О поэме «Мертвые души»
Первоначально Гоголь задумал «предлинный роман» в комическом ключе: он, по его словам, хотел изобразить «всю Русь», но с «одного боку». Однако с началом работы за границей над «Мертвыми душами» замысел претерпел очень существенные изменения.
«Я думал просто,— писал Гоголь в «Авторской исповеди»,— что смешной проект, исполнением которого занят Чичиков, наведет меня сам на разнообразные лица и характеры; что родившаяся во мне самом охота смеяться создаст сама собою множество смешных явлений, которые я намерен был перемешать с трогательными. Но на всяком шагу я был останавливаем вопросами: зачем? К чему это? Что должен сказать собою такой-то характер? < . . . > Чем более я обдумывал мое сочинение, тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатались истинно русские, коренные свойства наши. Мне хотелось в сочинении моем выставить преимущественно те высшие свойства русской природы, которые еще не всеми ценятся справедливо, и преимущественно те низкие, которые еще недостаточно всеми осмеяны и поражены».
Гоголь задал себе главный вопрос: зачем, с какой целью он смеется? Он не хотел смеяться ради безотчетного пустого веселья, он не хотел комиковать ради комикования, но не хотел смеяться и ради простого разоблачения. Сила его смеха должна была, по его словам, помочь ему «так ярко изобразить недостатки, что их возненавидит читатель, если бы даже нашел их в себе самом». Но «возненавидеть» и «уничтожить недостатки» — мысль разрушительная. Между тем Гоголь все более задумывается о созидании, о положительной пользе, какую он может принести России.
Гоголь надеется разгадать загадку и узнать истинное предназначение России и дорогу к ее спасению. Отсюда возникает предощущение литературного подвига, в котором сливаются воедино подвиг писательский, подвиг нравственно-человеческий, подвиг патриотический и подвиг религиозного служения. Такого рода Божественное поручение никак не может ставить перед писателем разрушительные цели, которые могут выступить лишь как временно необходимые, но не всеобъемлющие.
Мысль, охватывающая весь замысел, должна быть созидательной и соответствующей благому Промыслу, неземной высшей воле, совпадающей с государственной пользой и патриотическим устремлением. Смех помогает прояснить положительную, созидательную идею, потом, когда она восторжествует, уничтожается и исчезает, сам себя исчерпав. Такой идеей являются «высшие свойства русской природы», великое духовное богатство России и высокие душевные достоинства русского человека. Цель Гоголя состоит, по его представлению, в том, чтобы так изобразить эти достоинства, «что к ним возгорится любовью русский человек». И тогда «разнообразие богатств и даров, доставшихся на его долю преимущественно перед другими народами», представит Россию во всем духовном великолепии и красоте. Такой она явится перед взорами других народов и государств!
Но сначала надо, чтобы русский человек возненавидел свои недостатки и пороки, а возненавидев, испытал бы острую потребность посмеяться над ними и сжечь их в очистительном смеховом огне. Тогда, испытав ненависть к недостаткам, он перестрадает свое ничтожество и через страдание сильнее и глубже возлюбит свои достоинства, причем, может быть, те, которые не только сгорят, но и преобразятся с помощью беспощадного смеха.
Следовательно, чем сильнее и бесстрашнее смех над недостатками, тем сильнее и глубже любовь к достоинствам. Два свойства русского человека — отрицательное и положительное — требуют от писателя напряжения двух сил — смеха и лирики, ненависти и любви. Следовательно, уже не с одного, комического, боку рисуется теперь Гоголю его замысел и весь обширный труд, а со всех сторон. «Вся Русь,— пишет он,— отзовется в нем». Он теперь хочет, чтобы по прочтении его сочинения перед читателями «предстал как бы невольно весь русский человек...».
«Мертвыми душами», замысел произведения становится универсальным, всеобъемлющим. В это время Гоголь чувствует громадный прилив творческих сил, в его настроения проникают мотивы избранничества и мессианства.
Осенью 1836 года писатель переехал в Париж и там зимой 1837 года узнал о смерти А. С. Пушкина. Потрясенный, писатель теперь считает свой труд «священным завещанием» поэта.
Весной 1837 года он приехал в Рим, потом весь год провел в путешествиях по Италии, Германии, Швейцарии. Наконец, осенью он поселился в Риме и там в течение двух лет завершил первый том «Мертвых душ».
В Риме, колыбели христианской цивилизации, Гоголь чувствует подъем физических и душевных сил. Ему пишется легко. Но он тоскует по России и представляет ее теперь целой, неразделимой, всю сразу. Однако избранный масштаб не освобождает его писательский взгляд от подробностей, мелочей и случайностей, которые сильнее и ярче оттеняют всеохватность замысла. В «Мертвых душах» всеобъемлемость слита с детализацией и через детализацию проступает всеобщность.
Гоголь читает «Мертвые души» (1842). В 1839 году Гоголь уехал в Германию и в том же году прибыл сначала в Москву, затем в Петербург (конец октября). Здесь у своих старых знакомых Гоголь читал начальные главы «Мертвых душ». Весной 1840 года Гоголь снова уехал в Италию. По дороге, в Вене, столице Австрии, с ним случился приступ тяжелой нервной болезни. Он усилил религиозно-мистическую настроенность писателя, и отныне, по воспоминаниям современников, Гоголь уже разговаривал со всеми «как власть имущий», получивший ее свыше и потому обязанный всем давать наставления и советы. В поведении Гоголя явно усиливаются и все более растут наклонности к моральным проповедям. Это стало прямым следствием обстоятельств, взятых на себя Гоголем: мистически спасти Отечество, открыв ему путь духовного исправления. Идея мессианского подвига, который Гоголь хотел исполнить, подорвала физическое здоровье писателя и надломила его душевные силы.
«Мертвых душ», затем через Петербург приезжает в Москву и читает друзьям последние пять глав. В январе 1842 года рукопись была переправлена в Петербург, где поступила в цензуру и в начале марта разрешена к печати, но с изменением заглавия («Похождение Чичикова, или Мертвые души») и исключением «Повести о капитане Копейкине». Писателю пришлось согласиться, хотя замысел Гоголя был изменен: вместо мысли об омертвении человечества и его духовном воскрешении на первое место выходили авантюрные приключения Чичикова. В мае 1842 года первый том вышел в свет.
Критика «Мертвых душ»
Критика встретила первый том «Мертвых душ» в целом очень сочувственно, понимая, что обсуждает великое творение литературы. Однако среди восторженных откликов встречались и отрицательные. Отпор им был дан в статьях Белинского, критика и поэта П. Плетнева, критика, историка и теоретика литературы, поэта С. Шевырева.
«Мертвые души». Русь. Художник А. Лаптев
Вскоре тогда же развернулась полемика между западником В. Г. Белинским и славянофилом К. С. Аксаковым по поводу «Мертвых душ». К. С. Аксаков, правильно отметивший связь поэмы с античным эпосом Гомера, сильно, однако, преувеличил ее, полагая, что Гоголь настолько проникся эпическим сознанием древности, что воскресил его и выступил бесстрастным художником. Аксаков был прав, уловив связь между эпосом Гомера и «Мертвыми душами». Но он не прав в том, что не придал значения сатире Гоголя и лирическому пафосу «Мертвых душ».
над вторым томом «Мертвых душ» и готовил первое издание собрания своих сочинений, куда включил много ранее начатых произведений.
