Наши партнеры

Магазин одежды в Вологде Electra Style!
https://forum.zaymex.ru/
Самая свежая информация индийские фильмы тут

Женетт Ж. Работы по поэтике
Герой / повествователь

Герой / повествователь

Как и в любом повествовании, имеющем автобиографическую форму1, два актанта, которых Шпитцер называл erzalehendes Ich (я-повествующее) и enzahltes Ich (я-повествуемое), в “Поисках” разделены различием возраста и опыта, которое позволяет первому актанту смотреть на второго с известной долей снисходительного или ироничного превосходства, особенно ощутимого, например, в сцене несостоявшегося представления Марселя Альбертине или в сцене отказа в поцелуе2.

Однако характерное свойство “Поисков”, то, что отличает их почти от всех других реальных или вымышленных автобиографий, состоит в том, что к этому по сути своей переменному различию, которое неизбежно сокращается по мере продвижения героя в “познании” жизни, присоединяется более радикальное и как бы абсолютное различие, не сводимое к простому понятию “развития”,—то различие, которым предопределяется финальное озарение, решающий опыт непроизвольной памяти и эстетического призвания. Здесь “Поиски” отходят от традиции Bildungsroman'a и сближаются с некоторыми формами религиозной литературы, такими, как “Исповедь” блаженного Августина: повествователь не просто знает больше героя чисто эмпирически; он обладает абсолютным знанием, он познал Истину — не ту истину, к которой герой приближается в ходе последовательного и непрерывного движения, но ту, которая, наоборот, хоть ей и предшествовали предзнаменования и нарративные анонсы, обрушивается на него в тот самый момент, когда он некоторым образом оказывается удаленным от нее больше, чем когда-либо: “мы стучимся во все двери, которые никуда не открываются, и вот, оказавшись перед единственной дверью, через которую можно войти и которую можно было бы безуспешно искать хоть сто лет, мы толкаем ее, и она открывается”.

“Поисков” имеет одно решающее следствие для отношений между дискурсом героя и дискурсом повествователя. До сих пор эти два дискурса перемежались, переплетались, но, кроме двух или трех исключений3, никогда не смешивались: голос заблуждений и терзаний не мог отождествиться с голосом знания и мудрости, голос Парсифаля с голосом Гурнеманца. Наоборот, начиная с последнего озарения (обращаясь к выражению самого Пруста в “Содоме-1”), оба голоса могут сливаться, смешиваться или сменять друг друга в одном и том же дискурсе, поскольку отныне я думал героя может представать как “я понимал”, “я замечал”, “я догадывался”, “я чувствовал”, “я знал”, “я ощущал ” , “ я вздумал ” , “ я уже пришел к этому заключению ” , “я понял ” , и т. п.4, то есть совпадать с я знаю повествователя. Отсюда это внезапное распространение косвенной речи и ее чередование без какого-либо противопоставления или контраста с дискурсом повествователя.

две инстанции уже сходятся по “мыслям”, то есть по речам, поскольку они обладают одной и той же истиной, которая может теперь без каких-либо поправок и толчков перетекать из одного дискурса в другой, из одного глагольного времени (имперфект героя) к другому (презенс повествователя), что хорошо выявляет заключительная фраза, столь гибкая, столь свободная, столь “современная, как сказал бы Ауэрбах, совершенное воплощение ее собственного содержания: “По крайней мере, если бы мне оставалось достаточно времени для завершения моего труда, я бы не преминул прежде всего описать людей (даже если они стали бы при этом похожи на чудовищ) как занимающих столь значительное место, по сравнению со столь ограниченным местом, которое им отведено в пространстве, место беспредельно объемное — поскольку они, как погруженные в течение годов исполины, достигают одновременно столь отдаленных друг от друга эпох, между которыми столько прошло дней — в течении Времени”.

Примечания

2 1, р. 855 — 856, 933 — 934.

— по поводу Эльстира (II, р. 419 — 422), Вагнера (III, p. 158 — 162) или Вентейля (III, с. 252 — 258), когда герой предчувствует то, что подтвердит ему финальное озарение. “Гоморра-1”, где разворачивается в некотором смысле первая сцена озарения, содержит также и признаки соединения двух дискурсов, но повествователь там все же не забывает, по меньшей мере однажды, исправить ошибку героя (II, р. 630 — 631 ) . Обратно еисключение — последние страницы “ Свана ” , где уже сам повествователь прикидывается, что разделяет точку зрения персонажа.

4 III 1, p. 869 — 899.