Наши партнеры
Николай Семенович
ЛЕСКОВ
(1831-1895)
Писатель будущего
Николаю Семеновичу Лескову суждено было стать одинокой звездой на небосводе русской литературы второй половины XIX века.
Своеобразный во всем, замкнутый в себе, художник оказался не нужен своему времени. Однако свет звезды Лескова достиг нового столетия и благотворно пролился на прозу двадцатого века. Среди тех, кого озарил он,— Ф. Сологуб, А. Ремизов, Е. Замятин, Б. Зайцев, И. Бабель, И. Шмелев и др.
Причем новая литература откликнулась именно на то, что не приняла в Лескове современная ему эпоха.
Лесков прежде всего завораживал своим причудливым языком, который при жизни писателя считался вычурным. Не меньше впечатлял и родственный гоголевскому лесковский нравственный максимализм, проявившийся в своеобычном взгляде на Россию, ее историческую судьбу, в способности писателя говорить горькую правду о русском человеке и при этом неотступно верить в него, жить надеждой на обретение им праведного пути, освященного у Лескова единственно кротостью духа и чистотою сердца.
Он входил в литературу вне каких-либо движений, течений. И отсюда проистекает его «беспо щадная распря с современным ему обществом». Лескова не примут ни правые, ни левые, равно как и он их, продолжая оставаться до конца никем: ни народником, ни славянофилом, ни западником, ни консерватором, ни революционером. Он исповедовал только праведную Россию. И даже оказавшись выпавшим из своего времени, невыносимо одиноким, Лесков продолжал истово, одержимо следовать своей вере, держаться ее.
На знаменитом серовском портрете Лесков изображен старым, изможденным болезнью человеком. Однако и на этом изображении продолжает жить неукротимый лесковский дух, по крайней мере, глаза, переполненные болью, по-прежнему жалят своих врагов.
Он умирал непримиренным, не простившим себе самому собственных ошибок и не верящим в память потомков. Но, как показало время, Лесков заблуждался относительно последнего. Что же касается ошибок Лескова, то они действительно были и во многом предрекли суровую судьбу писателя, который продолжает смотреть на нас с серовского портрета с бесконечным страданием и желчью во взоре.
Как писал Ю. Нагибин, «две горячие крови слились, чтобы подарить миру чудо». Отец писателя, Семен Дмитриевич, попович по происхождению, отказался от предначертанного ему духовного сана, за что родитель выгнал его из дома. Он пытался служить в Петербурге и на Кавказе, а потом вновь вернулся на Орловщину, где вскоре женился на девушке-дворян- ке Марии Петровне Алферьевой, которая, выйдя за бедного, неродовитого молодого человека, тоже поступила наперекор сословному уставу. Так возник союз двух незаурядных, глубоких натур, одаривших появившегося на свет сына материнской жесткостью и страстностью и отцовским жизнелюбием. Вообще же в характере Лескова сошлись все крайности человеческой натуры — крутость и простосердечие, усидчивость и невоздержанность, упрямство и великодушие. Он был трудным, но вместе с тем и необыкновенно своеобычным человеком.
«Лесковские университеты»
Смерть отца помешала юноше получить систематическое образование. Но Лесков не без гордости впоследствии называл себя самоучкой.
Трехлетняя служба в Орловской уголовной палате наградила его знанием провинциальной жизни. Вот откуда пришли в лесковские произведения все эти, по словам Ю. Нагибина, «дворяне, мещане, чиновники, священнослужители, праведники, мошенники, юродивые и хитрецы, буяны и тихие созерцатели, доморощенные таланты и придурки, злодеи и народные печальники, со всеми их словечками, ухватками, ужимками и вывертами, с их смехом, слезами, радостью и отчаяньем, высотой и низостью».
Лучший период жизни Лескова — киевский. Он приехал в Киев искать чиновного счастья. Поступил на службу в Казенную палату. Здесь же, в доме дяди (по матери) — С. П. Ал- ферьева, известного киевского профессора терапии, свел знакомство со многими интересными и талантливыми людьми, «приватно» слушал университетские лекции по медицине, сельскому хозяйству, статистике, криминалистике и русской словесности.
Он посещал художественные мастерские, приобщался к древнерусскому искусству в Киево-Печерской лавре и навсегда прикипел сердцем к иконописи.
Здесь, в Киеве, как всякий молодой человек, Лесков жил взахлеб, напористо, весело, расточительно. Жизнь пьянила и увлекала.
Спустя время Лесков оставил Казенную палату и перешел служить к англичанину Шкотту (мужу его тетки), управлявшему обширными имениями Нарышкиных и Перовских. В качестве представителя Шкотта он разъезжал по всей России, вдоль всей волжской магистрали, многое видел, узнавал, сходился накоротке с любопытнейшими людьми из башкир, татар и других народностей, населявших Поволжье.
Служба у Шкотта обогатила Лескова большим жизненным опытом, который не замедлил проявиться в его литературной деятельности.
Вообще он никогда не помышлял о писательстве. Но так случилось, что по служебной обязанности Лесков должен был составлять деловые отчеты Шкотту, которые оказались «достойными печати». Возможно, один из них стал толчком к созданию «Очерков винокуренной промышленности (Пензенская губерния)», напечатанных в «Отечественных записках» в 1861 году.
«Противу всех»
Для Лескова переезд в Петербург был ознаменован, как отмечает современный литературный критик А. Басманов, «резкой переменой нравственной атмосферы». В прежней жизни остались «волжский воздух, лесные дебри, солнце, земля». Здесь же его ожидали «водоворот политических событий, направлений, борение идеологических лагерей, взглядов, страстей». Относительно всего этого Лесков имел весьма смутное представление. К тому же собственный темперамент — торопливость, горячность самовыражения — не давали возможности осмотреться, не говоря уже о том, чтобы разобраться в происходившей тогда борьбе партий: либералов и революционеров-де- мократов.
политической ориентации. Лесков позволил себе остаться ничьим, что незамедлительно вызвало гнев и консерваторов, и передовой части русского общества.
Апраксина и Щукина дворов.
Передовые круги расценили лесковское выступление как провокационное, тем более что полиция и без того науськивала простой народ на прогрессивных студентов, выдаваемых ею за поджигателей.
Своим необдуманным поступком Лесков усугубил разрыв с революционерами-демократами, чье мнение в обществе тех лет было решающим. Последствия случившегося оказались крайне тяжелыми — участие в передовой русской печати стало для него невозможно.