Остап Бульбенко ("Тарас Бульба")
Смотри также Литературные типы произведений Гоголя
Старший сын Тараса. Дюжий молодец. "Тяжелый и сильный характер". В бурсе О. начал с того свое поприще, что в первый еще год бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он "не увидит Запорожья, вовеки, если не выучится в академии всем наукам". "С этого времени О. начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал на ряду с лучшими", но "никак не избавлялся неумолимых розог". Он не умел "увертываться от наказания и, отложивши всякое попечение, скидал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не думая просить о помиловании". "Все это должно было как-то ожесточить характер и сообщить ему твердость, всегда отличавшую козаков". Остап считался всегда одним из лучших товарищей. Он редко предводительствовал другими в дерзких предприятиях - обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамена предприимчивого бурсака, и никогда, ни в каком случае, не выдавал своих товарищей: никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными. Он имел доброту в таком виде, в каком она могла только существовать при таком характере и в тогдашнее время". "За обиду не посмотрю и не уважу никого", - говорит О. отцу и принимает вызов Тараса "биться на кулаки", но при прощании он же душевно тронут слезами бедной матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить голову. Убитого отцом Андрия ему "жалко", и он проговорил тут же: "предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы". "Разум у него, как у старого человека", говорили козаки, выбирая О. в куренные после гибели Бородатого. И он не стал отговариваться "ни молодостью, ни молодым разумом", поблагодарил товарищей за честь и "показал всем, что не даром выбрали его атаманом". "О., казалось, был на роду написан битвенный путь и трудное знанье вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог вымерять всю опасность и все положение дела, тут же мог найти средство, как уклониться от нее, но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть ее. Уже испытанной уверенностью стали означаться его движения и в них не могли не быть заметны наклонности будущего вождя. Крепостью дышало его тело, и рыцарские его качества уже приобрели широкую силу качеств льва. "О, да этот будет со временем добрый полковник! - говорил старый Тарас: - ей, ей, будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет!" - "Вот и новый атаман, а ведет войско как старый", - похвалил О. сам кошевой. Один на один отбивается от шестерых; "с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего", четвертого раненый О. конь "задавил под собою всадника". Но "уже вновь схватилось с О. мало не восьмеро разом. - "Ни боязливо, ни угрюмо, но с какою-то тихою горделивостью он" шел на казнь. У эшафота он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко: "Дай же, Боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!" "О. выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стона не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы" - "ничто похожее на стон не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его". Но когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила". "Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и бьющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и выкликнул, в душевной немощи: "Батько! где ты? Слышишь ли ты все это?.."