Юрий Валентинович Трифонов (1925—1981)
и его городские повести 60—70-х гг., самопознание личности в прозе Андрея Битова (род. 1937), фантастика городского и барачного быта в повестях Вл. Маканина (род. 1937).
В разные годы эту весьма сложную иронически-философ- скую прозу называли то «городской», то «интеллектуальной», даже «философской» (это весьма обидно для «деревенской» или военной, якобы лишенных интеллектуальности и философии), но суть ее, обращенную всецело к личности, ее памяти, мукам повседневных нравственных отношений в общественной среде, эти определения раскрывают слабо. Важно подчеркнуть главное в ней:
1) с одной стороны, она как бы реализует давний призыв- заклинание В. В. Розанова 1919 г., его крик боли за человека, превращаемого в песчинку: «Интимное, интимное берегите: всех сокровищ мира дороже интимность вашей души! — то, чего о душе вашей никто не узнает! На душе человека, как на крыльях бабочки, лежит та нежная, последняя пыльца, которой не смеет, не знает коснуться никто, кроме Бога» («Апокалипсис нашего времени»);
—80-х гг. вроде романа-эссе «Память» В. А. Чивилихина,
«Писем из Русского музея» и «Черных досок» В. А. Солоухина, и даже особого типа «лагерная проза» вроде интеллектуальных рассказов В. Т. Шаламова, исследует мир через призму культуры, философии, религии. Для этой прозы течение времени — это движение духа, драма идей, многоголосие индивидуальных сознаний. А каждое сознание— это «сокращенная Вселенная». В известном смысле «интеллектуальная» проза продолжает традиции М. А. Булгакова, оценивавшего мир в «Мастере и Маргарите» сквозь призму великого мифа о Христе, Л. Леонова, автора «Русского леса», безусловно, философской прозы М. М. Пришвина, антиутопий А. П. Платонова.
Из представителей русской эмиграции ей ближе всего оказался, потеснив даже И. А. Бунина, Владимир Набоков (1899—1977) с его культом художественной формы, пародированием литературных текстов.
Показателем наивысших достижений городской прозы, ее движения идей и форм, ломки привычных форм повествования стали так называемые семейно-бытовые повести Юрия Трифонова на московском материале: «Обмен» (1969), «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971), роман «Дом на набережной» (1976), повесть Ю. О. Домбровского (1909—1978) «Хранитель древностей» (1964), имеющая скрытое до 1978 г. продолжение в виде его романа-завещания «Факультет ненужных вещей» (1978). Весьма популярны были в 60—80-е гг. повести Вл. Маканина «Предтеча» (1982), «Где сходилось небо с холмами» (1984), роман А. Битова «Пушкинский дом» (1978). В «самиздате» начала свой путь повесть о философствующем пьянице Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» (1968). Немалый успех сопровождал появление повести В. Семина (1927—1978) «Семеро в одном доме» (1965), чрезвычайно лиричных, интимных рассказов и повестей В. Лихоносова (род. 1936) «Брянские», «Люблю тебя светло» (1969), повесть В. Крупина «Живая вода» (1980).
Достаточно активным фоном для этой прозы вечных вопросов возрождения личности, «диагностики» души в теснинах быта стало в эти годы распространение городских романсов В. Высоцкого типа «Диалог у телевизора» или «Милицейский протокол» (1971), А. Галича, авторских песен В. Цоя, А. Башлачева с их явным перемещением личности из социальной среды (коллектива) в среду приятельскую, просто в застольную компанию, часто не случайно, а как бы принципиально «пьющую». Эти перемещения ломали все классовые перегородки.
«Предварительные итоги» урезонивает философов, экстремистов мысли, готовых искать беды человека в большой истории, чуть ли не в космосе:
«... Ах, Боже мой, не надо искать сложных причин! Все натянулось и треснуло от того, что напрягся быт. Современный брак — нежнейшая организация. Идея легкой разлуки — попробовать все сначала, пока еще не поздно, — постоянно витает в воздухе, как давняя мечта совершить, например, кругосветное путешествие».
