раскраснеться и выражаться еще неожиданнее и, чем далее, громче и громче". Он начинает с того, что "задает тону" при дамах: "привыкши жить, comprenez-vous, в свете" и видя общее благоговейное внимание, начинает фантазировать дальше и дальше, забывая только что сказанное: "Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: "Приходи, братец, обедать", "хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем". Далее фантазия начинает расти: "Я стараюсь проскользнуть незаметно, но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: "Вон, - говорят, - Иван Александрович идет!" "У меня дом первый в Петербурге, так уж и известен дом Ивана Александровича". "Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский посланник и я". "Любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж.. ж.. ж.. Иной раз и министр..." "Один раз я даже управлял департаментом... Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут бывало - нет, мудрено... После видят, нечего делать - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, 35 тысяч одних курьеров..." "Меня сам Государственный совет боится". "Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут в фельдмаршалы". Фантазия его развивается по случайным ассоциациям. "С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "ну, что брат Пушкин?" - "Да так, брат, - отвечает бывало: - так как-то все..." Большой оригинал". - "Вы, верно, и в журналы помещаете?" - "Да, и в журналы помещаю... Моих, впрочем, много есть сочинений: Женитьба Фигаро, Роберт Дьявол, Норма. Уж и названий даже не помню... И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: "Пожалуйста, братец, напиши, что-нибудь". - Думаю себе: "Пожалуй, изволь, братец". И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил..." - "Скажите, так это вы были Брамбеус?" - "Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это сорок тысяч". "Я, признаюсь, литературой существую". Хл. не замечает противоречий в своем рассказе. (В этой сцене каждое слово Хл., т. е. фразы или речение, есть экспромт совершенно неожиданный и потому должно выражаться отрывисто). "Я не могу жить без Петербурга, - заявляет Хл. - Эх, Петербург! Что за жизнь, право!.. Душа моя жаждет просвещения. За что ж я должен погубить жизнь с мужиками?" В провинции же: "грязные трактиры, мрак невежества". Помещики, "пентюхи, не знают, что такое - "прикажете принять". К ним если приедет какой-нибудь гусь-помещик, так и валит, медведь, прямо в гостиную". "Ведь это только в столице бонтон и нет провинциальных гусей". "Скучно, брат, так жить, - пишет он Тряпичкину. - Вижу: точно нужно чем-нибудь высоким заняться". "Я сам, по примеру твоему, хочу заняться литературой". Из стихов он знает на память только: "О ты, что в горести напрасно на Бога ропщешь, человек". Из Карамзина цитирует: "Законы осуждают", знает о Пушкине. Подвыпив, говорит: "Все это, что было под именем барона Брамбеуса, "Фрегат Надежды" и "Московский телеграф" - все это я сочинил". Х. же, оказывается, сочинил "и Норму, и Роберта Дьявола - в один вечер". "Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия". "Вертопрах" - характеризует его городничий.