Приключения Тома Сойера
Отрывок
Глава первая
Том играет, воюет, скрывается
— Том!
Никакого ответа.
— Том!
Никакого ответа.
— Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них. Она никогда или почти никогда не смотрела сквозь очки, если ей приходилось отыскивать мелкий предмет вроде мальчика, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: они надевались «для шику», а не для действительной надобности; она могла бы с таким же успехом глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же настолько громко, чтобы мебель могла её слышать:
— Ну попадись ты мне только, я тебя...
Она не кончила, потому что как раз в это время нагнулась и стала шарить щёткой под кроватью. Из-под кровати она не добыла ничего, кроме кошки.
— Вот негодный мальчишка! В жизнь свою не видала такого!
Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в заросли дурмана и кустики помидоров, из которых состоял её сад. Тома там не было. Тогда она возвысила голос, чтобы он был слышен на большом расстоянии, и крикнула:
— То-о-о-м!
Позади раздался лёгкий шум. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть.
— Ну, конечно! Мне следовало бы заглянуть в кладовую! Что ты там делал?
— Ничего.
— Ничего? Погляди на свои руки, погляди на свой рот. Чем это ты вымазал губы?
— Не знаю, тётя!
— А я знаю! Это варенье, вот что это такое! Сорок раз я тебе говорила, что, если ты не оставишь в покое варенья, я тебя высеку. Дай-ка сюда этот прут.
Розга засвистела в воздухе.
Опасность была неминуемая.
— Ай! Гляньте-ка, тётя, назад!
Старуха испуганно повернулась на каблуках и приподняла свои юбки, чтобы спастись от грозящей беды, а мальчишка пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков!
Тётя Полли с минуту не могла опомниться от удивления, потом засмеялась негромко.
— Ну и мальчишка! Да неужто я всё-таки никогда не поумнею? Или мало ещё он дурачил меня? Но, видно, старый дурак всех дураков глупее. Недаром говорится, что старую собаку новым штукам не выучишь. Впрочем, у него и все штуки разные: что ни день, то другая, — разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, до каких пор он может мучить меня безнаказанно, а когда я наконец рассержусь, сейчас же умчится прочь или рассмешит меня каким-нибудь вздором, и гнев у меня сразу остынет, и рука не поднимается хорошенько проучить его розгой. И я не исполняю своего долга, да простит меня Бог. Кто обходится без розги, тот губит ребёнка, говорит Священное Писание. Я же, грешная, балую его, и за это наказание постигнет нас обоих. Знаю, что голова у него полна всякой дури. Но что же мне делать? Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает отстегать его розгой! Всякий раз, как я дам ему увильнуть от наказания, меня так мучает совесть, что и сказать не умею, а накажу — моё старое сердце прямо разрывается от жалости. Верно, верно сказано в Писании: век человеческий краток и полон скорбей! Ну, да ладно! Сегодня он сбежал с уроков и в класс не пошёл, будет лодырничать от обеда до вечера, а завтра мне придётся наказать его — засадить за трудную работу. Жестоко заставлять его работать в воскресные дни, когда у всех мальчиков праздник, но ничего не поделаешь: работу он ненавидит больше всего на свете, а мне надо же когда-нибудь исполнить свой долг, не то я сгублю малыша.
Том, действительно, весь день бил баклуши и очень весело провёл время. Он вернулся домой как раз кстати, чтобы помочь негритенку Джимми напилить дров на завтра и наколоть растопку или (говоря более точно) рассказать ему свои приключения. Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже справился со своей работой (ему было приказано собрать стружки и щепки), потому что это был послуш ный тихоня, который никогда не проказничал и не доставлял неприятностей старшим.
Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы стянуть кусок сахару, тётя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого коварства, надеясь, что он попадет в расставленные ею ловушки и проболтается. Подобно многим простодушным людям, она не без гордости считала себя тонкой дипломаткой и видела в своих наивнейших замыслах чудеса лукавства.
— Том, — сказала она, — сегодня в школе было, должно быть, порядочно жарко?
— Да, м [1].
— Страшно жарко, не правда ли?
— Да, м.
— А не захотелось ли тебе, Том, искупаться в реке?
