Собакевич, Михайло Семенович ("Мертвые души")
Смотри также Литературные типы произведений Гоголя
Помещик. Весьма похож "на средней величины медведя". "Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он и вкривь, и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги"; "он сам чувствовал за собою этот грех"; "ноги, как тумбы, обуты в сапог такого исполинского размера, которому вряд ли где можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри". Спина у С. "широкая, как у вятских приземистых лошадей". "Цвет лица имел каленый, горячий, какой бывает на медном пятаке. Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со всего плеча: хватила топором раз - вышел нос, хватила в другой - вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не оскобливши, пустила на свет, сказавши: "живет!" Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь". "Не ладно скроен, да крепко сшит". - "Упишет полбараньего быка с кашей, закусивши ватрушкой с тарелку", но "гадостей не станет есть". - "Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы не возьму: я знаю, на что устрица похожа". "Бараний бок это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется". За завтраком у полицмейстера пристроился к осетру, и покамест гости разговаривали, "в четверть часа с небольшим доел его всего", оставив "один хвост". "Докторов немцев и французов", которые выдумали "диэту", лечить "голодом", С. перевешал бы. "Что у них немецкая жидкокостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят! Нет, это все не то, это все выдумки, это все... - Здесь Собакевич даже сердито покачал головой. - Толкуют - просвещенье, просвещенье, а это просвещенье... фук! Сказал бы и другое слово, да вот только что за столом неприлично. У меня не так. У меня, когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует". Жалуется, что "пятый десяток живет" "и ни разу не был болен"; "хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил... Нет, не к добру!" Подобные мысли погружали С. в меланхолию. - "Не любил ни о ком хорошо отзываться". - Председатель, по словам С., "только что масон, а такой дурак, каких свет не производил". - Губернатор - "первый разбойник в мире". "И лицо разбойничье!" "Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу - зарежет, за копейку зарежет! Он да еще вице-губернатор - это Гога и Магога". И повар губернаторский, "каналья", купит "кота, обдерет его да подает за зайца". - "Полицмейстер - мошенник, продаст, обманет, еще и пообедает с вами. Я их знаю всех: это все мошенники; весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек - прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья". - "Точен и аккуратен"; в запродажной записке не только прописал "ремесло, звание, лета и семейное состояние (проданных Чичикову мертвых душ), но даже сделал особенные отметки насчет поведения, трезвости". "Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностью: ни одно из качеств мужика не было пропущено: об одном было сказано: "хороший столяр"; к другому приписано: "дело смыслит и хмельного не берет". Означено было также обстоятельно, кто отец и кто мать и какого оба были поведения; у одного только, какого-то Федотова, было написано: "отец неизвестного кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор". "Все сии подробности придавали какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы". Требует с Чичикова задаточек: "Вы знаете, так уж водится". Когда же Чичиков попросил у С. расписку, сказал: "да на что вам расписка?" Согласился, но потребовал деньги. - "Да позвольте, как же мне писать расписку? Прежде нужно видеть деньги". И, "накрывши их пальцами левой руки, другою написал на лоскутке бумаги, что задаток за проданные души получил сполна. Написавши записку, он пересмотрел еще раз ассигнации и заметил: "Бумажка-то старенькая, немножко разорвана: ну, да между приятелями нечего на это глядеть". - Больше слушает, чем говорит; во время беседы "хоть бы что-нибудь, похожее на выражение, показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного Кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности". - "Вам нужно мертвых душ? - спросил С. очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе" и, "смекнувши, что покупщик, верно, должен иметь здесь какую-нибудь выгоду"; в "дела фамильные", которыми хотел прикрыть Чичиков свою покупку, "не мешается", но цену требует "настоящую". Заломил, "чтобы не запрашивать лишнего, по сту рублей за штуку". A когда Чичиков стал торговаться - обиделся: "ведь я продаю не лапти". "Так вы думаете, сыщете такого дурака, который бы продал по двугривенному ревизскую душу?" И, "откуда взялись рысь и дар слова", "начал выхвалять свой товар". - "Да чего вы скупитесь? - сказал Собакевич: - право, не дорого! Другой мошенник обманет вас, продаст вам дрянь, а не души; а у меня, что ядреный орех, все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик. Вы рассмотрите: вот, например, каретник Михеев! ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час: прочная такая... сам и обобьет, и лаком покроет!" С. "видно пронесло: полились такие потоки речей, что только нужно было слушать". На доводы Чичикова отвечал: "да вот вы же покупаете; стало быть, нужно". "Вам понадобились души, и я продаю вам, и будете раскаиваться, что не купили". Видя, что Чичиков не поддается, заметил: "Эко, право! затвердила сорока Якова одно про всякого, как говорит пословица, как наладили на два, так не хотите с них и съехать. Вы давайте настоящую цену". - "Ну, извольте, и я вам скажу тоже мое последнее слово, пятьдесят рублей. Право, убыток себе, дешевле нигде не купите такого хорошего народа!" И наконец припугнул "неподатливого покупателя": "Но знаете ли, что такого рода покупки - я это говорю между нами по дружбе - не всегда позволительны, и расскажи я или кто иной - такому человеку не будет никакой доверенности относительно контрактов или вступления в какие-нибудь выгодные обязательства". Видя, что и это не действует, С. "усадил" Чичикова в кресло и сказал ему на ухо "приятное слово, как будто секрет": "хотите угол?" Когда же Чичиков заявил решительно, что копейки не прибавит, укорил его: "Право, у вас душа человеческая все равно, что пареная репа. Уж хоть по три рубля дайте". И, получив отказ, согласился. - "Чертов кулак, да еще бестия в придачу", по словам Чичикова; "жидомор" называет С. Ноздрев; по собственному же признанью, нрав имеет "такой собачий": "не могу не доставить удовольствия ближнему". - Насчет задатка - снова торгуется: "Что ж десять, дайте, по крайней мере, хоть пятьдесят!" Когда же Чичиков стал отговариваться, что нет, С. "так сказал утвердительно, что у Чичикова есть деньги", что Чичиков "вынул еще бумажку". - После получения задатка осведомился: "А женского пола не хотите? Я бы не дорого взял. Для знакомства по рублику за штуку". На отказ Чичикова заявил: "Ну, когда не нуждаетесь, так нечего и говорить. На вкусы нет закона: кто любит попа, а кто попадью, говорит пословица". Однако "надул" и в записку проставил мужика: Елисавету Воробей". Она "так искусно была прописана, что издали можно было принять ее за мужика и даже имя оканчивалась на букву ъ, то есть не Елизавета, а Елизаветъ". - На просьбу Чичикова, чтобы сделка осталась между ними, ответил: "Да уж само собою разумеется. Третьего сюда нечего мешать: что по искренности происходит между короткими друзьями, то должно остаться во взаимной их дружбе". При заключении купчей лицо его "не шевельнулось". - "Да что ж вы не скажете Ивану Григорьевичу, - отозвался Собакевич: - что такое именно вы (Чичиков) приобрели? А вы, Иван Григорьевич, что вы не спросите, какое приобретение они сделали? Ведь какой народ! Просто золото". И похвастался каретником Михеевым, плотником Пробкой Степаном - "ведь все пошли, всех продал". "А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: "А так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру!" Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: "Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума". "И стал по-прежнему неподвижен", но Чичикову казалось, что С. все понимает, только держит обещание: "услужить другу". На вопросы чиновников о Чичикове отвечал, что "Чичиков, по его мнению, человек хороший и что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней есть на свете не мало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни".