Наши партнеры
Глава 6. Структурно-аналитический подход в терапии
Окончание терапии — одна из наиболее интересных проблем как классическом, так и в структурном психоанализе. Я уже касалась этого вопроса во второй главе (параграф 2.2.), но там рассматривались преимущественно технические вопросы и освещалась формальная сторона: как правильно заканчивать терапию, как лучше это сделать и т.п. Содержательный аспект — что при этом происходит? — как мне кажется, фундаментальнее всего разрешен у Лакана.
Классическая фрейдовская формулировка — анализ завершен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах — прекрасный образец полной речи, несущей в себе всю полноту ассоциаций авторского дискурса. К счастью, отец психоанализа снизошел до разъяснений:
"Это происходит, когда выполнены два основных условия: во-первых, пациента больше не мучают его симптомы, страхи и торможения, а во-вторых, аналитик уверен, что пациент осознал достаточно вытесненного и непонятного материла, так что патологическим процессам в его психике не на что опереться. Если это невозможно по чисто внешним причинам, то анализ лучше считать неполным, а не незавершенным" [108, vol. 16, р.237].
Лакан весьма скептически относился к возможности достижения столь идеальной цели. Объектом его критики, правда, был не столько фрейдовский лозунг, сколько попытки М.Балинта, М.Кляйн и других представителей объектной школы воплотить его в жизнь. Кляйнианцы и эго-психологи полагали личностную интеграцию идеальным итогом конца анализа, но фактически понимали эту интеграцию как Воображаемую реализацию субъекта, сведенного к его собственному Я.
Последователи Фрейда рассматривали анализ скорее как синтез: аналитический пациент — это субъект во всей его целокупности, т.е. полный, завершенный, не фрагментированный защитами и вытеснением. По достижении такого результата анализ считался законченным. Лакан хорошо понимал мнимую, Воображаемую природу этого идеального гомункула:
"Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собственно, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. А вы — вы когда-нибудь таких целокупных существ встречали? Это, наверное, идеал. Я их не встречал никогда. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе, пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в своей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был" [35, с.349, курсив мой — Н.К.].
Мы видим, что окончание анализа Лакан связывает с узнаванием субъектом себя, пониманием себя как субъекта высказанного, выговоренного в психотерапевтическом дискурсе. Очевидно, что разница между тем, что есть, и тем, что субъект о себе рассказывает, замечаемая сперва только аналитиком, постепенно становится доступной клиенту. По мере продвижения терапии эта "разность" уменьшается, и в конце анализа клиент в качестве экзистенциального субъекта не нуждается в подпорке Воображаемого Я его дискурса. Многие психотерапевты наверняка оценят по достоинству риторическое восклицание французского психоаналитика: "Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов замолчать?"
Приближаясь к концу, терапия все чаще исследует динамику переноса в качестве ведущего бессознательного сценария психотерапевтического взаимодействия. В самом начале, когда трансфер только развивается, аналитик расположен в идеальной позиции "мнимого всеведения", тогда как в конце анализа происходит отказ от идеализации Другого и принятие аналитика как отвергнутого объекта влечения клиента.
Такой объект53 называется отвергнутым, ибо репрезентирует утраченную часть субъекта, вызывающую его желание и любовь. Как известно, Лакан определяет любовь как способность дать кому-либо то, чего он лишен. В анализе этому соответствует ситуация терапевтической фрустрации, когда аналитик не отвечает на либидный запрос пациента, но стимулирует его желание взаимодействовать и, следовательно, продолжать аналитическую работу.
Более того, отказываясь уступать либидному запросу пациента, аналитик вынужден занять позицию неизвестного объекта бессознательного желания, отсылающего к невозможности Символизации Реального. Объект 'а' репрезентирует присутствие аналитика, фантазматический объект желания и референт вытесненной инфантильной сексуальности.
По мере разрушения (демонтажа) фантазма трансферентной любви терапевт "встраивает" желание клиента в новый, в какой-то степени противоположный сценарий, предполагающий становление субъектности последнего в качестве объекта 'а' для Другого. Клиент смещается от позиции субъекта влечения к позиции объекта 'а', который является причиной влечения Другого. Лакан называет такую перемену позиции "пресечением фантазма" и связывает его с процедурой "перехода". Именно так клиент переходит от признания отсутствия аналитика к утверждению его присутствия.