Тому почудилось что-то неладное — лёгкое облако подозрения и страха коснулось его души. Он пытливо посмотрел в лицо тёти Полли, но оно ничего не сказало ему. И он ответил:
— Нет, м, не особенно.
Старуха протянула руку и пощупала у Тома рубашку.
— Но всё же, — сказала она, — ты, оказывается, не очень вспотел.
И она с гордостью подумала, как ловко ей удалось обнаружить, что рубашка у Тома сухая: никому и в голову не пришло, какая хитрость была у неё на уме. Том, однако же, успел уже сообразить, куда дует ветер, и предупредил дальнейшие вопросы:
— Наши мальчики подставляли голову под насос — освежиться. У меня волосы до сих пор мокрые. Видите?
Тётя Полли была раздосадована: как могла она упустить такую важную улику? Но тотчас же её осенила новая мысль.
— Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распороть воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка расстегнись!
Тревога сбежала с лица Тома. Он распахнул куртку. Воротник рубашки оказался крепко зашитым.
— Ну, хорошо, хорошо. Ступай. А я была уверена, что ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но всё же иногда бываешь лучше, чем можно подумать.
Ей было досадно, что её мудрость не привела ни к чему, и в то же время приятно, что отныне Том вступает на путь послушания.
Но тут вмешался Сидди.
— Что-то мне помнится, — сказал он, — будто вы зашивали ему воротник белой ниткой, а тут, поглядите, чёрная.
— Да, я зашила белой!.. Том!..
Но Том не стал дожидаться продолжения этой беседы и, убегая из комнаты, крикнул:
— Ну и вздую же я тебя, Сидди!
Укрывшись в надёжном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые за ворот куртки и обмотанные нитками. Одна была обмотана чёрной ниткой, а другая — белой.
— Она бы и не заметила, если б не Сид. Впрочем, и она хороша: то у неё чёрная нитка, то белая. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьёшься... А Сида я всё-таки вздую, — чёрт меня возьми, если не вздую.
Том не был примерным мальчиком, таким, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его.
Впрочем, через две минуты — и даже скорее — он позабыл все невзгоды. Не потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту его захватила новая великая забота и вытеснила их из его головы. Точно так же и взрослые люди забывают всё своё горе, едва только их увлекут какие-нибудь новые замыслы.
Тома в настоящее время увлекла одна прелестная новинка: он научился у знакомого негра свистеть каким- то особенным способом, и ему давно уже хотелось поупражняться на свободе в этом деле. Негр свистел по-птичьему. У него получалась великолепная трель, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться языком до нёба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, — если только он когда-нибудь был мальчиком. Настойчивость и усердие помогли Тому быстро овладеть новым искусством.
Он весело зашагал по улице, и рот его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя, как астроном, открывший в небе новую планету, но радость его была непосредственнее, полнее и глубже.
Летом вечера долгие. Было ещё светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомец, чуть побольше его самого. Всякое новое лицо любого пола и любого возраста всегда вызывало общий интерес в маленьком, убогом городке Санкт-Петербурге[2]. К тому же мальчик был прекрасно одет — прекрасно одет в будничный день! Это было прямо поразительно! Очень изящная шапочка, аккуратно застёгнутая синяя суконная куртка, новая и чистая, и такие же брюки! На ногах башмаки, даром что сегодня ещё только пятница. У него был даже галстук — очень яркая лента. Вообще он имел вид городского франта, нестерпимо раздражавший Тома. Чем больше Том глядел на это дивное диво, тем бледнее казался ему его собственный жалкий костюм и тем выше задирал он нос, показывая, как ему противны такие щегольские наряды. Оба мальчика не сказали ни слова. Стоило одному сделать шаг, делал шаг и другой, — но только в сторону, вбок, по кругу. Лицо к лицу и глаза в глаза — так они стояли очень долго. Наконец Том сказал:
— Я могу тебя поколотить.
— А ну-ка, попробуй!
— Могу и поколочу!
— Нет, ты не можешь.
— Нет, я могу.
— Нет, не можешь.
— Нет, могу.
— Нет, не можешь.
— Могу!
— Не можешь!
Зловещее молчание.
— А как тебя зовут? — наконец спросил Том.
— А тебе какое дело?
— Вот я покажу тебе, какое мне дело.
— Ну, покажи. Отчего же не покажешь?
— Скажи ещё два слова, и покажу.
— Два слова! Два слова! Два слова! Вот тебе. Ну?
— Ишь какой ловкий! Да если бы я захотел, я мог бы вздуть тебя одною рукою, а другую пусть привяжут мне за спину.
— Почему же не вздуешь? Ведь ты говоришь, что можешь.
— И вздую, если будешь ко мне приставать.
— Ай-ай-ай! Видали мы таких!
— Думаешь, как расфуфырился, так уж и важная птица! Ой, какая шляпа!
— А ну-ка, попробуй сбить её у меня с головы! Вот тогда и получишь от меня на орехи...
— Врёшь!
— Сам ты врёшь!
— Только стращает, а сам трус!
— Ладно, проваливай!
— Эй, ты, слушай: если ты не уймёшься, я оторву тебе голову!
— Как же! Оторвёшь! Ой! ой! ой!
— И оторву!
— Чего же ты ждёшь? Почему ты всё стращаешь, а на деле и нет ничего? Трусишь, значит?
— И не думаю!
— Нет, трусишь!
— Нет, не трушу!
— Нет, трусишь!
Снова молчание. Пожирают друг друга глазами, топчутся на месте и делают новый круг.
Наконец они стоят плечом к плечу.
— Убирайся отсюда! — говорит Том.
— Сам убирайся!
— Не желаю.
— И я не желаю!
они долго, так что лица у них становятся разгорячёнными, красными. Понемногу они ослабляют свой натиск, хотя каждый по-прежнему остаётся настороже, и тогда Том говорит:
— Ты трус и щенок. Я скажу моему старшему брату. Он может отколотить тебя одним мизинцем. Я ему скажу, он отколотит.
— Очень я боюсь твоего старшего брата! У меня у самого есть брат, ещё побольше твоего, и он может швырнуть твоего — вон через тот забор.
Оба брата были выдуманы.
— Врёшь!
— Мало ли что ты скажешь!
Том большим пальцем ноги провёл черту по пыли и сказал:
— Посмей только переступить через эту черту. Я так тебя вздую, что ты с места не встанешь. Горе тому, кто перейдёт за черту.
Чужой мальчик тотчас же поспешил перейти за черту и сказал:
— Ну, посмотрим, как ты вздуешь меня.
— Отстань! Говорю тебе: лучше отстань!
— Да ведь ты же говорил, что побьёшь меня. Отчего же не бьёшь?
— Чёрт меня возьми, если не побью за два цента!
Чужой мальчик вынул из кармана два больших медяка и с насмешкой протянул их Тому.
Том ударил его по руке, и монеты упали на землю.
Через минуту оба мальчика катались в грязи, сцепившись, как две кошки. Они дёргали друг друга за волосы, за куртки, за штаны, они щипали и царапали друг другу носы, покрывая себя пылью и славой.
Наконец неопределенная масса приняла отчётливые очертания, и в дыму сражения стал виден Том, сидевший верхом на противнике и молотивший его кулаками.
— Проси пощады! — выговорил он.
Но мальчик старался высвободиться и громко ревел — больше всего от злобы.
— Проси пощады! — И молотьба продолжалась.
«Перестань», и Том отпустил его на волю с таким наставлением:
— Это тебе наука. В другой раз будь умнее и гляди, кого задеваешь на улице.
Чужой мальчик побрёл прочь, стряхивая пыль с костюма, всхлипывая, сопя носом, время от времени оборачиваясь, качая головой и грозя жестоко разделаться с Томом в следующий раз, когда поймает его.
Том отвечал насмешками и направился к дому, гордый своей победой.
Но только он повернулся к незнакомцу спиной, тот запустил в него камнем и угодил ему между лопаток, а сам кинулся бежать, как антилопа. Том гнался за изменником до самого дома и таким образом узнал, где живёт враг. Постоял немного у калитки, вызывая врага на бой, но враг только строил ему рожи в окне, а выйти не пожелал. Наконец явилась мать врага, обозвала Тома гадким, испорченным, грубым мальчишкой и велела убираться прочь. Он ушёл, но, уходя, сказал, что будет бродить поблизости и подстерегать того мальчика.