Второй том «Мертвых душ»
Второй том пишется долго и трудно («Мертвые души» «пишутся и не пишутся», по словам Гоголя). Мешают болезнь и отчасти новые умонастроения, новые духовные искания. Гоголь теперь воспринимает сочинение «Мертвых душ» как момент собственного жизнестроительства, как личный опыт такого устроения своего духовного и душевного мира, который он хотел бы передать ближайшим современникам. Религиозно-мистическая настроенность писателя растет, как растет умственное и нервное напряжение, связанное с новым смыслом совершаемого писательского труда. Гоголю кажется, что он медлит и слишком грубо выражает свои идеи. Он надрывает себя и в начале 1845 года впадает в глубочайший душевный кризис. Писатель уезжает в Париж, затем в Германию, где переезжает из города в город, советуется с тамошними знаменитостями о способах лечения.
В июле 1845 года, в состоянии резкого обострения здоровья, Гоголь сжигает рукопись второго тома «Мертвых душ». Причиной тому, как объяснил впоследствии Гоголь, послужила та самая положительная, созидательная идея, которую писатель положил в основание своего огромного, всеобъемлющего и универсального замысла. Гоголю никак не удавалось художественно убедительно воспроизвести идеал. Он считал, что все попытки передать и донести высоту идеала были недостаточно впечатляющими. Гоголь все еще был уверен, что ему по плечу та мистическая непосильная задача, которую он на себя взвалил,— стать своеобразным пророком и вывести Россию из духовной тьмы к духовному свету. Однако такая цель не только оказалась непосильной, но и расходилась с дарованием Гоголя. Его талант был по преимуществу комический, раскрывающий темные, смешные, порочные стороны жизни. Замысел же «Мертвых душ» — величественно-лирический, воспевающий и прославляющий духовно прекрасные начала русской жизни. Противоречие между замыслом и своеобразием гениального дарования усугубляло душевную болезнь Гоголя. Писатель погубил себя, поставив перед собой невыполнимые цели, и постоянно упрекал и обвинял себя, что не может этих целей достичь.
Писатель не оставляет попыток снова начать второй том и с этой целью зимой 1847/48 года в Италии читает русские книги по самым различным областям знаний, стремясь «окунуться покрепче в коренной русский дух». В январе 1848 года он совершает давно задуманное паломничество в Иерусалим, к Святым местам. Прибыв туда, он припадает с молитвой к Гробу Господню и просит Христа помочь ему «собрать все силы наши на произведение творений, нами лелеемых». Понятно, что речь идет о «Мертвых душах». Только совершив молитву, Гоголь возвращается в Россию, чтобы не покидать ее уже никогда. Он поселяется в Одессе, затем переезжает в Петербург, где знакомится с новыми писателями — Н. А. Некрасовым, И. А. Гончаровым, Д. В. Григоровичем, А. В. Дружининым. Потом Гоголь живет в Москве и присутствует на чтении А. Н. Островским его комедии «Банкрут» («Свои люди — сочтемся»). В это время он решается устроить свою семейную жизнь и делает предложение А. М. Виельгорской, но получает отказ, лишний раз напомнивший Гоголю об одиночестве и уязвивший его гордость.
Все это время — с 1849 по 1852 год — Гоголь не перестает работать над вторым томом и решается даже читать отдельные главы своим друзьям и близким знакомым. Всего было прочитано не менее семи глав. Гоголь сообщает Жуковскому, что второй том близок к окончанию, 1 января 1852 года он утверждает в другом письме к иному адресату, что второй том «совершенно окончен».
«Выбранные места из переписки с друзьями»
Гоголь, выпуская «Выбранные места...» (1847), вероятно, никак не предполагал, что его новый труд вызовет бурю мнений, толков, хулы, осуждений, встретит такую глухую стену непонимания. Лишь Вяземский и поэт, критик Ап. Григорьев настаивали на осторожном отношении к книге. Ап. Григорьев писал, что Гоголь обнажил в книге болезненность своей души и всю общую нашу болезненность, имея в виду тот кризис, который переживала страна и который через несколько лет, во время Крымской кампании и обидного, горького поражения России, стал очевиден всем. Однако большинство других критиков, в том числе и Белинский, встретили книгу враждебно. Одни из них писали, что претензии Гоголя слишком велики, но не основательны. Другие полагали, что Гоголь погряз в противоречиях, из которых не может выбраться. Третьи считали, что Гоголь изменил своему художническому призванию. Белинский упрекал Гоголя в том, что из прогрессивного сатирического писателя, обличителя пороков современного общества он превратился в консерватора и мракобеса, защищающего отвергаемые всеми мыслящими людьми России отжившие устои.
«Выбранные места из переписки с друзьями» свидетельствовали прежде всего о том, что болезнь души приняла у Гоголя новые и опасные формы. Речь идет не о сумасшествии, но глубоком нервном расстройстве вследствие принятых на себя Гоголем непосильных обязательств. Гоголь полагал, что если ему дан талант, а это никем сомнению не подвергалось, то, стало быть, на него возложена миссия свыше. И чем громаднее талант, тем выше обязательства. Не исполнить их — значит не исполнить Высшую Волю. Это тяжкий, неискупаемый грех. Для Гоголя, как для православного христианина, отказ от миссии избавителя России, через нее — от избавителя человечества невозможен. Поверив в свое избранничество, Гоголь стал разговаривать с друзьями и близкими знакомыми так, словно перед ними был один из учеников Христа, один из апостолов или, по крайней мере, пророков. Гоголь вполне серьезно, буквально, не метафорически, счел себя «учителем жизни».
Это была утопия, не лишенная критического начала, отвергающая существующий в России порядок, но всетаки утопия. Она не предполагала ни преобразования политического устройства Российского государства, ни социальных реформ, в которых оно нуждалось.
«Выбранные места...» были публицистической книгой и не могли заменить художественной прозы. Публика, кроме нескольких близких Гоголю друзей, думала, что писатель полон творческих сил. На самом деле Гоголь давно не выпускал новых художественных произведений. Появившиеся в четырехтомном собрании сочинений (1843) не опубликованные раньше повесть «Шинель» и комедия «Женитьба» были начаты значительно раньше — в 1836 и в 1833 годах. Кроме нескольких небольших произведений, большей частью статей, пьес-разъяснений к «Ревизору», Гоголь за десятилетие с 1842 по 1852 год не написал почти ничего. Второй том «Мертвых душ» ему не давался, к третьему он не мог и приступить.
«Выбранные места...» застали его во время переезда из Италии в Германию. «Здоровье мое,— писал Гоголь,— потряслось от этой для меня сокрушительной истории по поводу моей книги...» Считая себя непонятым, Гоголь полагает, что снова должен объясниться с читающей публикой и с критикой. Он пишет «Авторскую исповедь» (заглавие Гоголю не принадлежит), но не публикует ее (появилась после смерти автора). В ней он заявляет, что никогда не изменял себе и своим художественным созданиям. Признавая неудачу «Выбранных мест...», Гоголь тем не менее надеется поправить ее вторым томом своего обширного сочинения: «... не позабывайте, что у меня есть постоянный труд: эти самые «Мертвые души»...».
Душевный кризис Гоголя
В последних числах января Гоголя настиг новый душевный кризис. Толчком к нему стало известие о смерти сестры поэта Н. М. Языкова. Гоголь задумывается о смерти. Его посещают сомнения в полезности заново написанного им второго тома. Он обвиняет себя в том, что слишком возгордился, не достиг нравственного совершенства, возмечтал стать спасителем человечества. В своих собственных глазах он превратился в преступника, который не только не прославил Россию, но и оклеветал ее. Эти мысли привели Гоголя к выводу, что второй том не только его творческая неудача, но и крах всей жизни. Он понял, что не смог совместить художественное творчество с религиозным служением.