В повести «Обмен» главный герой Виктор Дмитриев по настоянию расторопной жены Риты (и ее родичей Лукьяновых) решил съехаться с уже смертельно больной матерью, т. е. совершить двойной обмен, взойти «в квартирном плане» на более престижный уровень. Метания героя по Москве, «тупой» нажим на героя Риты, остальных Лукьяновых, поездка его на дачу в кооператив «Красный партизан», где некогда в 30-е гг. жили отец и его братья, люди с революционными биографиями, люди из «дома на набережной», «оттертые» от власти при Сталине, — и предполагаемый обмен вопреки желанию самой матери был триумфально совершен. Оказывается, «обмен» совершен был гораздо раньше. Больная Ксения Федоровна, мать героя, хранительница какой-то нравственной высоты, особого, скажем так, «революционного аристократизма», говорит сыну о его снижении, «олукь- янивании», вообще измельчании, покорности духу вещизма:
«— Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел... — вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу:
— Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно...»
«Предварительные итоги», герой-переводчик, изнуряющий свой мозг (и талант), переводит ради денег нелепую поэму некоего азиатского поэта-дельца Мансура «Золотой колокольчик» (прозвище восточной девушки, данное ей за звонкий голосок). Он непрерывно меняет что-то возвышенное на усредненное, стандартное, сделанное по мерке. Он способен чуть ли не на грани самонасмешки оценивать свой труд: «Практически могу переводить со всех языков мира, кроме двух, которые немного знаю — немецкого и английского, — но тут у меня не хватает духу или, может быть, совести». Но еще более страшный обмен, от которого герой убегает, но с которым в итоге смиряется, свершается в его семье, с сыном Кириллом, женой Ритой, гоняющейся за иконами как частью мебели, усвоившей цинично-упрощенную мораль репетитора Гартвига, подруги Ларисы... Как все упрощается в этой среде! Даже философа Бердяева, навязываемого людям, хочется уже отбросить с кучей других... «белибердяевых», если и иконы на кухне, потеснившие репродукции Пикассо или Хемингуэя в свитере, стали предметом тщеславия и обмена.
В повести «Долгое прощание» в состоянии обмена, распыления сил живут актриса Лиля Телепнева и ее муж Гриша Ребров, сочиняющий заведомо средние пьесы. Обмен, хроническая неудача сопутствуют им. И тогда, когда нет ролей, нет успеха, и даже тогда, когда Лиля вдруг обрела успех в громком спектакле по пьесе драматурга Смолянова (а пьеса «все же дерьмо средней руки»), когда она «в парниковой, цигейковой роскоши» уверенно садилась, подняв полы дорогой шубы, в автомобиль...
Как оценивать этот тотальный, на первый взгляд неповторимый пессимизм, печаль ностальгии, постоянное крушение и убывание какого-то светлого, аристократического начала в героях повестей Трифонова? Малодушие ли сквозит в их уступках мещанству, «вещизму» или унижение паче гордости?
Связь быта и революции, как и объяснение воспомина- тельности, ностальгии, особого «революционного аристократизма» героев Трифонова, только сейчас стала предельно очевидна. Ее в известной мере объяснил в своих записках о Трифонове его друг В. Кардин, рассказав о родословной писателя, сына репрессированного революционера, явно «своего человека» (до ареста) в привилегированном «доме на набережной», где жили семьи членов ЦК, наркомов 30-х гг. Эта гвардия партии, как и Н. И. Бухарин, одобрявшая «хороший» террор 1918 — 1921 гг., затем проиграла борьбу со сталинизмом, с его «плохим», т. е. ее лично коснувшимся террором в 30-е гг. Пессимизм всемирно-исторического проигрыша, ностальгия по переменам, когда и Тухачевский, и Бухарин, и прочие герои Гражданской войны, «старики», были в ореоле успеха, жили в «доме на набережной», были в прямом смысле «на коне», не ниже официозного Буденного, и породили в Юрии Трифонове презрение ко всем конформистам, не помнящим об «отблесках костра», к их «олукьяниванию»: это пессимизм ностальгии, иронии Трифонова. Ему презренны новые обитатели «дома на набережной», противен процесс их омещанивания, бюрократизации, их «обмены». Но всего он сказать не успел: ни о «стариках» из 1919 г. с их романтикой расстрелов на Дону, ни о мелких их внуках. Время еще многого не разрешало.
