Жизнь в Мелихове
В 1892 году писатель покупает недалеко от Москвы небольшое имение Мелихово, и Чеховы всей семьей переезжают туда на постоянное жительство. Жизнь в Мелихове — важный период в чеховской биографии. Чехов давно мечтал о собственной усадьбе где-нибудь в живописном уголке средней России. Теперь эта мечта сбылась. Писатель надеялся обрести в Мелихове, в жизни на лоне природы, душевный покой, который так необходим для творчества. Однако покой получился весьма относительный. Из Москвы часто наезжали гости: друзья, знакомые, а иногда и совсем посторонние люди, желавшие поближе узнать известного писателя. Чеховы всегда были рады гостям, но творчеству это мешало. Отвлекали и хозяйственные заботы, их было немало, несмотря на то что основную работу по уходу за домом и садом взяли на себя родители Чехова, сестра Мария Павловна и младший брат Михаил.
Самочувствие также оставляло желать лучшего: время от времени болезнь давала о себе знать. Появились и новые обязанности, отнимавшие много сил. «С первых же дней, как мы поселились в Мелихове,— вспоминал впоследствии Михаил Чехов,— все кругом узнали, что Антон Павлович — врач. Приходили, привозили больных в телегах и далеко увозили самого писателя к больным. С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал, выслушивал». Когда в 1892 году в центральных губерниях России началась эпидемия холеры, Чехов стал работать врачом в Серпуховском уезде, на территории которого располагалось Мелихово: им был открыт временный врачебный участок, где он регулярно вел прием, выдавал лекарства, осуществлял санитарный надзор, делал статистические записи о заболеваниях. За два года в мелиховском врачебном участке было принято более 1500 больных. При этом, по свидетельству друга Чехова — доктора П. И. Куркина, мелиховский доктор «нашел удобным отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи», то есть помощь Чехова-врача была безвозмездной. И так он поступал всегда. На его средства в Мелихове и двух других соседних селах были построены школы для крестьянских детей, и школы, по его собственным словам, «образцовые». В устах человека необычайно скромного, считавшего любое самовосхваление вещью этически недопустимой, такие слова многого стоят. В одной из записных книжек Чехова есть слова, которые можно рассматривать как этический девиз Чехова-человека: «Хорошо, если бы каждый из нас оставлял после себя школу, колодезь или что-нибудь вроде, чтобы жизнь не проходила и не уходила в вечность бесследно».
составивших славу русской литературы, было написано им в Мелихове! Одна из наиболее значительных вещей мелиховского периода — философская повесть «Черный монах».
«Черный монах». Повесть «Черный монах» имеет репутацию загадочной. И в самом деле, загадочного в ней немало. Это единственное произведение зрелого Чехова, в котором столь внушительную роль играет элемент фантастики. На протяжении всего повествования автор держит читателя в постоянном напряжении, не давая ему однозначного ответа на вопрос: кто же такой центральный герой повести магистр философии Коврин, которому с определенного момента начинает являться таинственный черный монах,— гениально одаренный человек, напрямую общающийся с иным миром, или несчастный сумасшедший с глубоким комплексом неполноценности, компенсирующий свою неспособность стать тем, кем он хотел бы стать, изысканной фантазией о своем сверхъестественном избранничестве? Сам Чехов утверждал, что в повести им как врачом, то есть с медицинской, объективно-научной точки зрения, был изображен случай «мании величия». Но если бы это действительно было так, то тогда позиция автора была бы равна позиции двух других героев повести — садовода Песоцкого и его дочери Тани, ставшей женой Коврина. Оба они в конечном счете приходят к выводу, что ошиблись в том, на кого некогда возлагали такие большие надежды. «Я приняла тебя... за гения... но ты оказался сумасшедшим» — так, с предельной четкостью и жесткостью, высказывает эту мысль Таня в своем последнем письме к Коврину. Между тем некоторые эпизоды повести явно свидетельствуют о том, что в «безумии» Коврина есть то чистое, возвышенное, подлинно одухотворяющее начало (не случайно образ монаха соединяется в его воображении с чарующей музыкой серенады Брага, с волнующими запахами цветов, красотой заходящего солнца, ночного моря), в свете которого та жизнь, которую ведут Песоцкие, целиком посвятившие себя саду и уходу за ним, представляется прозаической, бескрылой, а подчас и попросту пошлой. Кто же прав — «безумный» Коврин или «прозаические» Песоцкие?
— не только во времена Чехова, но и сегодня, в наши дни — склонны брать под защиту Коврина, решительно противопоставляя его Песоцким; другие поступают наоборот. По-видимому, в самом тексте чеховской повести заложена эта двойственность. И естественно предположить, что в намерения автора вновь, как и в «Палате № 6», входило не столько противопоставить одних персонажей другим, сколько уравнять тех и других в их объективных достоинствах и недостатках.
Читая «Черного монаха», важно обратить внимание на то, что все три главных героя повести, каждый по-своему, стремятся воплотить в жизнь свою заветную мечту, вера в которую придает смысл их существованию; и в то же время каждый оказывается как бы слишком сильно поглощенным своей мечтой, своей идеей, причем иногда настолько, что перестает видеть, что причиняет этим страдания другим, в том числе и самым близким, людям.
«Студент», Совсем другим настроением пронизан написанный также в Мелихове рассказ «Студент», который Чехов, по свидетельству И. А. Бунина, называл самым любимым своим рассказом. Сюжет рассказа настолько прост, что, как иногда кажется при первом чтении, в нем вообще ничего не происходит. Между тем впечатление это обманчиво: «Студент» — одно из самых философски глубоких произведений Чехова. Накануне праздника Пасхи студент духовной академии Иван Великопольский возвращается с охоты домой и, оттого что ему холодно и хочется есть, предается мрачным мыслям о том, что в человеческой истории нет никакого духовного движения вперед. Однако после того, как ему случилось рассказать евангельскую историю о Петре и Иисусе двум простым женщинам, к костру которых он присел погреться по пути, его мысли принимают совсем другой оборот: он вдруг начинает думать, что «правда и красота» всегда тайно одухотворяли и продолжают одухотворять и направлять человеческую историю, которая теперь видится ему отнюдь не бессмысленной, а, напротив, исполненной «высокого смысла».
— верующий человек, христианин, а то, что он — человек, и, как всякий человек, он может потерять, а может и найти свою веру. Вера, как ее понимает Чехов, сам человек, безусловно, неверующий, хотя и симпатизировавший христианству, в лоне которого он вырос,— это просто синоним убежденности в существовании смысла жизни. Рассказывая историю о том, как ученик Иисуса Петр в трудную для себя минуту отрекся от своего учителя, студент рассказывает в том числе и о себе самом: накануне, погрузившись в мрачные мысли, он точно так же, как когда-то Петр, отрекся от того, без чего, по убеждению Чехова, невозможно жить не только христианину, но и вообще никакому человеку на земле,— от веры в то, что силы добра и света должны и в конечном счете смогут одолеть силы зла, в какой бы форме эти последние ни проявлялись, будь то в масштабе всемирной истории или в отдельной человеческой душе.
«Крестьянские повести». Знакомство Чехова с крестьянской жизнью и жизнью интеллигенции, пытающейся помочь народу справиться с его бедами, отразилось в таких его мелиховских повестях, как «Моя жизнь» и «Мужики»; к ним примыкает повесть «В овраге» (создававшаяся позднее, но явно по мелиховским впечатлениям).
В «крестьянской прозе» Чехова с невероятной силой проявилось его умение трезво, не утешая себя никакими иллюзиями, взглянуть на вещи. По поводу повестей «Мужики» и «В овраге» критика писала, что их автор слишком мрачно, чуть ли не намеренно сгущая краски, смотрит на жизнь русской деревни. Но Чехов, сторонник просвещения, культурного прогресса, гуманных, цивилизованных нравов, не мог смотреть на нее по-другому, не мог не видеть, какие в крестьянской среде царят дикие нравы, какая слепая жестокость, какая духовная бедность, не говоря уже о бедности материальной, и как далеко все это от того, что принято считать нормой цивилизованного существования.