Хоронили Гоголя тысячи людей. Его отпевали в университетской церкви Св. Татьяны, оттуда до места погребения в Даниловом монастыре гроб несли на руках профессора и студенты Московского университета. Над могилой писателя был поставлен надгробный памятник, на котором высекли надпись со словами из книги библейского пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеются».
«Мертвых душ»
Случилось так, что «Мертвые души» стали таким произведением Гоголя, в котором творчество гения, его вершинное творение обернулось поражением художника, принесшим ему гибель.
«Мертвые души» были задуманы писателем в трех томах. Гоголь опирался в своем замысле на эпические поэмы Гомера и на средневековую поэму итальянского поэта Данте «Божественная комедия». В духе эпических поэм Гомера, воспевавших греческих богов и героев, Гоголь намеревался создать эпопею новейшую, так называемую «малую эпопею». Цель ее заключалась в конечном итоге в прославлении, в пафосном лирическом воспевании эпической картины превращения некоторых порочных персонажей в героев исключительно положительных, обладающих лучшими качествами русского человека. Россия должна была от тома к тому очищаться от скверны и в третьем томе книги Гоголя предстать перед всем человечеством во всем блеске нравственного совершенства, духовного богатства и душевной красоты. Тем самым Россия указывала бы другим народам и государствам путь к нравственно-религиозному спасению от козней исконного врага Христа и человечества — дьявола, сеющего на земле зло. Пламенная хвала такой России и такого очистившегося от пороков русского человека, став предметом восхищенного воспевания, превращала «Мертвые души» в поэму. Следовательно, жанровое определение, данное Гоголем своему произведению, относится ко всему трехтомному замыслу.
Нужно отметить величайшую творческую смелость Гоголя, задумавшего произведение огромного масштаба и общечеловеческого значения. В идее «Мертвых душ» проявились величие души писателя и его художественный гений. Однако совершенно ясно, что нравственное совершенство не может быть достигнуто человечеством здесь и сейчас, что нужны многие тысячелетия для установления таких отношений между людьми и государствами, основами которых станут учение Христа и общечеловеческие ценности.
свое произведение. Но Гоголю подобное решение грандиозной задачи казалось слишком ничтожным и умаляющим весь замысел. Ему было необходимо вдохнуть живую жизнь в мечту, в идеал, чтобы нравственно совершенный русский человек состоял бы из плоти и крови, чтобы он действовал, общался с другими людьми, размышлял и чувствовал. Силой воображения он пытался вызвать его к жизни. Но мечта, идеал не хотели становиться правдоподобной явью.
Гоголь писал не утопию, где условность будущего предполагается самим жанром. Его нравственно непогрешимый человек должен был выглядеть не утопическим созданием, а жизненно правдивым. Однако не было «прототипа» и образца, на которые были бы похожи воображенные Гоголем художественные типы. Их еще не родила жизнь, они существовали только в голове художника как отвлеченные религиозно-нравственные идеи. Понятно, что задача сотворить идеал из плоти и крови оказалась непосильной для Гоголя. Замысел Гоголя при всем его величии и стройности обнаружил лежащее внутри его противоречие, которое не могло быть преодоле- но. Попытки разрешить это противоречие кончались неудачами.
Гоголевский замысел содержал в себе и величайший взлет художественной идеи, и ее неизбежное падение в том смысле, что он не мог быть никогда завершен. Победа гения была чревата поражением.
Жанровое обозначение «поэма», таким образом, относится ко всему замыслу и имеет в виду как эпический размах, так и лирический пафос, пронизывающий эпическое повествование. В соответствии с приближением к идеалу нравственного совершенства лирический пафос будет возрастать и усиливаться. Художественная неубедительность идеальных картин станет осознаваться все яснее. Насыщенное лирикой эпическое повествование будет подменяться религиозно-нравственными проповедями, поучениями и пророчествами. Художественное начало уступит место началу религиозно-этическому, мистически-моральному, выраженному в формах риторической и дидактической речи. При этом роль автора-пророка, автора-проповедника, автора-учителя жизни и носителя религиозно-мистических прозрений с неизбежностью будет возрастать.
Жанр поэмы, помимо связи с эпическими поэмами Гомера, как заметили современники Гоголя, имел прямое литературное отношение к эпической средневековой поэме Данте «Божественная комедия». Поэма Данте содержала три части — « А д » , «Чистилище», «Рай». Понятно, что «Ад» был населен грешниками, в «Чистилище» помещались те, кто мог очистить свои души от грехов. В «Раю» оказывались чистые, непорочные души праведников. Гоголевский замысел согласовывался с построением поэмы Данте и завершался тоже райским царством, к которому устремлялись и которого достигали Россия и русские люди. При этом герои Гоголя, как герой Данте, совершали духовный путь по кругам Ада и, поднимаясь из Ада в Чистилище, очищали себя страданиями и раскаянием, смывая грехи и тем спасая свои души. Они попадали в Рай, и их лучшие нравственные качества оживали. Русский человек являл собой образец для подражания и обретал статус идеального героя.
«Мертвых душ» соответствовал «Аду» в поэме Данте, второй — «Чистилищу», третий — «Раю». Два героя Гоголя — Чичиков и Плюшкин — должны были из кругов Ада перейти в Чистилище, потом в Рай. Для замысла Гоголя необходимо, чтобы сначала его герои оказались в Аду. Автор всем читателям и самим персонажам раскрывал ту ужасную и одновременно смешную духовную бездну, куда их занесло пренебрежение званием, обязанностями и долгом человека. Персонажи должны были увидеть непристойные гримасы своих неказистых, уродливых лиц, чтобы вдоволь посмеяться над своими изображениями и ужаснуться им.
Первый том, или, как говорил Гоголь, «крыльцо» всего грандиозного сооружения, обязательно должен быть комическим, а в отдельных местах сатирическим. Но одновременно сквозь сатиру должен пробиваться вдохновенный лирический голос, постоянно напоминающий о втором и, главное, третьем томе. Он, этот лирический голос, связывал воедино все три тома и усиливался по мере продвижения к последнему. И вот в конце первого тома небольшая и уже изрядно потрепанная бричка Чичикова, везомая тройкой, на наших глазах превращается, словно подхваченная неведомой силой, в птицу-тройку и несется по небу и, подобно ей, несется Русь, тоже несомая неведомой силой. Эти лирические строки напоминают читателю, какой духовный путь предстоит России, и одновременно заранее объявляют, что он будет высоким примером для других народов и государств.
Из этого рассуждения было бы неверно сделать вывод, что Гоголь уподоблял три тома «Мертвых душ» трем частям «Божественной комедии» Данте. Он снижал и даже переворачивал композицию поэмы Данте. Речь может идти только об аналогии. Гоголь писал поэму о восстановлении человеческого духа.
Для замысла Гоголя характерны и другие важные особенности. Нетрудно заметить, что опора на «Божественную комедию» Данте предполагала всемирность замысла «Мертвых душ». Гоголь мыслит чрезвычайно обобщенными категориями и понятиями. Их можно разделить на три уровня: общенациональное (русское, немецкое, французское и т. п.), общечеловеческое (земной мир в целом) и, наконец, третий уровень, вселенско-религиозный, охватывающий уже не только Россию и земной мир в целом, но также небесный и загробный, находящийся за гранью, по ту сторону нашего бытия. Лучшим доказательством тому служит название «Мертвые души».
В самом выражении «мертвые души» есть необычность, странность. С одной стороны, «мертвые души» — это умершие крепостные крестьяне. С другой стороны, «мертвые души» — это персонажи поэмы, которые загубили себя духовно и душевно, у которых представление об истинном предназначении человека на земле, о его призвании и смысле жизни исказилось, омертвело и умерло. Сами персонажи еще продолжают говорить, двигаться, но души их уже умерли. Значительные, достойные человека мысли и глубокие, тонкие чувства уже исчезли иногда навсегда, иногда на время.
