Пульхерия Ивановна ("Старосветские помещики")
Смотри также Литературные типы произведений Гоголя
Жена Афанасия Ивановича Товстогуба - "Товстогубиха, по выражению окружных мужиков": принадлежала к одной из "тех уединенных владетельниц отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют "старосветскими". - "Легкие морщины" на лице П. И. "были расположены с такою приятностью, что художник" "верно бы украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь" ее, "ясную, спокойную". П. И. минуло "пятьдесят лет": она была "несколько серьезна, почти никогда не смеялась; но на лице и в глазах ее было написано столько доброты, столько готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы верно нашли бы улыбку уже чересчур приторною для ее доброго лица". "П. И. была большая хозяйка и собирала все, хотя иногда сама не знала, на что оно потом употребится". На ней "лежало все бремя правления", но "в хлебопашество и прочие хозяйственный статьи вне двора П. И. мало имела возможности входить", и все ее "хозяйство" "состояло в беспрестанном отпирании и запирании кладовой, в солении, сушении, варении бесчисленного множества фруктов и растений". "Ее дом был совершенно похож на химическую лабораторию. Под яблонею вечно был разложен огонь, и никогда почти не снимался с железного треножника котел или медный таз с вареньем, желе, пастилою, деланными на меде". "Кладовая беспрестанно показывала и закрывала свою внутренность, и девки, толкая одна другую, то вносили, то выносили кучу всякого дрязгу в деревянных ящиках, решетах, ночевках и в прочих фруктохранилищах". "Половина запасов съедалась дворовыми девками, которые, забираясь в кладовую, так ужасно там объедались, что жаловались на животы свои". "Комнатный мальчик если не ел, то уж, верно, спал". Во дворе П. И. "жрали" все "ужасно", "начиная от ключницы до своей, которые истребляли страшное множество слив и яблок и часто собственными мордами толкали дерево, чтобы стряхнуть с него целый дождь фруктов; сколько ни клевали их воробьи и вороны, сколько вся дворня ни носила гостинцев своим кумовьям в другие деревни и даже таскала из амбаров старые полотна и пряжу, что все обращалось к всемирному источнику, т. е. к шинку, сколько ни крали гости, флегматические кучера и лакеи, но благословенная земля производила всего в таком множестве, Афанасию Ивановичу и Пульхерии Ивановне так мало было нужно, что все эти страшные хищения казались вовсе незаметными в их хозяйстве". "Кучер вечно перегонял в медном лембике водку на персиковые листья, на черемуховый цвет, на золотысячник, на вишневые косточки и к концу этого процесса совершенно не был в состоянии поворотить языком, болтал такой вздор, что Пульхерия Ивановна ничего не могла понять, и отправлялся на кухню спать". "Приказчик и войт нашли вовсе излишним привозить всю муку в барские амбары, а что с бар будет довольно и половины; наконец, и эту половину привозили они заплесневшую или подмоченную, которая была обракована на ярмарке". В лесу "терялись" столетние дубы. На замечание П. И. приказчику: "Отчего это у тебя, Ничипор, дубки сделались редкими? Гляди, чтобы у тебя волосы на голове не стали редки!" - прик. обыкновенно говаривал: "Отчего редки. Так-таки совсем пропали: и громом побило, и черви проточили... - пропали, пани, пропали". П. И. совершенно удовлетворялась этим ответом. Однако же строго смотрела за нравственностью "дворовых девушек, но, к чрезвычайному ее удивлению, не проходило нескольких месяцев, чтобы у которой-нибудь из ее девушек стан не делался гораздо полнее обыкновенного": "П. И. обыкновенно бранила виновную и наказывала строго, чтобы вперед этого не было". "Один только раз П. И. пожелала обревизовать свои леса". Увидав, что дубы, "которые она еще в детстве знавала столетними", исчезли, дала "повеление удвоить только стражу в саду около шпанских вишен и больших зимних дуль". - Жила "спокойною и уединенною жизнью". Очень любила "покушать". "За обедом обыкновенно шел разговор о предметах, самых близких к обеду. - Мне кажется, как будто эта каша, - говаривал обыкновенно Афанасий Иванович, - немного пригорела - вам этого не кажется, Пульхерия Ивановна? - Нет, Афанасий Иванович; вы положите побольше масла, тогда она не будет казаться пригорелою, или вот возьмите этого соуса с грибками и подлейте к ней". "Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы: "Вы, Афанасий Иванович! Вы, Пульхерия Ивановна. - Это вы продавили стул, Афанасий Иванович? - Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я". "П. И. и Афан. Иван. никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточивалась на них же самих", "они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы: вы, Афанасий Иванович; вы, Пульхерия Ивановна". Когда Афанасий Иванович шутил над Пульхерией Ивановной и, рассуждая о постороннем, спрашивал: "А что, Пульхерия Ивановна, - говорил он: - если бы вдруг загорелся дом наш, куда бы мы делись?" - Вот это Боже сохрани! - отвечала Пульхерия Ивановна, крестясь. - "Ну, да положим, что дом наш сгорел, куда бы мы перешли тогда?" - Бог