Наши партнеры
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРИСПОСАБЛИВАЮЩЕЕСЯ ЭГО И СНОВИДЕНИЯ
13. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ СНОВИДЕНИЯ
Для иллюстрации нашей концепции поддерживающей структуру функции конкретной символизации мы выбрали случай молодой женщины, чье чувство «я» было расколото на ряд отдельных, квази-автономных личностей. Ее сновидения, как будет видно ниже, отражают различные аспекты продолжительной борьбы за сохранение организации субъективного мира и достижение целостности и связности самовосприятия. Особенно хорошо подходящим данный случай делает та его особенность, что у пациентки наблюдались специфические конкретные поведенческие проявления, служившие цели, очень сходной с таковой сновидений. Рассмотрение ее сновидений в контексте этих поведенческих проявлений позволит четко увидеть поддерживающую организацию функцию мысленных образов ее сновидения.
Пациентка выросла в семейном окружении, отличающемся крайне жестоким физическим и эмоциональным обращением. Родители относились к ней как к продолжению самих себя и как к козлу отпущения за все крушения и разочарования в жизни. Взаимоотношения с родителями часто принимали форму сильных физических избиений, и на протяжении всего раннего детства она считала, что они хотят ее смерти. Всю жизнь пациентку преследовало ощущение глубокого собственного разобщения, просматривающееся даже в самых ранних воспоминаниях. Например, она вспомнила, что в четырехлетнем возрасте была одержима вопросом, как может быть, что ее ум управляет движениями тела. На нарушение единства ум — тело указывали также квази-бредовые путешествия за пределы тела, начавшиеся в этот же период. Эти путешествия начались с посещения ее доброжелательными духами умерших дедушки и бабушки. Духи научили ее покидать свое тело и улетать в место, называемое ею «полем» — тихое, поросшее травой и деревьями место, где-то далеко от человеческого общества. На поле она чувствовала себя в безопасности, потому что была там одна, и никто не мог найти ее.
Психическая дезинтеграция, подразумеваемая в путешествиях пациентки за пределы тела, была включена в более широкий контекст разделения «я», явившегося результатом крайне дурного обращения и неприятия в семье. Начиная с возраста в два с половиной года, когда родители резко прекратили любые нежне физические контакты с ней, и в ходе ряда центральных травматических эпизодов на протяжении следующих нескольких лет, ее личность последовательно разделилась на шесть отдельных «я». Каждый из этих фрагментов выкристаллизовался как обособленная личность, имеющая свое собственное имя и единственные в своем роде собственные отличительные черты. В семилетнем возрасте у пациентки развилась опухоль мозга, ставшая причиной мучительных головных болей. Потребность избежать боли, обусловленной неврологическим состоянием, явилась дополнительным мотивом, лежавшим в основе путешествий за рамки своего тела. Прошло целых два года, прежде чем ее болезнь была правильно диагностирована, и опухоль наконец удалили. Отношение к самой операции со стороны родителей и врачей отмечалось грубым равнодушием, и она пережила ее как ошеломляющую травму. Влияние всех этих обстоятельств на ее слабую личность символически выразилось в ряде повторяющихся ночных кошмаров, начавшихся в период выздоровления после хирургического вмешательства и продолжавшихся все юношеские годы. В этих сновидениях она стояла одна в здании маленькой железнодорожной станции своего городка, а вокруг бушевало пламя. Вскоре все строение было охвачено пламенем. После того, как станция сгорала дотла, на дымящихся углях оставались два спокойно лежащих глазных яблока, которые затем начинали подрагивать и кататься вокруг, разговаривая друг с другом посредством движений и коротких взглядов. Это сновидение о сгорании до двух маленьких фрагментов конкретно рисовало дезинтегрирующее влияние мира, преследующего ее как снаружи, так и изнутри.
Какую психическую функцию можно приписать повторяющемуся сновидению пациентки о сгорании до изолированных фрагментов? Повторяющаяся трансформация переживания дезинтеграции «я» в образ физического сгорания тела позволяла удерживать состояние «я» в центре осознания и инкапсулировала усилие сохранить психическую целостность перед лицом угрозы полного разрушения «я». Используя конкретные анатомические образы, она придавала своему расщепленному существованию осязаемую форму, замещая неустойчивое и исчезающее ощущение собственой личности постоянством и прочностью физической материи. Образ взаимодействия и общения глазных яблок в конце сновидения символизировал дальнейшее реституционное усилие вновь связать отколовшиеся фрагменты и восстановить подобие связности расщепившегося «я». Специфический символ глазных яблок воплотил в себе существенную особенность того, что стало основной формой отношения к социальной среде. Она взяла на себя роль вечно бдительного, часто бестелесного наблюдателя, постоянно просматривающего свое окружение в поисках подходящих качеств у других в надежде присвоить и включить в свое перестроенное «я». Так, оба усилия по восстановлению «я» и того, что осталось, выкристаллизовалось в бодрствующей жизни в действие наблюдения, а в повторяющихся сновидениях — в образ глаз.
На центральную отличительную черту субъективного мира пациентки, заключающуюся в необходимости сохранить личность и восстановить чувство собственной целостности, указывал также ряд эксцентричных поведенческих проявлений (подробно обсуждавшихся в Stolorow и Lachmann, 1981), появившихся одновременно с повторяющимся сновидением о сгорании5. Эти поведенческие проявления включали жестокое самоизбиение кожаным ремнем, неглубокие порезы и прокалывания поверхностного слоя кожи на запястьях и предплечьях, неустанное всматривание в отражение собственного лица в лужах воды, царапание и поглаживание трещин и расщелин на твердых физических поверхностях, таких как стены и тротуары, сшивание кожи отдельных пальцев с помощью иголки и нитки.