«Дом с мезонином». Не менее трезво смотрел Чехов и на интеллигенцию, посвящающую свою жизнь служению народу. Так, в рассказе «Дом с мезонином» им создан образ молодой, красивой, целеустремленной девушки Лиды Волчаниновой, которая, как убеждены все, и прежде всего она сама, искренне радеет о народном благе. Она дворянка, живет вместе с матерью и сестрой в собственном имении, но, считая, как многие русские интеллигенты того времени, что все доставшееся ей по праву рождения куплено ценой народных страданий, стремится, насколько это возможно в ее положении, «вернуть свой долг народу». Она работает учительницей в сельской школе, обучая грамоте крестьянских детей, и относится к этой работе как к высшему служению. Кроме того, она состоит членом «погорель- ческого комитета», оказывающего помощь крестьянским семьям, пострадавшим от пожара; хлопочет об организации деревенского медицинского пункта. Интересно отметить, что многое из того, что делает Лида, делал, живя в Мелихове, и сам Чехов.
Между тем путем умелого подбора мелких деталей, характеризующих внешний облик Лиды и ее поведение в быту, Чехов невольно заставляет читателей относиться к своей героине с некоторой настороженностью, а может быть, и неприязнью. Наиболее яркие из таких деталей, определенным образом настраивающих читателя, следующие. Это, во-первых, то, что говорит Лида, как правило, очень громко, как на уроках в школе. Во-вторых, то, что ее красивый, изящно очерченный рот выглядит упрямым. И наконец, в-третьих, то, что в одном эпизоде, когда она приказывает что-то работнику, она держит в руках хлыст,— прозрачное указание на ее бессознательное стремление властвовать и повелевать.
через как бы случайные внешние проявления они выявляют своеобразие внутреннего мира персонажа. И мы видим благодаря чеховским «подсказкам», что, какой бы благородной, воспитанной, подчеркнуто уравновешенной ни выглядела Лида в глазах окружающих, внутренне она постоянно раздражена и неспокойна. Это бросает тень на все, что бы она ни делала, и ее вера в то, что всякий интеллигентный человек не имеет права «сидеть сложа руки», а должен неустанно работать, работать и работать во имя народного блага, начинает восприниматься как узкое, ограниченное представление.
«странные» разговоры о Боге, о бессмертии души, просто прогуливаются. Но в этой их постоянной праздности есть нечто возвышенное, глубоко одухотворенное, чего нет в Лиде, презирающей художника за то, что он пейзажист и в своих картинах «не изображает народных нужд». Мисюсь и художник внутренне расслаблены и потому открыты миру, доброжелательны, в их жестах и словах — теплота, мягкость, любовь. Это не значит, что они выступают в рассказе как некие идеальные фигуры или образцы для подражания. В «Доме с мезонином», как и везде, Чехов использует принцип уравнивания героев в их достоинствах и недостатках. У Мисюсь и художника есть свои очевидные слабости; есть своя — и тоже совершенно очевидная — правда в том, во что верует и ради чего живет Лида. Но Чехову важно дать понять, что суть не в идеях самих по себе, а еще и в том, кто — какой конкретно человек — является носителем этих идей. Чехов не раз и в своих письмах, и в произведениях высказывал мысль о том, что нет болезней, а есть отдельные больные, и лечение каждого должно учитывать его индивидуальные особенности, нужно, как он выражался, «индивидуализировать каждый отдельный случай». То же самое, полагал он, относится и к миру идей. Как бы ни была хороша идея, всегда необходимо учитывать, кто именно ее проповедует. Если человек не смог разобраться в себе, все время чувствует какую-то болезненную неудовлетворенность и в то же время скрывает ее от себя, то чему он может научить других — своему волнению, раздражению? Когда в конце рассказа Лида волевым решением разлучает Мисюсь и художника, она, может быть, и права с точки зрения обычной, житейской морали, но, поскольку в результате оказалась разрушена возвышенная дружба и любовь двух нежно привязанных друг к другу людей, мы не можем воспринять это решение иначе, как каприз и прихоть в глубине души очень недоброго и даже жестокого человека.