Философско-иронический, аналитический стиль Ю. Трифонова, его путь исследования человеческого интеллекта в схватках и компромиссах с веком по-своему продолжили многие: и Б. Ямпольский в романе «Московская улица» (1985), и Вл. Маканин в «Сюжетах усреднения» (1991), и Ф. Горен- штейн в романах «Псалом» (1974—1975), «Место» (1987), в повести «Последнее лето на Волге» (1992).
* * *
—80-х гг. Исторический роман — это древо памяти. В 60— 80-е гг. появились произведения, сообщающие новые сведения «о царях и графах» (вместо былых народных заступников Разина, Пугачева, декабристов и т. п.). Это романы В. С. Пикуля (1928—1987) — «Пером и шпагой» (1970), «Битва железных канцлеров» (1977), т. е. князя Горчакова и Бисмарка, «У последней черты» (1979), «Фаворит» (1984), в которых речь идет о Потемкине и о последних годах династии Романовых и Григории Распутине.
Валентин Пикуль предпринял грандиозную попытку раскрыть национально-государственный путь России среди враждебных ей сил, показать конфликт «собирателей» России и ее разрушителей. Это удалось лишь отчасти — прежде всего в романах «Битва железных канцлеров» и «У последней черты». Писатель умел оживить историческую канву, извлечь потенциал художественности из документа, освоил приемы превращения (беллетризации) письма исторического деятеля или переписки в монолог героя или диалог, сцену. Он излишне легко «меблировал» эпоху, расписывая оргии Распутина или альков Екатерины И, но, к сожалению, не внес в сознание читателя философско-лирического, религиозно-мистического ощущения истории, присущего исторической романистике, скажем, Д. С. Мережковского (трилогия «Христос и Антихрист»: «Смерть богов. Юлиан Отступник», «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», «Антихрист. Петр и Алексей») и М. А. Алданова («Мыслитель», «Ключ», «Повесть о смерти», «Десятая симфония» и др.). Он не создал «своих» характеров вроде Емельяна Пугачева из эпопеи Вяч. Шишкова «Емельян Пугачев» или Степана Разина («Я пришел дать вам волю» В. Шукшина).
—80-е гг. произведения на так называемую лагерную тему: прежде всего произведения Александра Исаевича Солженицына, Варлама Тихоновича Шаламова (1907— 1982), его «Колымские рассказы» (1966), Евгении Семеновны Гинзбург (1906—1977), повесть «Крутой маршрут» (1967 — I часть), Олега Васильевича Волкова (1902—1996), роман «Погружение во тьму» (1985), наконец, Юрия Осиповича Домбровского (1909—1978), роман «Факультет ненужных вещей» (1978) и др.
* * *
Современный литературный процесс характеризуется прежде всего исчезновением былых канонизированных тем («тема рабочего класса», «литература об армии» и т. п.) и резким возвышением роли быта, семейной микросреды, заменой былого казенного коллектива (с его социальными ролями) обычной семьей, компанией, бытовым уровнем взаимоотношений. Да и труд—без «рекордов», без ореола подвижничества — стал обыкновеннее, будничнее. В этом смысле характерны все произведения Вл. Маканина, Б. Екимова, Л. Петрушевской последних лет: это чаще всего «аварийные поселки», бараки, очереди, временные промежуточные поселения, а персонажный ряд — люди из свиты, «антилидеры», маргиналы, живущие в «антиколлективах» («Предтеча», «Человек свиты» Вл. Маканина, «Пастушья звезда» Б. Екимова, «Смиренное кладбище» и «Стройбат» С. Каледина, «Компромисс пятый» С. Довлатова, «С кошелочкой» Ф. Го- ренштейна). Внимание к этому бедному, обесцвеченному, иногда абсурдному быту, к опыту человеческой души, которая вынуждена обживаться в атмосфере сдвигов, ломки, порождает и особые сюжеты жизни. Многие писатели как бы хотят отделаться от былой патетики, псевдомонумента- лизма, риторики, проповедничества. Апологет этой «другой» литературы Вик. Ерофеев отчасти прав, когда подчеркивает в былой прозе избыток оптимистических иллюзий, коллективистского братства, проповедничества и оправдывает нынешнюю «эстетику эпатажа и шока», интерес к грязному слову, мату как детонатору текста, желание всякую патетику «перемыть» в щелочном растворе иронии (Ерофеев В. Русские цветы зла: Предисловие к антологии прозы 70— 90-х гг. — М., 1997). Но не слишком ли большие потери несет этот эпатаж, это «перемывание», это затянувшееся пародирование былых канонов, штампов, речезаменителей?