в неволю и каторжный труд стала тверда, как алмаз.
Глава вторая
Великолепный маляр
Воскресное утро пришло, и летняя природа просияла — свежая, кипящая жизнью. В каждом сердце зазвенела песня, а если это сердце было молодо, из уст изливалась музыка. Радость была на каждом лице, всякий шагал, как на крыльях.
Белые акации стояли в цвету, и благоухание наполняло воздух. Кардифская гора, что возвышалась над городом, зазеленела растительностью. Она находилась как раз на таком расстоянии, чтобы казаться обетованной страной — заманчивой, безмятежной, мечтательной.
забора в девять футов[3] вышины! Жизнь показалась ему бессмыслицей, существование — тяжёлою ношею. Со вздохом он обмакнул кисть в извёстку и провёл ею по верхней доске, повторил это ещё и ещё раз и остановился: как ничтожна белая полоска по сравнению с огромным континентом некрашеного забора! В отчаянии опустился он на кадку, в которой было посажено дерево. Из ворот выбежал вприпрыжку Джим с жестяным ведром, напевая песенку «Девушки Буффало». Носить воду из городского насоса всегда было для Тома ненавистным трудом, но сейчас он с радостью взялся бы за эту работу. Он вспомнил, что у насоса всегда собирается много народу: белые, мулаты [4], чернокожие мальчишки и девчонки в ожидании своей очереди отдыхают, ведут меновую торговлю игрушками, ссорятся, дерутся, балуются. Он вспомнил также, что, хотя до колодца было не более полутораста шагов, Джим никогда не возвращался с ведром воды раньше как через час, да и то почти всегда кому-нибудь приходилось бегать за ним.
— Слушай-ка, Джим, хочешь, ты тут покрась немного, а я вместо тебя схожу за водою?
Джим покачал головой и сказал:
— Не могу, масса[5] Том! Старая миссис велела, чтобы я шёл прямо за водой и ни с кем не останавливался шалить по дороге. Она говорит: «Я уж знаю, — говорит, — что масса Том будет звать тебя белить забор, так ты его не слушай, а иди за своим делом». Она говорит: «Я сама, — говорит, — пойду смотреть, как он будет белить».
— О, вздор! Мало ли что она говорит, Джим! Она всегда так говорит. Давай сюда ведро, я в минуту сбегаю. Она и не узнает.
— Ой, боюсь, масса Том, боюсь старой миссис! Она мне голову оторвёт, — ей-богу, оторвёт!
— Она! Да она пальцем никого не тронет, разве что начнет долбить напёрстком по голове, — так это велика важность! Кто же на это обращает внимание! Говорит она, правда, ужасные вещи, ну, да ведь от слов не больно, если только она при этом не плачет. Джим, я дам тебе мраморный шарик. Я дам тебе мой белый алебастровый шарик.
— Белый шарик, Джим, отличный белый шарик!
— Так-то оно так, вещь хорошая! А только всё-таки, масса Том, я крепко боюсь старой миссис.
Джим был только человек и не мог противостоять искушению. Он поставил было ведро на землю и взял в руки алебастровый шар, но через минуту уже мчался по улице с ведром в руке и ноющим затылком, между тем как Том принялся деятельно мазать забор, а тётя
Полли удалялась с поля сражения с туфлей в руке и торжеством во взоре
затеяны разные весёлые игры, и как они будут потешаться над ним за то, что ему приходится так тяжко работать! Самая мысль об этом жгла его, как огнём. Он вытащил все свои сокровища и стал рассматривать их: ломаные игрушки, мраморные шарики, всякая дрянь, — этого не хватит и на то, чтобы купить себе хоть полчаса свободы. Он уложил свои скудные богатства в карман и отказался от мысли попытаться подкупить своих товарищей. В эту тяжкую и безнадёжную минуту его вдруг осенило вдохновение — именно вдохновение, гениальная, блестящая мысль. Он взял кисть и спокойно принялся за работу. Вот вдали показался Бен Роджерс, тот самый мальчишка, насмешек которого Том боялся больше всего. Бен не шёл, а прыгал, скакал и приплясывал — верный знак, что на душе у него было легко и что он многого ждал от предстоящего дня. Он грыз яблоко и время от времени издавал протяжный мелодичный свист вперемежку с более низкими нотами «дин-дон-дон», «дин-дон-дон», так как он изображал пароход. Подойдя ближе, он убавил шаг, стал посреди улицы и принялся медленно заворачивать, осторожно, с видимым усилием, потому что он представлял собой «Великую Миссури», сидящую на девять футов в воде. Он был судном, капитаном и сигнальными звонками в одно и то же время, так что ему приходилось изображать себя стоящим на собственной палубе, отдающим себе приказания и выполняющим их.
