В творческой лаборатории И. А. Бунина
И. А. Бунин о творчестве
«Я, вероятно, все-таки рожден стихотворцем,— приводит Пушешников слова Бунина,— Тургенев тоже был стихотворец прежде всего, и он погубил себя беллетристикой. Для него главное в рассказе был звук, а все остальное — это так. Для меня главное — это найти звук. Как только я его нашел — все остальное дается само собой. Я уже знаю, что дело кончено. Но я никогда не пишу того, что мне хочется, и так, как мне хочется. Не смею. Мне хочется писать без всякой формы, не согласуясь ни с какими литературными приемами. Но какая мука, какое невероятное страдание литературное искусство! Я начинаю писать, говорю самую простую фразу, но вдруг вспоминаю, что подобную этой фразе сказал не то Лермонтов, не то Тургенев. Многие слова — а их невероятно много — я никогда не употребляю, слова самые обыденные... Не могу. Иногда за все утро я в силах, и то с адскими муками, написать всего несколько строк. Я не знаю, как должен оплачиваться такой анафемский труд. А между тем я получаю по тысяче рублей за лист. И говорят, что это много. Я ехал на пароходе как-то с В. И. Немировичем Данченко. Он сказал: «Ну что, разве вы, новые, литераторы?! Я пока доеду, здесь на пароходе напишу целый роман». В сущности говоря, все литературные приемы надо послать к черту! Пусть критики едят за это сколько угодно. Иначе никогда ничего путного не напишешь. Может быть, к старости я что-нибудь путное напишу. В сущности говоря, со времени Пушкина и Лермонтова литературное мастерство не пошло вперед. Были внесены новые темы, новые чувства и проч., но самое литературное искусство не двинулось». Чехов в своих лучших вещах стал менять форму, «он страшно рос. Он был очень большой поэт. А разве кто-нибудь из критиков сказал хоть слово о форме его последних рассказов? Никто».
И дальше:
«Я всю жизнь испытываю муки Тантала1. Всю жизнь я страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется. В сущности говоря, я занимаюсь невозможным занятием. Я изнемогаю от того, что на мир я смотрю только своими глазами и никак не могу взглянуть на него как-нибудь иначе». «Какая мука наше писательское ремесло... В нашем ремесле ужасно то, что ум возвращается на старые дороги. А какая мука найти звук, мелодию рассказа,— звук, который определяет все последующее! Пока я не найду этот звук, я не могу писать».
Лев Никулин
Чехов, Бунин, Куприн: Литературные портреты
Рукописи Бунина в известной степени раскрывают, если так можно сказать, «тайны» его творчества. Он сохранял свои рукописи во всех вариантах в образцовом порядке. Он вносил поправки почти в каждое новое издание, всегда строго и взыскательно относился к своим рассказам, особенно к тем, которые были написаны много лет назад. Последние рассказы, собранные в книге «Петлистые уши», он исправлял в октябре 1953 года, за две недели до своей кончины.
Ради сохранения стройности рассказа, точности и верности его композиции или для того, чтобы яснее была видна мысль автора, он иногда вычеркивал отлично написанные диалоги, эпизоды.
Как ни увлекательно перечитывать рукописи писателя, поправок и вариантов иногда одной фразы так много, что перечислить все было бы непосильным трудом.
Вот, для примера, рассказ «Ида» и три варианта его начала:
«В дни Рождества мы вчетвером,— три старых приятеля и некто Георгий Иванович завтракали в Большом Московском...»
«Однажды на Рождестве,— точно говоря, на первый день Рождества,— завтракали в Большом Московском три старых приятеля...»
«Однажды на Святках завтракали мы вчетвером,— три старых приятеля и некто Георгий Иванович в Большом Московском...»
Третий вариант автор оставил.
Перебирая рукописи, замечаешь, что не только начало рассказа — первая фраза повторяется в вариантах, но порой написанные две-три страницы рассказа отвергнуты автором. Порой, с незначительными, в сущности, изменениями, эти страницы входят в последний вариант, на котором остановился Бунин.
А как он менял, искал название рассказа. «Мордовский сарафан» прежде назывался «черемисским», потом — «На огонек».
— «Солнечный удар» — назывался «Случайное знакомство», потом «Ксения» — эти оба названия были зачеркнуты резким штрихом. Первый и второй варианты рассказа были им отвергнуты. Бунин начал рассказ сначала. На отвергнутом варианте можно прочитать слова: «Ничего лишнего»,— это своего рода вечный завет писателя самому себе, он следовал ему упорно, выбрасывая иногда то, чем другой беллетрист, вероятно, гордился бы. Выбрасывал подробности, детали, которые легко запоминались. Например, в рассказе «Кавказ» он вычеркивает: «Я налил ей белого вина в вагонный стакан с голубой надписью «Одоль».