«мертвые души». Согласно христианскому учению, души не умирают, они остаются в аду, в чистилище или в Раю вечно живыми. Слово «мертвые» к душам людей, даже умерших, в христианстве не может быть применено. Умирает плоть, тело, но никак не дух, не душа. Следовательно, с такой точки зрения сочетание «мертвые души» — абсурд. Оно невозможно. Гоголь играет всеми значениями. У него душа может омертветь, умереть и обнаружиться, как у прокурора, только после смерти.
Стало быть, при жизни у прокурора не было души или он обладал мертвой душой, что, впрочем, одно и то же. Омертвевшая, мертвая душа может преобразиться, воскреснуть к новой, вечной жизни и обратиться к добру. Вселенско-религиозный и символический смысл «Мертвых душ» пронизывает книгу. Неожиданно крестьяне Собакевича, например, оживают: о них рассуждают как о живых. Переселение крестьян на новую землю — это обман и самый большой грех Чичикова. Новой землей в «Откровении ап. Иоанна Богослова (Апокалипсис)» из Нового Завета называется святой град Иерусалим, «сходящий от Бога с неба» и означающий Царство Божие. Он откроется людям после Страшного суда, когда души их преобразятся. Только такими, очищенными и преобразованными, они узрят Бога и Его Царство.
След такого символического переселения в самом серьезном значении слова сохранился в поэме. После покупки Чичиковым «мертвых душ» жители города N рассуждали: «... это правда, никто не продаст хороших людей, и мужики Чичикова пьяницы, но нужно принять во внимание, что вот тут-то и есть мораль, тут-то и заключена мораль: они теперь негодяи, а, переселившись на новую землю, вдруг могут сделаться отличными подданными. Уж было немало таких примеров: просто в мире, да и по истории тоже». Итак, души людей могут преобразиться. Гоголь и сам намеревался в третьем томе вывести новые, полностью преображенные души Плюшкина и Чичикова.
Общерусскому, общечеловеческому и вселенско-религиозному масштабу в «Мертвых душах» полярно противоположен иной — узкий, дробный, детальный, связанный с проникновением в затаенные уголки поместной жизни и темные закоулки «внутреннего хозяйства» человека, в «сор и дрязг» повседневных мелочей. Гоголь внимателен к подробностям быта, одежды, обстановки.
Для того чтобы купить мертвые души, Чичиков должен познакомиться с помещиками, побывать у них и склонить к сделке. В «Авторской исповеди» Гоголь писал: «Пушкин находил, что сюжет «Мертвых душ» хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров». Следовательно, в поэму включена еще одна важная жанровая форма — роман-путешествие. Наконец, известно, что главный персонаж — Чичиков — в конце концов должен был превратиться в идеальное лицо, в героя без страха и упрека. Преобразование предполагало перевоспитание и самовоспитание.
замысле Гоголя существенную роль играл также роман воспитания. И тут встают, по крайней мере, два вопроса. Верно ли, что если Чичиков копит копейку и стремится разбогатеть, то он мыслит как буржуа, как капиталист? Что-бы ответить на этот вопрос, нужно спросить себя: хочет ли Чичиков пустить деньги в рост и стать ростовщиком? Мечтает ли он о заводе, о фабрике, допускает ли он мысль стать промышленником и открыть свое дело? Нет. Чичиков надеется купить сельцо Павловское в Херсонской губернии, стать помещиком и жить обеспеченно, в достатке. Он по своему сознанию не буржуа, не капиталист. Накопительская и буржуазная идея входит в голову помещика, феодала.
Второй вопрос состоит в том, кто же такой Чичиков, если он не наделен сознанием буржуа, но все же является «приобретателем» и в будущем мечтает стать помещиком? Понять, почему Гоголь выбрал для своего антигероя первого тома среднего, ничем не заметного человека, помогает «Повесть о капитане Копейкине».
Чичиков — человек новой, буржуазной эпохи и дышит ее атмосферой. Идеи буржуазной эпохи своеобразно преломляются в его уме и характере, во всей его личности. В буржуазную эпоху всеобщим кумиром становятся деньги, капитал. Всякие родственные, дружеские, любовные связи существуют постольку, поскольку держатся на денежном интересе, выгодном для обеих сторон. Чичиков однажды увидел шестнадцатилетнюю девушку с золотыми волосами и нежным овалом лица, но его мысли тут же свернули на приданое в двести тысяч рублей. Иначе говоря, буржуазная эпоха производит зло, но зло незаметное, угнездившееся в людях, подобных Чичикову, «средних», ничем не примечательных.
«Повесть о капитане Копейкине». При этом Чичиков удаляется из сюжета, вместо него появляется фантастический двойник, созданный воображением жителей губернского города и живущий в слухах, наполнивших провинцию. Город- ские чиновники горят желанием женить Чичикова, прослывшего «миллионщиком» и намеренного совершить крупную сделку. Чичикову начинают подыскивать невесту, губернаторша знакомит богатого, как предполагают, и неженатого Чичикова со своей дочкой, институткой.
Дамы, проявлявшие исключительный интерес к Чичикову-миллионщику (одна из них в духе Татьяны Лариной даже послала ему неподписанное письмо со словами: «Нет, я должна к тебе писать!» — тут Гоголь смеется над романтическими, уже опошленными страстями), не простили ему короткого увлечения губернаторской дочкой («Всем дамам совершенно не понравилось такое обхождение Чичикова»). Репутация Чичикова постепенно рушится: то Ноздрев прямо заявит губернатору, прокурору и всем чиновникам, что Чичиков «торговал... мертвых», то Коробочка, боясь продешевить, справится, почем ходят нынче мертвые души. Дамы составили «заговор» и окончательно погубили «предприятие» Чичикова. «Мертвые души», губернаторская дочка и Чичиков сбились и смешались в головах обывателей города «необыкновенно странно».
«просто приятная дама», сославшись на слова Коробочки, рассказала «даме, приятной во всех отношениях» о том, что Чичиков явился к Настасье Петровне «вооруженный с ног до головы, вроде Ринальда Ринальдина, и требует: «Продайте,— говорит,— все души, которые умерли». Коробочка отвечает очень резонно и отказывает. Зачем, однако, Чичикову понадобилось подражать Ринальдино Ринальдини из популярного тогда романа X. Вульпиуса, осталось неизвестным, как и то, с какой стати новый Ринальдо Ринальдини — Чичиков — потребовал мертвых душ. Но все-таки мысль о Чичикове как о благородном разбойнике нужно запомнить.
В ходе дальнейшего обсуждения «прелестника» Чичикова «даму, приятную во всех отношениях» озарила догадка: «Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку. Это предположение было неожиданно и во всех отношениях необыкновенно». Если Чичиков хотел увезти губернаторскую дочку, то зачем ему в придачу к ней понадобились мертвые души, если он намеревался «покупать мертвые души, так зачем увозить губернаторскую дочку?» Запутавшись во всем этом, дамы сочли, что Чичиков не мог решиться на столь «отважный пассаж» без «участников», и к таким помощникам причислили Ноздрева.
Чичиков выглядит то благородным разбойником, то романтическим героем, похищающим предмет своего интереса.
«Повесть о капитане Копейкине»
Не отстают от женщин и мужчины. Они собрались у полицеймейстера. Тут тоже возникали предположения, не чиновник ли Чичиков генерал-губернаторской канцелярии, не фальшивомонетчик ли, но в порыве внезапного и необузданного вдохновения неожиданно вскрикнул почтмейстер: «Это, господа... не кто иной, как капитан Копейкин!» И все присутствующие услышали «Повесть о капитане Копейкине», вставную новеллу, которая, наподобие «Мертвых душ», оказалась «в некотором роде целая поэма». Гоголь устами почтмейстера Ивана Андреича пародирует свою поэму, но история капитана Копейкина не только комична, но и вполне серьезна, и даже трагична. В этой истории совмещены все обсуждавшиеся чиновниками слухи о Чичикове — и о разбойничестве, и о подделке денег.