— Стоп-машина, сэр! Динь-дилинь, динь-дилинь- динь!
Он постепенно сошёл с середины дороги и приближался к тротуару.
— Назад! Дилинь-дилинь-динь!
Он вытянулся, держа руки по швам.
— Задний ход! Лево руля! Чшш-чшш-чшш!
Правая рука его величаво описывала большие круги, потому что она представляла собой колесо в сорок футов.
— Левым бортом! Право руля! Дилинь-динь-динь! Чшш-чшш-чшш!
Теперь он описывал круги левой рукой.
— Стоп, направо! Дилинь-динь-динь! Стоп, налево! Малый ход! Прямо, направо! Отдай канат! Стоп! Живей! Динь-дилинь-динь! Эй ты, на берегу! Чау! Чау! Чау! Чего стоишь? Принимай канат! Наматывай его на эту сваю! Затягива-а-й! Отпусти! Машина стала, сэр. Дилинь-динь-динь!
— Шт! шт! шт! — подражал он шипенью водомерного крана.
Том продолжал работать, не обращая внимания на пароход. Бен с удивлением уставился на него, потом сказал:
— Ги, ги! Попался, бычок, на верёвочку!
Ответа не было. Том глазами художника любовался своим последним штрихом, потом положил ещё один лёгкий мазок и откинулся назад — посмотреть. Бен подвёл своё судно ближе и стал с ним борт о борт. У Тома слюнки потекли при виде яблока, но он снова с усердием погрузился в работу.
Наконец Бен сказал:
— Алло, старина, приходится работать, ничего не поделаешь.
— Ах, это ты, Бен! Я и не заметил.
— Слушай-ка, я иду купаться, да, купаться! Небось и тебе хочется, а? Но тебе, конечно, придётся работать, не правда ли? Ну, конечно, ещё бы!
Том посмотрел на него и сказал:
— Что ты называешь работой?
— А разве это не работа?
Том снова принялся белить забор и при этом промолвил небрежно:
«Приключения Тома Сойера». Худ. М. Петров
— Может быть — да, а может быть — и нет. Я знаю только одно: Тому Сойеру она нравится.
— Вздор! Неужели ты хочешь сказать, что это занятие — приятное?
— Приятное? А что же в нём такого неприятного? Разве мальчикам каждый день случается белить заборы?
Дело явилось в ином свете. Бен перестал грызть яблоко. Том мягко водил кистью взад и вперёд, отступал на несколько шагов, чтобы полюбоваться эффектом, там и сям прибавлял мазок и снова критически осматривал сделанное, а Бен следил за каждым его движением, увлекаясь всё больше и больше.
Наконец Бен сказал:
— Слушай, Том, дай мне побелить немножко!
— Нет, нет, Бен, едва ли тебе это удастся. Видишь ли, тётя Полли ужасно привередлива насчёт этого забора: он ведь выходит на улицу. Будь это во дворе, другое дело, но тут она страшно строга — надо белить очень, очень старательно. Я так полагаю, что из тысячи, даже, пожалуй, из двух тысяч мальчиков не найдется ни одного, который сумел бы выбелить его как следует.
— Неужто? Полно! Дай мне только попробовать, только немножечко. Будь я на твоём месте, я бы тебе дал. А, Том?