Становится очевидным, что расцвет неофициозной культуры (и субкультуры), в том числе и в виде авторской песни (В. Высоцкий, А. Башлачев, В. Цой, И. Тальков, Ю. Визбор) после ее расцвета в 60—80-е гг., исчерпал ресурсы развития и обновления. Александр Башлачев (1962—1988), этот движимый болью певец, автор песен «Пляши в огне», «Вечный пост», «На жизнь поэтов», «Архипелаг гуляк», порой добивался синтеза поэзии и «мусора повседневности», театра и улицы, возрождал исповедальное пространство:
—
царапинах да в бубенцах.
Имеющий душу да дышит
горе — не губи.
Сожженной губой я шепчу,
—
А в сердцах-тo я весь!
И каждое бьется об лед, но поет.
Финальный аккорд всей разноголосой симфонии песенного и «анекдотического» самовыражения эпохи (с элементами кича, юродства, демонстративного эксцентризма, доведения до абсурда всех политических клише) — в «алкоголической» исповеди Вен. Ерофеева «Москва — Петушки» с ее темой примитивного, наплевательского, вечно хмельного отношения к жизни. После этого «отмывания» засаленного, официозного слова, этой поэмы, в которой, как в анекдотах, время не просто выражается, а как бы... «выхаркивается», вся «другая литература» остановилась в развитии: русские цветы зла, порока, сатанизма сейчас явно засыхают...
Реалистическая ветвь литературы, пережив состояние оцепенения, шока, ощущение невостребованности и оттертости, с немалым трудом подходит к новым темам, к осмыслению перелома в сфере нравственных ценностей. Можно отметить как безусловно значительные, хотя и утаенные, успехи ее и повесть В. Богомолова, автора романа «Момент истины», «В кригере» (1993), и новые рассказы В. Распутина «Нежданно-негаданно» и «В родную землю», и неоднозначно оцененные романы В. Астафьева «Прокляты и убиты» и Г. Владимова «Генерал и его армия».
Сейчас возможен следующий шаг в поисках и обретениях нового взгляда на «страны родной минувшую судьбу». Главное — в осознании художниками величайшей ответственности за Россию, за возможность ее достойного бытия.
КРУГ ПОНЯТИЙ И ПРОБЛЕМ
Литературный процесс
Малоформатная проза
«деревенской» прозы
Свободное повествование и роль авторского начала
«Лейтенантская» проза (произведения о Великой Отечественной войне)
«Городская» (или «интеллектуальная») проза
Сочетание трагического гротеска и водевильности (пьесы Вампилова )
Историческая романистика (В. Пикуль)
1. В новеллах К. Г. Паустовского много так называемых «несостоявшихся событий», молчаливых сюжетов и диалогов душ: что притягивало читателей 40—50-х гг. к этому мастеру новеллы?
2. Что понимается под «оттепелью» 1953—1964 гг.? Как восстанавливался процесс естественного развития литературы?
«я цепе- и нецелесообразный»? Андрей Вознесенский так писал о поэте: «... всегда трибун, в нем дух переворота и вечно бунт». С какого типа плановостью и целесообразностью спорят поэты?
4. Сразу ли произошло воссоединение отечественной культуры и эмигрантской русской литературы?
5. Какие этапы воссоединения и возвращения «задержанной» литературы (Булгаков, Платонов, Шмелев, Набоков) вы можете указать?
6. Почему именно русская «деревенская» проза стала на многие десятилетия своеобразной вершиной обновления всего литературного процесса?
7. Какую роль сыграла фронтовая биография в творчестве Ю. Бондарева, К. Воробьева, Е. Носова, Г. Бакланова? Как «война участвует» в них?
«обменов», опустошений души у героев повестей Ю. Трифонова?