— рыцарь копейки, что отец завещал ему копить копейку. Из фольклора известен герой народных песен «вор Копейкин». Чичиков в смысловом отношении связан и с капитаном Копейкиным, и с его прототипом «вором Копейкиным». История капитана Копейкина относится к славной героической эпохе 1812 года. Неизвестно где, то ли под Красным, то ли под Лейпцигом, у капитана Копейкина оторвало руку и ногу. Стало быть, Копейкин — участник Отечественной войны, одного из главных ее сражений — битвы в России, когда Кутузов получил титул светлейшего князя, или «битвы народов» в Германии.
Однако тут вмешивается полицеймейстер и напоминает Ивану Андреичу, что капитан Копейкин был без руки и без ноги, а у Чичикова руки и ноги целы. Почтмейстер пытался защитить свою догадку, будто Чичиков и капитан Копейкин — одно лицо, сославшись на совершенство технической мысли Англии, но никто ему не поверил, все решили, что «почтмейстер хватил уже слишком далеко». Итак, предположение о том, что Чичиков — это капитан Копейкин, никуда не привело. Оно только объединило прежние слухи о Чичикове как о благородном разбойнике и тут же их и опровергло.
Книжные (Ринальдо Ринальдини), фольклорные («вор Копейкин») и легендарно-исторические с трагическим содержанием («капитан Копейкин») версии оказываются несостоятельными. При этом вопрос о том, кто же такой Чичиков, остался открытым и нерешенным.
Замыкая слухи, «Повесть о капитане Копейкине» одновременно служит источником рождения новых предположений и новых слухов.
Чиновникам, собравшимся у полицеймейстера, вдруг пришла в голову мысль, что Чичиков — это не кто иной, как Наполеон. Причем виноваты в его появлении в России англичане, которые всегда завидовали обширности нашего государства и решили выпустить Наполеона с острова Св. Елены. Под именем Чичикова тот и появился в России. Чиновники «нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона». Кроме того, ростом Наполеон никак не выше Чичикова, а фигурой «тоже нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако же и не так, чтобы тонок».
«Мертвые души». Чичиков. Художник П. Боклевский
Но этого мало. И вот уже появляется предсказание некоего пророка, который «возвестил, что Наполеон есть антихрист...», что он может овладеть «всем миром».
Не только чиновники губернского города, но и чиновники столиц и лица из благородного дворянства, зараженные мистицизмом, «видели в каждой букве, из которых было составлено слово Наполеон, какое-то особенное значение, многие даже открыли в нем апокалипсические цифры». Наконец, когда и эта версия никуда не привели, чиновники решили спросить Ноздрева. Хотя и знали, что он лгун, все-таки «прибегнули к нему». Ноздрев тоже мало чем помог: «И остались чиновники в еще худшем положении, чем были прежде, и решилось дело тем, что никак не могли узнать, что такое был Чичиков».
С одной стороны, копейка становится единственной надеждой, единственным средством к существованию, а с другой — она выступает самодовлеющей силой, мечтой, которая подчиняет человека целиком и делает из него «рыцаря копейки», который поклоняется ей, как раньше рыцарь поклонялся Прекрасной Даме. «Вор Копейкин» — разбойник, а капитана Копейкина из героя вынуждают сделаться благородным разбойником. К Чичикову они отношения не имеют. Эпоха книжных, фольклорных, легендарно-исторических ярких личностей прошла. Зло в прежние эпохи эпического размаха или романтического драматизма, включая наполеоновскую, еще могло принимать заметные впечатляющие формы. Оно могло иметь романтический ореол, оно могло превосходить обычную меру.
В новую, буржуазную эпоху торжествует Павел Иванович Чичиков, который олицетворяет антихриста незаметного, мелкого, предприимчивого, пронырливого, почитающего копейку и весьма изобретательного по части ее добычи. Зло усредняется, становится невидимым, обыденным, скучным. Именно такое малоприметное, неразличимое, сросшееся с повседневным бытом и образом жизни «обычное» зло стало угрожать России и всему миру. И если оно расползется, думал Гоголь, то антихрист получит власть над вселенной. В этом таится огромная опасность. Она увеличивается оттого, что антихрист старой эпохи был хорошо виден и узнаваем. С трудом, но его можно было победить силой оружия, как народы победили Наполеона. Антихрист нового времени незаметен, он прячется под разными личинами, и его не одолеешь пушками. Тут нужны иные, более точные и более действенные средства.
Нынешний антихрист страшнее очевидного антихриста прежних времен. А для измельчавшего мира он тем более опасен. Опасен, потому что тих, аккуратен, ласков, обходителен, способен втереться в душу любого человека, совсем как Павел Иванович Чичиков. Не случайно Чичиков не любил говорить о себе и употреблял большей частью книжные обороты, вроде «незначущий червь мира сего». Единственная примета, которая выдает в нем антихриста, злой дух,— его фрак брусничного цвета с искрой. В остальном он действительно «незначущий червь мира сего», который теперь заменяет страстных романтиков, из-за непреодолимой любви похищающих своих возлюбленных, разбойников с их ужасными преступлениями и Наполеона с его шумными победами.
«незначущий червь мира сего», проникнув в Россию, может подточить ее духовное тело, выесть его, и тогда она не заметит, как загниет или превратится в труху. «Быстро все превращается в человеке,— пишет Гоголь,— не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки». Этого нельзя допустить, но что же противопоставить антихристу, принимающему безобидный, обычный вид вполне, казалось бы, воспитанного и порядочного человека?
а ухабистая, тряская русская дорога, по которой едет чичиковская бричка, вдруг обретает значение символического пути, который приведет к спасению России. И вот уже у Чичикова находятся общие черты с каждым русским человеком: «Чичиков только улыбался, слегка подлетывал на своей кожаной подушке, ибо любил быструю езду. И какой же русский не любит быстрой езды?»
Чичиков еще не совсем угас, в нем есть энергия, есть удаль. Хотя он больше думает о приданом, чем о предметах коротких увлечений, все-таки его невольно привлекают юные создания. Два раза, сначала перед приездом к Собакевичу, а потом на балу у губернатора, Чичиков встречает шестнадцатилетних девушек, и оба раза его взгляд останавливается на них. Правда, вскоре он забывает о девушках, но примечательны мысли, какие в нем рождает их вид. Все это передано Гоголем как бы от лица самого Чичикова, который не может обойтись без приземленности, пошлости и грубости, но нельзя не ощутить, что Павел Иванович умеет ценить чистоту, свежесть и умиляться по-своему ими: «Славная бабешка! — сказал он, открывши табакерку и понюхавши табаку.— Но ведь что, главное, в ней хорошо? Хорошо то, что она сейчас только, как видно, выпущена из какого-нибудь пансиона или института, что в ней, как говорится, нет еще ничего бабьего, то есть именно того, что у них есть самого неприятного. Она теперь как дитя, все в ней просто, она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться». В Чичикове словно что-то проснулось, он, может быть, вздыхает об утраченной им молодости, искренности и бескорыстии.