«Темные аллеи», удивителен по своей ясности и благородной простоте; это один из тех рассказов, которые написаны на одном дыхании, почти без поправок. Любопытнее всего, что сюжет произведения — встреча на постоялом дворе старика генерала и его возлюбленной — в известной степени напоминает нам сюжет «Воскресения» Толстого.
И в рассказе Бунина есть пропасть, отделявшая дворовую девушку Надежду от блестящего офицера-барина. Правда, ее судьба не так драматична, как судьба Катюши Масловой, и генерал в общем не раскаивается в том, что он ее бросил. Но она ему этого не простила: «Все проходит, да не все забывается».
А генерал размышляет так: «Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?»
Да, здесь стена, и разрушить стену, отделяющую его от Надежды, невозможно, и автор думает так же, как старик генерал.
— одна из любимейших тем Бунина. Это тема рассказа «Сны Чанга» — только здесь гибнет не юноша, а мужественный, сильный человек. Самая форма рассказа удивительна. С каким мастерством передана трагическая повесть любви в смутных видениях собаки Чанга, верного пса-друга, который чем-то встревожен и каким-то особым, звериным чутьем понимает состояние духа своего хозяина...
Обманутая любовь и в рассказе «При дороге»: девочка Парашка полюбила первой любовью вора, и ужасно ее прозрение, когда она узнает, что нужна была любовнику только для того, чтобы он мог обокрасть ее отца.
В другом рассказе, «Степа», «культурный» московский купец-меценат, друг актеров и художников, мимоходом обманывает несчастную, милую девочку, обещает жениться и уезжает в Кисловодск, зная, что его любовницу сживет со света злобный и безжалостный старик, ее отец.
Сила воображения писателя рисовала Бунину сложные столкновения характеров, оригинальные сюжеты произведений.
Олег Михайлов
Вечный юноша, он, кажется, до конца своих дней пребывал в ожидании любви, описывал любовь во всех ее состояниях, умел найти ее там, где ее еще нет, и там, где она едва брезжит, и где томится неузнанная, и где кротко служит чему-то ей бесконечно чужому, переходит в страсть или в изумлении не обнаруживает своего прошлого, подвластного -разрушительному времени. В нашей литературе никто еще не изображал любовь так пристально и сосредоточенно, как Бунин. И это, конечно, шло от его горячего, пылкого темперамента. «Он был очень страстный человек»,— писал мне друживший с Буниным в течение многих лет Борис Зайцев.
Необъяснимость, непонятность женской натуры, женского естества мучила и волновала его. Он восклицал: «Ведь это даже как бы и не люди, а какие-то совсем особые существа, живущие рядом с людьми, еще никогда никем точно не определенные, не понятые, хотя от начала веков люди только и делают, что думают о них». Но в «поединке роковом», в любви, женщина, героиня у Бунина, чаще всего выше, одухотвореннее героя. Вспомним хотя бы его рассказы «Темные аллеи», «Чистый понедельник», «Руся», «Галя Ганская». И в понимании, и в трактовке любви Бунин, с его духовным здоровьем, также продолжал и завершал традицию, идущую от Тургенева и Толстого, и не поддался искусам модернизма. <...>
Любовная лирика Бунина, принадлежащая всем своим эмоциональным строем XX веку, трагедийна; в ней вызов и протест против несовершенства мира в самых его основах, тяжба с природой и вечностью в требовании идеального чувства. Как и вся бунинская поэзия, его интимная лирика сохраняет классическую отточенность формы, смысловую прозрачность, являясь своего рода реакцией на символизм.
«Темные аллеи»
Впервые рассказ напечатан в книге «Темные аллеи» в Нью-Йорке в 1943 году, второй раз — в 1946 году в Париже, в 1955 году — в журнале «Новый мир» (1955, № 6). В заметке «Происхождение моих рассказов» незадолго до смерти автор писал:
«Перечитывал стихи Огарева, и я остановился на известном стихотворении:
Была чудесная весна,
Они на берегу сидели,
Его усы едва чернели...
Молчала темных лип аллея...
— осень, ненастье, большая дорога, тарантас, в нем старый военный... Остальное все как-то само собой сложилось, выдумалось очень легко, неожиданно, как большинство моих рассказов».
1 Тантал — герой одного из древнегреческих мифов, любимец богов, удостоенный чести присутствовать на их пиршествах; однако Тантал возгордился, оскорбил богов и был низвергнут ими в Аид (подземное царство); о наказании Тантала (есть выражение «танталовы муки») существуют две легенды. Согласно одной. Тантал в подземном царстве стоял по горло в воде и мучился жаждой, но, когда он собирался сделать глоток воды, вода отступала; он не мог утолить и голод, потому что ветви с плодами, висевшие над ним, отодвигались, когда он протягивал к ним руки. По другой легенде, Тантал терзался страхом, так как над ним висела качающаяся скала, грозившая сорваться и раздавить его.