«Маленькая трилогия». В Мелихове была написана и знаменитая «маленькая трилогия», состоящая из рассказов «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». Трилогией они называются потому, что во всех трех произведениях действуют одни и те же герои — учитель гимназии Буркин, ветеринарный врач Иван Иваныч Чимша-Гималайский и помещик Алехин, каждый из которых рассказывает свою историю. Истории, в свою очередь, объединены одной общей темой — темой «фут- лярности». Смысл этого понятия удобнее всего раскрыть на примере первого рассказа, откуда оно, собственно, и происходит.
«Человек в футляре». Человек в футляре — так за глаза называют учителя греческого языка Беликова, чью историю рассказывает его сослуживец Буркин. Описывая внешний облик и образ жизни Беликова, Чехов широко использует выразительные детали, которые, однако, все указывают на одну и ту же черту в его характере — стремление спрятаться, уйти от жизни, замкнуться в себе, как рак-отшельник. Он всегда ходил в калошах и с зонтиком, носил темные очки, уши закладывал ватой, а когда ехал на извозчике, приказывал поднимать верх и т. п. Если это забота о здоровье, то сразу видно, что в ней есть нечто болезненное, чрезмерное, имеющее какие-то внутренние психологические причины. В рассказе прямо говорится, что одна из таких причин — врожденный страх перед жизнью. Действительно, Беликов всего боится, особенно всего нового. Но страх, который он постоянно носит в себе (что, между прочим, делает его похожим на вечно трепещущего перед начальством героя «Смерти чиновника»), не только уродует его личность, но и парадоксальным образом заставляет страдать из-за него других. Поскольку и свою мысль Беликов тоже «запрятал в футляр», он верил только тем распоряжениям свыше и только тем газетным статьям, «в которых запрещалось что-нибудь». Таким образом, по словам Буркина, скромный учитель греческого языка «держал в страхе всю гимназию». С одной стороны, Беликов — боязливый и слабый человек, с другой — именно эта слабость делает его существом втайне агрессивным и деспотическим. Беликов — фигура жалкая и зловещая одновременно. Его страх потерять свой «футляр», то, чем он защищается, закрывается от мира, так велик, что, когда жизнь предоставила ему возможность открыться, женившись на веселой украинке Вареньке Коваленко, он вместо этого еще глубже ушел в «футляр» и в конце концов, не в силах вынести непосредственного соприкосновения с живой жизнью, умер (опять интересная параллель с чиновником Червяковым).
«трилогии», для Чехова принципиально важным является противопоставление закрытого, или «футлярного», и открытого человеческого характера, или закрытого и открытого человека. Беликов — классический пример закрытого характера в его агрессивном и патологическом варианте. Иные формы закрытости, от жизни Чехов рисует в двух других рассказах цикла.
В «Крыжовнике» закрытость предстает как маниакальная одержимость идеей или мечтой, причем не высокой мечтой (как то было, например, у Коврина в повести «Черный монах»), а убогой, куцей, обывательской. Мечта Николая Иваныча Чимши-Гималайского (о котором рассказывает его брат — ветеринар Иван Иваныч) приобрести усадьбу с уточками и крыжовником, ставшая целью его жизни, превращается в конечном итоге в какую-то пародию на мечту. Николай Иваныч с таким же благоговением и трепетом, с какими обычно относятся к вещам действительно высоким, стремится к вещам сугубо материальным, и это бесконечно сужает его духовный горизонт. Своему брату, приехавшему проведать его, он, абсолютно довольный тем «материальным богатством», которое окружает его в усадьбе, сплошь засаженной кустами крыжовника, напоминает свинью, которая «того и гляди хрюкнет в одеяло». Полностью поглощенный своей маленькой, ничтожной идеей, он уже ничего не видит вокруг и даже теряет чувство реальности: так, собранный с собственных кустов крыжовник, горький и кислый, кажется ему восхитительно сладким, и он даже ночью несколько раз встает с постели, чтобы полакомиться любимыми ягодами.