Гоголь дает понять, что есть в Чичикове такое свойство, которое вселяет надежду на его возрождение: «И может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека перед мудростью небес». Чтобы выделить эту черту, Гоголь рассказывает притчу о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче. Кифа Мокиевич — доморощенный мудрец, пустопорожний философ, рассуждающий на праздные темы: отчего зверь родится нагишом, а не вылупливается как птица из яйца? Можно ли понять природу, если она чрезвычайно глубока? Мокий Кифович, его сын,— богатырь особого склада: до чего ни дотронется, все крушит. Оба понапрасну прожили жизнь, потому что перед ними нет никакой сознательной цели. Энергия их расходуется впустую.
Чичиков по сравнению с ними энергичен, предприимчив, напорист (сколько раз он начинал жизнь с чистого листа!), целеустремлен. Перед ним стоит задача обманом добыть миллион, нечистыми средствами стать миллионщиком. В нем есть сила характера. Пока энергия и сила характера направлена к отрицательной, недостойной человека цели. «И не раз,— утверждает Гоголь,— не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь легкому разрасталась в рожденном на лучшие подвиги, заставляла его позабывать его великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое. Бесчисленны, как морские пески, человеческие страсти, и все непохожи одна на другую, и все они, низкие и прекрасные, все вначале покорны человеку и потом уже становятся страшными властелинами его». Иначе говоря, если сейчас Чичиков с его целеустремленной энергией ничтожен, если его душой овладела низкая, губительная страстишка, то вполне возможно, что завтра или в будущем им овладеет прекрасная и достойная человека страсть, торжеству которой он посвятит свою энергию, свою непреодолимую силу характера, свою жизнь. И тогда вместо отрицательной, разрушительной, негодной и никчемной цели перед ним откроется светлая, созидательная, положительная.
Чичиков в отличие от большинства персонажей все время находится в пути. Дорога тут не только конкретный образ, но и символический, потому что она ведет к спасению России, русского человека и мира в целом.
—- Павел. В нем заключен явный намек на апостола Павла. Этого святого и его святые послания (Евангелие, Новый Завет) очень любил и почитал Гоголь.
В пристрастии писателя к апостолу Павлу таится глубокий смысл. Павел, как известно, не был одним из первых учеников Христа, а был одним из его ярых и непримиримых гонителей. В эту пору его звали Савл. Однажды на пути в Дамаск Бог обратился к нему со словами: «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?» — и в ту же минуту Савл совсем переменился, принял крещение, а с крещением и новое имя — Павел и стал ревностным проповедником учения Христа. Преображение, подобное апостолу Павлу, предстояло и Чичикову. Именно «средний», незаметный Павел Иванович Чичиков, связанный с образом пути, во втором же томе должен был пройти «чистилище» сибирской ссылки, искупить свой тяжкий грех страданиями и в третьем томе возродиться к новой, прекрасной жизни. Целью его стало бы совершенствование, воспитание души. И он должен был приняться за это с присущими ему деятельной энергией и неуемным упорством.
Другие персонажи «Мертвых душ»
Из других персонажей «Мертвых душ» только Плюшкин наделен биографией, и о нем известно, что его душа тоже способна возродиться к жизни. Плюшкин — последний из помещиков, кого посещает Чичиков. Он одновременно и ниже и выше всех помещиков, уступая только Чичикову.
Может показаться, что гоголевские персонажи-помещики расположены по мере убывания в них живых сил. Каждый из них мертвее предыдущего. На самом деле лестница помещичьих типов, как уже выяснено учеными, изучавшими «Мертвые души», построена сложнее.
— это особый круг ада, в который каждый раз погружается Чичиков, но тут надо различать две стороны: тяжесть греха, состоящего в том, что каждый помещик убивает свою душу, и степень личной вины в этом неблаговидном деле. Например, человек может совершить дурной поступок. Но один поступил нехорошо по собственной глупости, может быть, не вполне понимая, что действует некрасиво, другой — по заранее продуманному плану, по умыслу.
В таком распределении помещиков Гоголь также опирался на «Божественную комедию» Данте и одновременно отталкивался от нее, переворачивал ее композицию. Каждый последующий помещик хуже предыдущего, и степень его грехопадения ниже, страшнее, ужаснее, но зато страсть каждого последующего помещика и, стало быть, он сам, ярче, сильнее, масштабнее предыдущего. При этом личная нравственная вина каждого последующего помещика более значительна по сравнению с предыдущим.
Первым помещиком, у которого побывал предприимчивый приобретатель и миллионщик Чичиков, был Манилов. Найти его деревню так же трудно, как и выехать из нее.
«Мертвые души». Манилов
— это дорога в никуда. Много верст проехал Чичиков, прежде чем добрался до деревни и увидел господский дом. Здесь было безжизненно и царила полная бесхозяйственность: дом стоял на юру1, открытый всем ветрам, на горе были разбросаны по-английски две-три клумбы, пруд был весь подернут зеленью. Бездеятельность хозяина одновременно совмещалась с сентиментальностью. Беседка с плоским зеленым куполом и голубыми колоннами называлась «Храм уединенного размышления». Хозяин обратился к Чичикову со словами нарочитого искусственно-книжного радушия: «Насилу вы-таки нас вспомнили!» В самом хозяине «чересчур было передано сахару», в приемах «было что-то заискивающее расположения и знакомства».
Жизнь в доме и во всем имении как будто остановилась: в книжке так и осталась закладка на 14-й странице, два кресла были неготовы и обтянуты рогожей. Хозяин с женой общались между собой приторно-сентиментально: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Выражается Манилов крайне изысканно и по-книжному: «Уж такое, право, доставили наслаждение, майский день, именины сердца...»
Рисуя характер Манилова, автор, признается Гоголь, находится в большом затруднении. Писатель дает ключ к пониманию Манилова и любого другого персонажа: «Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно <...> и портрет готов; но вот все эти господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем, как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей,— эти господа страшно трудны для портретов».
«Мертвые души». Манилов. Художник П. Боклевский
Манилов принадлежит к таким людям, о которых говорят: «Люди так себе, ни то ни се; ни в городе Богдан ни в селе Селифан...» Все, что остается от общения с ним,— смертельная скука. «От него,— пишет Гоголь,— не дождешься никакого живого или хоть заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор <...>, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было».
Манилов способен только мечтать, но мечты его мертвые, они никогда не осуществляются и, главное, никуда не ведут. Хорошо было бы, пустопорожно фантазировал Манилов, «от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост...», а потом после отъезда Чичикова посетили его голову другие мысли: «Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером2, что можно оттуда видеть даже Москву...»
Здесь опять Гоголь играет антитезой «живой — мертвый». В применении к Манилову она означает, что, хотя этот помещик не причинил никому зла, но и «пользы тоже не принес никакой» и никому. В нем нет ничего — ни отрицательного, ни положительного. Его душа совершенно умерла и не может производить ни плохого, ни хорошего. Поэтому в Манилове нечему возрождаться.
его эпитеты и выбран почти бесстрастный тон наблюдателя.
«Мертвые души». Коробочка
Следующая помещица, которую навестил Чичиков в поисках мертвых душ,— Коробочка. Она была женщиной пожилых лет, бережливой, собирающей всякий хлам, вроде распоротого салопа. Взору Чичикова в комнате, которую ему отвели, предстал среди других картин «портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче». Время для Коробочки замерло и остановилось сразу после 1812 года. Оглядевшись, Чичиков заметил, что деревня у Коробочки немаленькая, обитатели довольны, тес на крышах новый, ворота не покосились.
«Мертвые души». Коробочка. Художник П. Боклевский
«Мертвые души». Ноздрев
По дороге от Коробочки судьба свела Чичикова с «историческим человеком» Ноздревым. В отличие от других помещиков у Ноздрева была широкая натура, такая широкая, что он ни в чем не знал меры. Страсть Ноздрева — безудержность без предела и без смысла, чего бы это ни касалось — еды и питья, собак и лошадей, хвастовства и гостеприимства. Безудержность Ноздрев доводит до бестолковой и никчемной суеты.