9. Что нового открыли в историческом прошлом России В. Пикуль, Д. Балашов, В. Чивилихин? Какую помощь оказали писателям исследования Л. Н. Гумилева, труды русских религиозных философов эмиграции?
10. Вы слушали авторские песни, знаете многих бардов 60—80-х гг. Что брали они из профессиональной поэзии и что отрицали в ней? Есть ли будущее у авторской песни? Не стал ли Владимир Высоцкий высшей точкой в ее развитии?
11. Прав ли Я. Смеляков, сказавший:
Спервоначалу и доныне,
Должны быть все-таки святыни
В любой значительной стране?
Аргументируйте свой ответ примерами.
12. Почему герой повести В. Кондратьева «Сашка» пожалел плененного им немца?
«Балладе о расстрелянном сердце»:
Хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю,
Нет вовсе сердца у меня. —
Исполнив воинский обет?
«Утверждать жизнь без врага и ненависти»? Отвечают ли этой цели повести В. Астафьева «Пастух и пастушка» и «Прокляты и убиты»?
15. Повесть К. Воробьева «Убиты под Москвой» называют прологом войны народной. Как свершается смена лидеров в этой повести?
16. Что вы можете рассказать о теме одиночества человека в толпе, о возникновении фигуры страдающего антилидера на примере произведений Вампилова и Шукшина? Спасало ли их героев бегство в тайгу, к земле или страсть к утиной охоте?
«Деньги для Марии», «Живи и помни» В. Распутина, «Людочка» В. Астафьева, «Живая вода» В. Крупина, «Белый Бим, Черное ухо» Г. Троепольского).
2. Остаться человеком в пламени войны (по произведениям современных писателей: «Иван» И. Богомолова, «Горячий снег» Ю. Бондарева, «Крик», «Убиты под Москвой» К. Воробьева, «Сашка» В. Кондратьева, «А зори здесь тихие» Б. Васильева).
3. Нравственные проблемы в произведениях современных писателей («Обмен», «Далекое прощание» Ю. Трифонова, «Пожар» В. Распутина, «Царь-рыба» В. Астафьева).
Советуем прочитать
— М., 1989.
Книга известного критика охватывает такие яркие явления современной прозы, как творчество К. Воробьева, Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Семина и других писателей. Сборник отличает независимая позиция, живой язык и обширные знания автора.
За алтари и очаги: Сб. ст. — М., 1989.
Голос, идущий из глубин духа — «за всех и ради всех», — таково основное содержание этой книги. В статьях Л. Леонова, П. Пали- евского, С. Небольсина, других авторов с особой силой отразилась историческая неизбежность и необходимость восстановления и обновления связей современной культуры с классическим наследием, возрастающий интерес к отечественной истории и к вопросам экологии и экономики.
—М., 1989.
—30-х гг. (I съезд Союза писателей СССР, сложные судьбы М. А. Булгакова, К. А. Федина, А. Т. Твардовского идр.), споры о путях обновления реализма в русской критике 20-х гг. и литературных кружках «Серапионовы братья», «обэриутов», воскрешены забытые писательские фигуры (Л. Добычин, К. Ватинов и др.).
Избавление от миражей: Соцреализм сегодня / Сост. Е. А. Добренко.—М., 1990.
В книге собраны выступления ведущих критиков и ученых-ли- тературоведов, посвященные судьбам метода социалистического реализма как образно-поэтической концепции мира, претерпевшего болезненные метаморфозы в атмосфере застоя, утратившего волю к первооткрывательству, ставшего в 50—70-е гг. «поэтикой должного», сводом окаменевших канонов.
— М., 1995.
В книге содержится обстоятельный анализ произведений современных писателей.
— М., 1997.
В статье, предпосланной антологии «Русская проза конца XX века», автор предлагает читателю своеобразную «литературную дегустацию» — анализ новелл Ю. Мамлеева, Э. Лимонова, Т. Толстой, Д. Пригова, В. Пьецуха, а также В. Астафьева, В. Шаламова, А. Синявского как некоей коллективно созданной летописи скитаний русской души в годы оттепели, застоя, перестройки.
— М., 1996.
В книге содержится двадцать портретов современных, реально работающих русских писателей конца XX века.