«О любви», в котором помещик Алехин рассказывает свою любовную историю, представлена его собственная нерешительность, неумение действовать внутренне свободно, открыто, без осторожной, боязливой оглядки на то, как это будет выглядеть с точки зрения привычных, обычных норм поведения. Алехин — человек интеллигентный, и ситуация, в которой он оказался, полюбив замужнюю женщину,— это ситуация, не имеющая простых решений. Но Чехов в финале рассказа ясно дает понять, что эти решения могли бы быть найдены, если бы герой вопреки всему смог отказаться от своих страхов и опасений, если бы он доверился своему внутреннему чувству, открылся ему.
«Ионыч». К «маленькой трилогии» примыкает рассказ «Ионыч» — еще одна история о человеке, добровольно подчинившемся «футляру».
происходит основное действие рассказа, считалась самой культурной и самой интеллигентной. Поначалу Старцева все радует в этом семействе: и отец, постоянно смешащий гостей остроумными выходками и словечками, и мать, пишущая длинные романы и с нескрываемым удовольствием читающая их гостям и друзьям дома, и дочь Катя, мечтающая о музыкальной карьере и каждый день по нескольку часов играющая на фортепьяно. Катя пробуждает в душе Старцева возвышенное чувство первой любви, которое настолько увлекает его, что он даже решается на некое «романтическое приключение» — отправляется ночью на кладбище, где Катя, желая всего лишь подшутить над ним, назначила ему свидание. Однако со временем, когда увеличивается его практика и он привыкает брать с пациентов все большие и большие денежные суммы, страсть к богатству, материальной обеспеченности в такой мере поглощает его (у него уже есть имение и два дома в городе, а он хочет приобрести еще и третий; если раньше он ездил по вызовам «на паре», то теперь — «на тройке с бубенчиками»), что огонек чистого стремления к чему-то возвышенному и идеальному, который когда-то горел в нем, окончательно гаснет. Даже внешне Старцев превращается в некое подобие «футляра», внутри которого умерла живая человеческая душа: он становится толстым, грубым, похожим, согласно прямой авторской характеристике, на самодовольного «языческого бога».
Своеобразной формой «футлярной» закрытости от настоящей, живой жизни с ее реальными проблемами и сложностями является и тот культурный шаблон, по которому живет семья Туркиных, считающаяся в городе такой интеллигентной, и который на самом деле не имеет ничего общего ни с подлинной культурой, ни с подлинной интеллигентностью: из года в год мать, Вера Иосифовна, читает гостям свои длинные, скучные романы, в которых рассказывается «о том, чего никогда не бывает в жизни»; отец, Иван Петрович, по поводу и без повода произносит все те же самые смешные словечки и выражения, которые, поскольку все время повторяются, настолько приелись слушателям, что уже не могут не восприниматься как самая настоящая пошлость.
прямолинейного осуждения ни тех, ни другого. У всех героев рассказа есть что-то, что пусть чуть-чуть, но выходит за пределы сковавшего их «футляра». Так, не кому иному, как Ионычу, казалось бы, уже предавшему в себе все духовное, автор препоручает сказать о семействе Туркиных фразу, чрезвычайно важную для всей идейной концепции рассказа: «... если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город». Кроме того, отец и мать Туркины и их дочь Катя, при всей их пошловатой провинциальной псевдоинтеллигентности, в финале произведения удостаиваются нотки авторского сочувствия — в сцене, когда Иван Петрович провожает на вокзале жену и дочь, отъезжающих на отдых в Крым. Упоминая о том, что Катя едет в Крым потому, что «заметно постарела» и «прихварывает», а у Ивана Петровича, когда поезд трогается, глаза наполняются слезами, Чехов неожиданно открывает в своих героях обыкновенных людей, беззащитных, как и все люди, перед угрозой болезней, неотвратимой старости и, скорее всего, именно поэтому так трогательно привязанных друг к другу и так болезненно переживающих даже недолгую разлуку.