«Мертвые души». Ноздрёв. Художник П. Боклевский
Он лишен неподвижности, хотя его подвижность приняла искаженные, уродливые формы. Однако Гоголь описывает его более иронично, чем Манилова и Коробочку. В этих описаниях он не выглядит простым наблюдателем, а дает резкие и прямые иронические и саркастические3
«Мертвые души». Собакевич
От Ноздрева Чичиков попадает к Собакевичу. Как обычно, Гоголь сначала знакомит читателя с обиталищем персонажа. Это характерно для манеры Гоголя вообще и мотивировано негоцией4 Чичикова, который должен внимательно рассмотреть хозяйство и сразу смекнуть, с кем он имеет дело. Чичиков замечает, что деревня, дом, избы крестьян и другие строения, вплоть до колодца, крепкие, тяжелые.
«Мертвые души». Собакевич. Художник П. Боклевский
были крепки, но опять-таки некрасивы и невеселы: «... не было кирченых5 ». Словом, неуклюжая, грубая тяжеловесность была во всем, что видел Чичиков. Под стать усадебным постройкам и сам хозяин, показавшийся Чичикову «весьма похожим на средней величины медведя». Природа немного думала над фигурой и лицом Михайлы Семеновича: она «просто рубила со всего плеча, хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и не обскобливши пустила на свет...». Словом, вышел звероподобный человек, похожий и на медведя, и на собаку.
Итак, страсть Собакевича — расчет, деньги. Тут он не думает о том, совершает или не совершает преступление. Расчетливость Собакевича делает его деловитым, но тяжеловесным, неуклюжим и грубым. Умный человек, он превратился в косного, туповатого, неповоротливого «медведя», сидящего почти безвыездно в своем крепком, но некрасивом, неласковом поместье-берлоге.
Задатки у Собакевича были. Он неравнодушен к современным событиям, к тому, что делается в мире. В гостиной у Собакевича, как рассмотрел Чичиков, висели картины, на них были изображены «молодцы» — «греческие полководцы», причем не каких-то древних времен, а борцы за независимость Греции 1820-х годов. Собакевич хорошо понимает, что современная ему русская жизнь измельчала, при этом и крестьяне, и он сам уже не такие могучие люди, какими были их отцы. Нынешние крестьяне, рассуждает Собакевич, «не люди, а мухи». На предположение Председателя палаты, что он, Михайло Семенович, как когда-то его отец, может повалить медведя, отвечает: «Нет, не повалю». Все задатки, могучее здоровье и оставшаяся недюжинная сила Собакевича пропадают впустую в глухом захолустье. Нет простора, где они могли бы развернуться.
«Мертвые души». Плюшкин
Последний помещик, к которому попадает Чичиков,— Плюшкин. Очутившись перед домом Плюшкина, Чичиков заметил, что когда-то здесь было обширное хозяйство, но теперь кругом — одно запустение и хлам. Имение лишилось жизни, ничто не оживляло картины, как будто все давно вымерло. Все предметы в пространстве, в котором живет Плюшкин, превратились в хлам, покрылись плесенью, обветшали и пребывают в каком-то непонятном, странном беспорядке. Нагроможденная мебель, сломанный стул на столе, боком прислоненный к стене шкап, бюро с выпавшей мозаикой и на нем куча всякой ненужной всячины — таково сборище вещей, представших взору Чичикова.
Время в имении Плюшкина давно прекратило течение: Чичиков увидел «часы с остановившимся маятником», к которому паук приладил паутину: как-то странно было надеяться, что в этом застывшем, замершем и угасшем мире обитало «живое существо». Но оно находилось тут, и, познакомившись с ним, Чичиков от изумления «поневоле отступил назад». Лицо и весь наряд Плюшкина произвели на Чичикова гнетущее впечатление. Тут в повествование включается автор и рассказывает то, о чем Чичиков еще не мог знать: не довольствуясь уже собранным в кучу в углу комнаты хламом, Плюшкин, оказывается, ходил по деревне и выискивал всякую оставленную нужную и ненужную в хозяйстве вещь, которую ему «во всю жизнь не пришлось бы... употребить...».
«Мертвые души». Плюшкин. Художник А. Агин
жизни он потерял и не понимает, ради чего он живет. Содержанием существования стал сбор разного хлама. Душа Плюшкина запущена и «захламлена». Она близка к полному омертвению, потому что ничто не волнует старика, кроме ненужных вещей. Плюшкин почти выпал из времени. Но в том-то и дело, что «почти», т. е. не совсем и не окончательно. Каждое изображение и каждая деталь у Гоголя в отношении Плюшкина символична и двойственна. Плюшкин напоминает Манилова. Тот тоже выпал из времени и из пространства. Но у Манилова никогда ничего не было. И прежде всего души. Он родился бездушным, не имевшим и не приобретшим никакого «задора». А у Плюшкина и сейчас есть страсть, пусть отрицательная,— доходящая до беспамятства скупость.
В прошлом Плюшкин обладал всем — у него была душа, была семья. «А ведь было время,— с элегической тоской восклицает Гоголь,— когда он только был бережливым хозяином!..» К нему приезжал сосед поучиться «у него хозяйству и мудрой скупости». И хозяйство Плюшкина процветало, находилось в движении, сам хозяин, «как трудолюбивый паук, бегал, хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины». Образ хлопотливого паука-хозяина контрастирует с образом насекомого, покрывшего паутиной часы Плюшкина.
Постепенно выясняется, что в превращении Плюшкина в скрягу виноваты обстоятельства — смерть жены, отъезд детей и обрушившееся на него одиночество. Плюшкин впал в уныние, перестал обращать на себя внимание, и только беспокойство, подозрительность и скупость развивались в нем. Он заглушил в себе отцовские чувства. Света в его доме становилось все меньше и меньше, окна постепенно затворились, кроме двух, да и то одно было заклеено бумагой. Подобно окнам, закрывались и створки души.
Мертвые души». Плюшкин. Художник П. Боклевский
«Одинокая жизнь,— писал Гоголь,— дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и, чем больше пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине». Личная вина Плюшкина бесконечно велика: он, предавшись унынию и ожесточившись на судьбу, дочь, сына, позволил скупости овладеть его душой, поставить перед собой разрушительную, отрицательную цель и обратиться «в какую-то прореху на человечестве» .
И тем не менее у Плюшкина было прошлое, у Плюшкина есть биография. Плюшкину есть, что вспомнить,— без прошлого, по мнению Гоголя, нет будущего. Постепенно Гоголь при описании уже почти неподвижного и омертвевшего Плюшкина дает понять, что не все потеряно в этом помещике, что крошечный огонек тлеет в нем. Чичиков, всматриваясь в лицо Плюшкина, заметил, что «маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей...».
Когда-то дочь Плюшкина, Александра Степановна, привезла ему кулич к чаю, который уже совершенно засох. Плюшкин хочет попотчевать им Чичикова. Деталь весьма значимая и явственная. Куличи пекут к празднику Пасхи, Воскресения Христова. Кулич Плюшкина превратился в сухарь. Так и душа Плюшкина омертвела, иссохла, стала твердой, как камень. Плюшкин хранит ссохшийся кулич — символ воскресения души. Двойной смысл несет и сцена после сделки о продаже мертвых душ. Плюшкин боится оставить имение без своего надзора для заверения купчей. Чичиков спрашивает, нет ли у него знакомого, которому он мог бы довериться.