Успешно завершившаяся терапия преобразует невротическую тревогу и различные страхи клиента в чистое удовольствие познания им собственной субъектности. Это не значит, что по окончании терапевтического анализа в кабинете сидят друг против друга уже два терапевта, и один из них (бывший пациент) — начинающий. Как бы ни привлекала аналитика идея стать наставником, примером и идеалом для других людей и создавать их по своему подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических отношениях, и что, потакая себе, он попросту изменяет своим обязанностям. Если же это случится, аналитик лишь повторит ошибку родителей, которые разрушают своим влиянием независимость ребенка. Он просто поменяет одну зависимость на другую. Аналитик не должен замещать Супер-эго или становиться отцом для клиента, он всего лишь демонстрирует свою непричастность к зависимости субъекта от идеала и примера Другого.
Хорошо понимая всю справедливость этих положений, хочу заметить, что придерживаться их на практике не так-то просто. В своей работе мне, например, приходится совмещать терапию и преподавание глубинной психологии, поэтому навязчивое желание превращать клиентов в студентов — вполне устоявшийся симптом, который я надеюсь проанализировать в подходящей ситуации.
Лакан считает, что независимо от того, будет ли психоаналитическое вмешательство теоретическим или суггестивным, можно утверждать, что оно должно быть неопределенным (двусмысленным). Множественность смыслов, которыми оперирует терапевт, обуславливает специфику психотерапевтического дискурса, которую на языке структурного психоанализа можно определить как диалектику бесконечного порядка языка и конечности желания.
Терапевтический анализ придает смыслу статус события в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предложением — Символизирован. При этом речевой акт аналитика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива54. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевтических целях фантазм от фантазмов, порождаемых психотиками.
Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического общения) клиент переходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главенствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь — это и есть попытка выразить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так:
"Чего бы ни добивался психоанализ — исцеления ли, профессиональной подготовки, или исследования — среда у него одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.
Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону речи" [36, с.18].
Таким образом, в рамках лакановской парадигмы можно выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантазм. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущность наслаждения, блокирующего понимание и дальнейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, особенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и создать новый, который станет для клиента не просто бессознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины — такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достигает окончательной идентичности себе самому.
Конечно, субъект, пребывающий в этой точке55, — всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специальную терапевтическую конструкцию, терапевтический прием, который он называет синтомом. Синтом ( sinthome), как указывает С.Жижек, — это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического ( synthetic) и в то же время святого ( saint) человека, субъекта терапевтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:
"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация означающих, пронизанная наслаждением, — это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".
Важно помнить, что симптом обладает предельным онтологическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, — это в полном смысле слова единственная наша субстанция, единственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам — субъекту — "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разрушения символического универсума). Только симптом, связывая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].
Такая формулировка может показаться слишком категоричной. Однако мой личный опыт терапевтической работы показывает, что способность произвольно конструировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, описанному в предыдущем параграфе, является важным критерием успешности терапии. Будучи осознанным, производство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает более реалистично соотноситься со значимыми характеристиками внутреннего опыта.
Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуждаемой проблематики — это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует используемые эго -психологами способ смягчения аналитической фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "живом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объектов в процессе терапии.
Эта идея популярна среди аналитиков объектной школы. Исходя из представлений о характерной для невротика параноидно-шизоидной спутанности, они рассматривают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, частичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, терапия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как воссоединение фрагментов присущего клиенту воображаемого расчленения.
Таким образом, идеальный терапевт — это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя известную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отношений:
"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собственное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конечно же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и являются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом деле..." [35, с.353].
* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зеркало" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].
Поэтому фантазм, в которым фигуры клиента, аналитика, субъекта, Другого, Иного могут переплетаться и сочетаться в немыслимых вариантах, представляет собой прекрасную форму артикулирования значений и смыслов, находящихся "по ту сторону речи". Психотерапевтический дискурс на уровне фантазма может обеспечить постулируемую Лаканом "связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа" [35, с.353].