— Бен, я бы с радостью, честное слово, да тётя Полли... Вот Джим тоже хотел, а она не позволила. Просился и Сид — не пустила и Сида. Теперь ты понимаешь, как мне трудно доверить эту работу тебе? Если ты начнёшь белить, да вдруг выйдет что-нибудь не так...
— Вздор! Я буду стараться не хуже тебя. Мне бы только попробовать! Слушай: я дам тебе объедок вот этого яблока.
— Ладно, изволь! Впрочем, нет, Бен, лучше не надо; боюсь я...
— Я дам тебе всё моё яблоко. Всё, что осталось...
Том вручил ему кисть с видимой неохотой, но с восторгом в душе. И пока бывший пароход «Великая Миссури» трудился и потел на солнце, отставной художник сидел на кадке в тени, болтая ногами, жевал яблоко и расставлял сети для новых простаков. В простаках недостатка не было: мальчишки то и дело подходили к забору, — подходили позубоскалить, а оставались белить. К тому времени, когда Бен выбился из сил, Том уже продал вторую очередь Билли Фишеру за бумажного змея; а когда и Фишер утомился, его сменил Джонни Миллер, внеся в виде платы дохлую крысу с верёвочкой, — чтобы привязывать эту крысу за хвост и раскачивать, — и так далее, и так далее, час за часом. К полудню Том из жалкого бедняка, каким он был утром, превратился в богача, буквально утопающего в роскоши. Помимо вышепоименованных сокровищ, у него оказались двенадцать мраморных шариков, свистулька, осколок синего стекла от бутылки, чтобы глядеть сквозь него, пушка, сделанная из катушки ниток, ключ, который ничего не хотел отпирать, кусок мела, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котёнок, медная ручка от двери, собачий ошейник, — только собаки не было, — рукоятка ножа, четыре апельсиновые корки и старая ломаная оконная рама. Он приятно и весело провёл время в большой компании, ничего не делая, а на заборе оказалось целых три слоя извёстки! Если бы у него хватило извёстки, он разорил бы всех мальчиков города.
Том сказал себе, что, в сущности, жизнь не так уж пуста и ничтожна. Сам того не зная, он открыл великий закон человеческих поступков и действий, а именно: для того, чтобы человек или мальчик страстно захотел обладать какой-нибудь вещью, пусть эта вещь достанется возможно труднее. Если бы он был таким же великим мудрецом, как и автор этой книги, он понял бы, что работа есть то, что мы обязаны делать, а игра есть то, что мы не обязаны делать. И это помогло бы ему уразуметь, почему изготовление бумажных цветов — работа, а восхождение на Монблан — удовольствие. В Англии есть немало богатых джентльменов, которые в летние дни управляют четвёркой лошадей, везущих омнибус куда- нибудь за двадцать — тридцать миль, — только потому, что это благородное занятие стоит им значительных денег, но если бы им предложили за тот же труд жалованье, это сделало бы его тяжёлой работой, и они сейчас же попросили бы расчёт.
Размышляем о прочитанном
2. Какие книги Марка Твена вы читали? Какие из них вам особенно понравились?
3. В чём проявлялась изобретательность Тома?
4. Постарайтесь рассказать о героях Марка Твена — как выглядели, во что играли, как изобретали всё новые и новые игры, забавы.
5. Прочитайте целиком одно из произведений Марка Твена, подготовьте отзыв или краткий пересказ прочитанного.
((« Слушаем актёрское чтение »))
М. Твен. «Приключения Тома Сойера»
1. Почему мальчишки завидовали Тому?
2. В чём были, по мнению Тома, бесспорные преимущества жизни Гека?
4. Прочитайте диалог Тома и Гека, передавая чувство страха и мальчишеское бахвальство.
5. Какие чувства вызвала у вас сцена торга? Убедительны ли в ней актёры, исполняющие роли Тома и Гека? Дайте развёрнутый ответ на этот вопрос.
Примечания
[1] М — первая и последняя буква слова «мадам».
[2]
[3] Фут — мера длины в различных странах, в английской системе равен 30,48 см.
[4] Мулаты — потомки от смешанных браков негров и белых.
[5] Масса — неправильно произнесенное английское слово «мастер», т. е. барчук, молодой господин.