знает, что вы говорите, Афанасий Иванович! Как можно, чтобы дом мог сгореть? Бог этого не попустит. - "Ну, а если бы сгорел?" - Ну, тогда бы мы перешли в кухню. Вы бы заняли на время ту комнатку, которую занимает ключница. - "А если бы и кухня сгорела?" - Вот еще! Бог сохранит от такого попущения, чтобы вдруг и дом, и кухня сгорели! Ну, тогда в кладовую, покамест выстроился бы новый дом. - "А если бы и кладовая сгорела?" - Бог знает, что вы говорите! Я и слушать вас не хочу! Грех это говорить, и Бог накажет за такие речи!" "К чему рассказывать этакое на ночь? - говорила П. И. когда Аф. Ив. стращал гостя, оставляя его ночевать, разбойниками, или недобрыми людьми". - "Разбойники, не разбойники, а время темное, не годится совсем ехать", - заявляла П. И. - "Это все выдумки. Так вот придет в голову, и начнет рассказывать! - подхватывала П. И. с досадой. - Я и знаю, что он (Аф. Ив.) шутит, а все-таки неприятно слушать. Вот этак он всегда говорит; иной раз слушаешь, слушаешь, да и страшно станет". - Но перед смертью, приход которой она сама почувствовала, страха не испытывает. Она только грустила об Аф. Ив. - Афанасий Иванович для П. И., "как дитя маленькое": "нужно, чтобы любил вас тот, кто будет ухаживать за вами", - говорила она ему. И, умирая, она просит Явдоху беречь пана, "как глаза своего", обещает за то молиться за нее на том свете. - "Не забывай же, Явдоха: ты уже стара, тебе не долго жить - не набирай греха на душу. Когда же будешь за ним присматривать, то и будет тебе счастье на свете. Я сама буду просить Бога, чтобы не давал тебе благополучной кончины. И сама ты будешь несчастна, и дети твои будут несчастны, и весь род ваш не будет иметь ни в чем благословения". "Она с необыкновенной расторопностью распорядила все таким образом, чтобы Аф. Ив. не заметил ее отсутствия". - Нет, я не больна, Аф. Ив., я хочу вам объявить одно особенное происшествие: я знаю, что этим летом я умру: смерть моя уже приходила за мною! - Грех плакать, Аф. Ив.! Не грешите и Бога не гневите своею печалью. Я не жалею о том, что умираю; об одном только жалею я (тяжелый вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого оставить вас, кто присмотрит за вами, когда я умру". При этом на лице ее отразилась "глубокая, сердечная жалость". "Вы, однако ж, не горюйте за мною: я уже старуха и довольно пожила..." - "Мы скоро увидимся на том свете". А. И. попросила только, чтобы исполнил ее волю: похоронил ее "возле церковной ограды" и платье надел на нее серенькое, то, что с небольшими цветочками по коричневому полю. - "Атласного платья, что с малиновыми полосками, не надевайте на меня; мертвой уж не нужно платье - на что оно ей? А вам оно пригодится: из него сошьете парадный халат на случай, когда приедут гости, то чтобы можно было вам прилично показаться и принять их". - "Уверенность ее в близкой своей кончине была так сильна и состояние души ее так было к этому настроено, что действительно чрез несколько дней она слегла в постель и не могла уже принимать никакой пищи". "Перед смертью она не думала ни о той великой минуте, которая ее ожидает, ни о душе своей, ни о будущей своей жизни: она думала только о бедном своем спутнике, с которым провела жизнь и которого оставляла сирым и бесприютным". - "Смотри мне, Явдоха, - говорила она, обращаясь к ключнице, которую нарочно велела позвать: - когда я умру, чтобы ты глядела за паном, чтобы берегла его, как глаза своего, как свое родное дитя. Гляди, чтобы на кухне готовилось то, что он любит; чтобы белье и платье ты ему надевала всегда чистое; чтобы, когда гости случатся, ты принарядила его прилично, а то, пожалуй, он иногда выйдет в старом халате, потому что и теперь часто позабывает он, когда праздничный день, а когда будничный". - П. И. всегда "чрезвычайно бывала в духе, когда у них бывали гости". "Гость никаким образом не был отпускаем в тот же день: он должен был непременно переночевать". Тогда "все в доме принимало другой вид". П. И., "можно сказать", жила "для гостей" и старалась "угостить всем, что только производило их хозяйство". - "Вот это, - говорила она, снимая пробку с графина: - водка, настоянная на деревий и шалфей: если у кого болят лопатки или поясница, то очень помогает; вот это на золототысячнике: если в ушах звенит, и по лицу лишаи делаются, то очень помогает; а вот это - перегонная на персиковые косточки, вот возьмите рюмку, какой прекрасный запах!" Графины у П. И. всегда "почти имели какие-нибудь целебные свойства". Потчуя "грибками с щебрецом", "с гвоздиками и волошским орехом", П. И. не забывала вспомнить о "туркени" научившей ее солить грибы. - "Такая была добрая туркеня, и незаметно совсем, чтобы турецкую веру исповедовала: так почти и ходит совсем, как у нас; только свинины не ела: говорит, что у них как-то там в законе запрещено". "Большие травянки" вызывали воспоминания об отце Павле, от которого П. И. "узнала секрет" приготовления. В услужливости П. И. "не было никакой приторности". "Радушие и готовность ее и Аф. Ив. были следствие чистой, ясной простоты их добрых, бесхитростных душ".