Федор Александрович Абрамов (1920—1983)
Прошел путь от теоретика, очеркиста (на деревенскую тему) до романиста, создавшего уникальную эпическую тетралогию (и семейный роман) о современной деревне — романы «Братья и сестры» (1958), «Две зимы и три лета» (1968), «Пути-перепутья» (1973), «Дом» (1978). Это многоплановое, многофигурное полотно с обширным пространством времени — от лета 1942 г. до почти исхода так называемого «застойного» периода — далеко не равнозначно по своему уровню. Оно начинается с весьма уважительного отношения к И. В. Сталину — его слова из обращения 3 июля 1941 г. к советскому народу вынесены в название романа, моральную силу и красоту единства, братства подтверждают и жизнь северного села Пекашино и семьи Михаила Пряслина, и образы Анфисы, Лукашина. Но уже во 2-м и 3-м романах Ф. А. Абрамов разделяет модное тогда поверхностноуничижительное отношение к И. В. Сталину и к коллективизму...
Множество эпизодов в романах говорит о том, что его герои часто изумлены, испуганы теми нормами бытия, теми решениями, которые им навязывало время. Михаил Пряс- лин — опора своей семьи, чуткий к беде и зову о помощи юноша, спаситель других бедствующих семей, усвоил, например, типичное для 1942 г. представление о людях, побы вавших в плену, как о малодушных, почти изменниках. Тимофей Лобанов, односельчанин Михаила, явившийся домой из плена, и сам смят, раздавлен случившейся катастрофой: когда-то в пору коллективизации он был активистом, чуть ли не громил родного отца, всю свою семью. И вдруг именно с ним — беда, позор плена, его физическая слабость, неспособность работать. Мать жалеет Тимофея, а отец припоминает былое:
«— Коммунар, мать твою так... Как речи с трибуны метать — коммунар... А как воевать надо — шкуру свою спасает...»
— применим закон о трудовой повинности.
«— Круто берешь, парень,—сказал Тимофей. — Смотри, — не споткнись.
— Ничего, — сказал Михаил. — Я с сорок второго круто беру. — Помолчал и врезал для полной ясности, глядя Тимофею прямо в глаза: — Когда на отца похоронка пришла».
— это действительно война священная. Она и ожесточает, и просветляет людей. Понял много и Тимофей, тоже круто загонявший людей в коммуну в 30-е гг., но вскоре многое понял в своей «крутизне» и Михаил. Он узнал, что Тимофей умер от болезни. И ему стыдно за свои обличения:
«— А кто его обрек?
— Кто? Война».
Молодой герой задумывается, что и плен — часть какой-то большой беды, что жизнь беспредельно сложна: «Ах, жизнь, жизнь... Неужели и дальше так будет?»
«Дом» эта «жизнь» — послевоенные беды, порча людей, бегущих на легкие заработки, волюнтаризм районных и иных вождей — грубо «достала», задела и Михаила, внесла в его душевный мир боль, раздражение, тоску. Михаил становится нестерпимо зол на любимую сестру Лизу и только в самом конце романа прощает невольный грех этой доброй, чуткой женщины. Его раздражают два брата — близнецы Петя и Гриша, мягкие, бессемейные люди, потерявшие здоровье в годы войны, живущие лишь добротой и сочувствием друг к другу. Чем же вызваны боль и раздражение героя?
Известность Федора Абрамова — как создателя «малоформатной» прозы, т. е. повестей, рассказов, очерков,— в отдельные годы превышала его славу романиста. В 1978 г. писатель опубликовал повесть «Деревянные кони», получившую затем яркую сценическую жизнь в Театре на Таганке: сознание читателей и зрителей надолго было «разворошено», встревожено и обрадовано одновременно характером почти безмолвной старой крестьянки Милентьевны, свидетельницы какой-то затушеванной катастрофы 30-х гг., доброго духа земли. «После отъезда Милентьевны я не прожил в Пыжме и трех дней, потому что все мне вдруг опостылело, все представилось какой-то игрой, а не настоящей жизнью: и мои охотничьи шатания по лесу, и рыбалка, и даже мои волхования над крестьянской стариной», — говорил в финале этой лирической, почти бессобытийной повести герой-повествователь. Не меньшей популярностью пользовались и другие повести Ф. Абрамова о людях деревни («Пелагея», «Алька») и рассказы о северной природе («Как жила семужка» идр.).
* * *
Новое осмысление военной темы в 60—80-е гг. Повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» и в известном смысле рассказ А. П. Платонова «Возвращение», не получившие продолжения непосредственно после войны, в 60—80-е гг. оказались чрезвычайно важными в эстетическом и нравственном плане для группы писателей примерно 1923—1925 гг. рождения. Они попали на войну в 18—20 лет, разделили участь миллионов рядовых работяг войны (они и были среди этих солдат как лейтенанты, «Ваньки-взводные») и, уцелев, оглянулись на свою фронтовую юность. Они обнаружили с мукой и тревогой, что и много лет спустя война не ушла от них.
(Ю. Левитанский)
«на безымянной высоте», оказалось в каждом непривычно много.
Ничто не должно быть забыто: ни нравственное величие рядового войны, какого-нибудь бедолаги Сашки (из одноименной повести Вяч. Кондратьева), обычной медсестренки из повести О. Кожуховой «Двум смертям не бывать» (1966), почти штатских, хотя и одетых в шинели пяти девушек из повести Б. Васильева «А зори здесь тихие» (1969), ни уклончивое, до поры скрытое малодушие армейского чинуши вроде бондаревских штабистов с их карьеризмом из романов «Берег» или «Выбор»... Особое место в этой лирической прозе, серии очных ставок добра и зла, подвига и малодушия заняли такие документально-биографические книги, как «Дневные звезды» (1959) О. Берггольц, «Эхо войны» (1963) А. Калинина, «Главы из блокадной книги» (1977) Д. Гранина и А. Адамовича, основанные на интервью с ленинградцами-блокадниками, «У войны не женское лицо» (1985) С. Алексиевич, «Бездна» (1965) Льва Гинзбурга, созданная в прямом смысле как очная ставка на основании документов суда над нацистскими преступниками и их отечественными пособниками.