Плюшкин вспоминает, что ему знаком Председатель палаты — с ним он учился: «Как же, уж такой знакомый! в школе были приятели». Это воспоминание на мгновение оживило героя. На его «деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледное отражение чувства...». Потом снова все исчезло, «и лицо Плюшкина вслед за мгновенно скользнувшим на нем чувством стало еще бесчувственней и еще пошлее».
и человеческих чувств. Чем больше этих движений сердца, тем желчнее стиль Гоголя и тем больше досады, упреков и проповеднического пафоса в его выражениях. Вина Плюшкина неизмеримо значительнее, чем других персонажей, потому и осуждение его строже: «И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться! < . . .>
Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!» Чем больше в человеке обещано и чем ниже он пал из-за собственной недостойной страсти, тем больший грех он совершил и тем суровее казнит его писатель нелицеприятным судом истины: «Могила милосерднее ее, на могиле напишется: «Здесь погребен человек!», но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах человеческой старости».
— Плюшкин — превращается в наиболее караемого за грехи. На деле степень омертвения Плюшкина куда меньше степени омертвения остальных помещиков. Мера его нравственной вины, мера личной ответственности неизмеримо больше. Гоголевское сожаление, гоголевское негодование по поводу измены Плюшкина самому себе, своим человеческим качествам настолько сильны, что они создают иллюзию едва ли не окончательного угасания Плюшкина. На самом деле, достигнув нижней точки падения, Плюшкин сохраняет возможность возродиться духовно, нравственно. Обратный путь его преображения входил в замысел Гоголя.
«Мертвых душ»
В связи с тем что антитеза «живой — мертвый» подвижна и возможно превращение из живого в мертвого, а из мертвого в живого, то такого рода превращения могут выступать отчасти вполне мотивированными, а отчасти ничем не мотивированными. Это подтверждают явления природы, события истории и опыт жизни человеческой. То, что они случаются, не вызывает никаких сомнений. Но это означает также, что в мире «Мертвых душ» одновременно и совокупно действуют два принципа и сосуществуют два свойства художественной природы поэмы. Одно из этих свойств — жесткая и стройная логика. Фабула и сюжет первого тома «Мертвых душ» рациональны, подчинены законам разума. Сначала Чичикову заронилась в голову мысль, высказанная спроста секретарем, о том, что умершие души по ревизской сказке числятся живыми. У Чичикова возникла идея накупить мертвых душ и заложить их в Опекунский совет. Так он и поступил. Сначала разведал, где больше всего умерло крестьян, потом приехал в губернский город, перезнакомился с помещиками и начал объезжать их с целью подешевле или задаром приобрести умерших крестьян. Чтобы завершить сделку, Чичиков снова приезжает в губернский город. Там же собираются помещики. Купив мертвых крестьян «на вывод», он мечтает, поселив их в Херсонской губернии, заложить вместе с имением в Опекунский совет и стать обладателем большого капитала. Логика всего этого плана безотказна, тут нет ни одной щели, куда бы могла втиснуться алогичность.
— абсурд. Это не преступление, это именно абсурд. «Логики нет никакой в мертвых душах...» — пишет автор. Следовательно, замысел, фабула и сюжет «Мертвых душ» с самого начала заключают в себе два свойства: логику и абсурд, рациональность и иррациональность, мотивированность, обусловленность действия и немотивированность, необусловленность, случайность, странную «игру природы». Случаев этой странной «игры природы» рассыпано в «Мертвых душах» предостаточно. В самый порядок посещения помещиков неожиданно вмешивается игра природы. От Манилова Чичиков хочет ехать к Собакевичу, но помешал тому «непредвиденный случай», изумивший Селифана, вследствие чего Чичиков попал к Коробочке. От Коробочки он опять отправился к Собакевичу, но по пути встретил Ноздрева. От Ноздрева он все-таки добрался до Собакевича, а уже от него к Плюшкину. Иначе говоря, что-то уклонило Чичикова от намеченного ранее маршрута.
Чичиков отрекомендован автором как вполне средний и обыкновенный человек. Но и у него была одна странная особенность: «В приемах своих господин имел что-то солидное и высмаркивался чрезвычайно громко. Неизвестно, как он это делал, но только нос его звучал, как труба». Рассматривая картины в трактире, Чичиков пришел к выводу, что на них было изображено то же, что и повсюду, «только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал». Путешествуя по городу, среди прочих вывесок на магазинах Чичиков увидел надпись: «Иностранец Василий Федоров». И такие странности «игры природы» есть у каждого помещика. Ноздрев, например, показывает Чичикову турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряком». Далее он хвастается шарманкой: «Шарманка играла без приятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазурка оканчивалась песнею «Мальбруг в поход поехал», «Мальбруг в поход поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом. Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одни дуд ка, очень бойкая, никак не хотевшая успокоиться, и долго еще потом свистела она одна». У Собакевича Чичиков рассматривал греческих полководцев, по среди крепких «греков неизвестно каким образом и для чего поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках». Странная «игра природы» особенно дает себя знать в губернском городе при описании чиновников, дам и прочей публики.
той же обыкновенной жизни как ее искажение, нарушающее порядок, стройность, как нечто, ее неприятно уродующее. Художественный мир в «Мертвых душах» располагается между правдоподобием и гротеском, которые резче оттеняются на фоне друг друга.
Совмещение правдоподобия и гротеска непосредственно связано с замыслом, с превращением живого в мертвое и мертвого в живое. Если Плюшкин мог настолько измениться, что из живого превратился в мертвеца, если капитан Копейкин из офицера-дворянина и инвалида преобразился в благородного разбойника, то жизнь способна и мертвую душу преобразить в живую. Перед глазами Гоголя стоял пример воскресшего Христа. Спасение России, русского человека и человечества заключается в совершенствовании души каждого.
Людей можно исправить. Они способны исправить себя, раскаяться, искупить страданиями свои грехи и причаститься к новой жизни, которая станет для них счастливым и светлым вечным раем. Опираясь на учение Христа, на его веру в человека, Гоголь также питал огромную надежду на преображение человеческой природы. Откуда человеку почерпнуть силы? Из своей души, из самого себя, и надеясь на милость Божию. Подобно тому как он, Гоголь, воспитал себя, так и любой человек способен всколыхнуть и напрячь способности и волю. Преображение возможно еще и потому, что в основу души человека заложены добрые чувства, положительное, созидательное содержание. Оно может умереть, может не развиться, может исказиться, и тогда рано или поздно душа погибнет. Но умирает, остается неразвитой, искажается все-таки изначально добрая душа.
«Мертвых душ» таким образом: писатель берет какую-то одну черту и предельно обобщает ее. Все другие черты персонажа группируются вокруг главной и дополняют ее. Эта черта перерастает в страсть, овладевающую всем существом персонажа, и делает его типично странным. Положительное свойство превращается в свою противоположность.
Что такое Манилов? Это прекраснодушная, пустая мечтательность, полное духовное и практическое бессилие. Но разве мечтать и при этом быть мягким и добрым человеком дурно? Мечтательность, введенная в границы и не путающая себя с реальностью, не подменяющая реальность собой, качество вполне пристойное. Что такое Собакевич? Ненасытное удовлетворение человеческих низменных, животных потребностей путем медвежьей хватки. Но не заключайте эту хватку в узкие рамки, и она обернется крепкой практической умелостью. Что такое Коробочка? Неумная хозяйственность, тупая расчетливость. Но она может быть умной хозяйственностью, умной расчетливостью.
1 Юр — бойкое, открытое место.
2 Бельведер — легкое возвышенное строение, построенное ради широкого обзора местности.
3 — высшая степень иронии, злая
4 — коммерческая сделка, торговля.
5 Кирченых — гладко вытесанных.