Такие проявления ее поведения служили множеству целей, центральная из них состояла в укреплении убеждения пациентки в том, что она жива и реальна, и в восстановлении единства расколовшегося «я». Подтверждение того, что она жива и реальна в случае самоизбиения ремнем, достигалось посредством сильных болевых ощущений, распределенных по поверхности кои. Аналогичный эффект достигался неглубокими порезами и прокалываниями. Нарушая физическую границу своего тела, она подчеркивала само существование этой границы и укрепляла чувство своей собственной воплощенной в тело личности. В добавок к этому, ощущения уколов и капельки крови от порезов обеспечивали конкретное сенсорное доказательство ее продолжающегося существования. Аналогичную роль в стабилизации ее ощущения существования как чего-то определенного и реального играло поведение пациентки относительно своего отражения в лужах воды. Она вспоминала, что ее всегда очаровывало, как исчезало, а затем волшебным образом появлялось вновь отражение ее лица, когда она нарушала отражающую поверхность воды. Повторное появление образа заверяло ее в том, что, хотя ее ощущение собственного «я» (конкретизированного в образном отражении) может временно исчезнуть, навсегда уничтожить его нельзя. Таким образом достигалось слабое ощущение непрерывности собственного «я».
Поведенческие проявления, включающие царапание трещин и расщелин и сшивание пальцев, были связаны с ощущением пациентки, что она представляет собой скопление разобщенных частей. Такое поведение она объясняла тем, что трещины и расщелины во внешнем окружении невыносимо «зудели» и вынуждали почесать их. Размещение субъективного ощущения зуда на физических объектах представляет перенос в плоскость материальной реальности чувства внутренней раздробленности. Она описывала себя подобной кувшину, наполненному маленькими шариками или кубиками с вогнутыми поверхностями, и подобной шашечной доске, заполненной круглыми шашками; даже если компоненты очень тесно соприкасаются друг с другом, они все равно не будут образовывать связное и непрерывное целое. Зудящие трещины и расщелины во внешнем окружении соответствовали субъективным промежуткам между различными фрагментарными сущностями, составляющими восприятие собственного «я», а чесание представляло попытку найти облегчение от мучающего отсутствия внутренней связности.
Сшивание пальцев с помощью иголки и нитки выполняло аналогичную функцию. Этот ритуал начинался с того, что она поднимала руку вверх к свету и всматривалась в промежутки между отдельными пальцами. Затем она продевала иголку с ниткой под кожу мизинца, далее под кожу следующего пальца и так далее, а затем в обратном направлении, и так туда-сюда до тех пор, пока все пальцы не оказывались плотно соединены и прижаты друг к другу. Сшивание пальцев фактически представляло собой действие, в котором на самом деле объединялись отдельные части физического «я», так чтобы они выглядели единым и непрерывным целым. Этим конкретизировались ее усилия сформировать внутренне связанную личность из набора частичных «я», а которые она разделилась в ходе раннего травматического периода ее жизни. Поведение пациентки функционально параллельно повторяющимся сновидениям о сжигании до отдельных фрагментов. Оба ряда явлений объединяются одной общей особенностью — восстанавливающим использованием конкретизации для придания ощущению дезинтеграции «я» материальной и реальной формы. В сновидениях выделяется конкретная символизация чувства растворения «я», а образ разворачивающегося между глазными яблоками общения указывает на дополнительную восстанавливающую тенденцию заново собрать разлетевшиеся кусочки, поведенческих проявлениях мы находим аналогичную символизацию, а также яркое выражение существующей у пациентки потребности воссоздать ее разбитое «я», заново связав те разрозненные фрагменты, на которые оно распалось.
Функцию сновидений, заключающуюся в поддержании организации субъективного мира человека, можно вдеть не только в ситуациях, когда разрушаются структуры, как в случае с нашей пациенткой в период появления у нее ночных кошмаров; сновидения могут играть также важную роль в консолидации и стабилизации новых структур субъективности, находящихся в процессе зарождения. А теперь давайте перейдем к рассмотрению другого сновидения обсуждаемой нами пациентки. Это сновидение имело место в середине ее продолжительного курса психотерапии. Контекстом этого сновидения в лечении явился сильный конфликт и борьба за объединение «я». На этот момент два из шести первоначальных частичных «я» были ассимилированы остальными четырьмя, но к дальнейшей интеграции пациентка подходила тревогой и неохотой. Она опасалась, что, став единым целым, будет уязвима для разрушения либо в результате нападения из внешнего мира, либо вследствие невыносимого одиночества. Однако в то же самое время перспектива провести жизнь разобщенной была ей ненавистна.
В своем сновидении она зашла в гостиную своего дома и увидела на каминной полке четыре цементных ящика, стоящие бок о бок. Ей показалось, что в ящиках находятся тела. Эта сцена привела ее в ужас, и она проснулась, но затем снова заснула, и сновидение продолжилось. Теперь ящик был один, а тела в нем становились все меньше и меньше. Сновидение конкретизирует расщепление и страх интеграции, заменяя образ четырех отдельных ящиков образом одного, вмещающего четыре тела. Пациентка предложила интерпретацию, согласно которой переход от четырех к одному можно понимать как прелюдию интеграции ее личности, где внешние границы последнего ящика представляют развивающуюся структуру единого «я». Опасность, представлявшаяся связанной с ее приближающейся интеграцией, также конкретно символизировалась в сновидении отождествлением ящика с гробом. Пациентка часто выражала свою глубокую тревогу по поводу того, что, став единой, она умрет, и однажды даже сказала, что она складывается во что-то мертвое.
Сновидение о превращении четырех ящиков в один поддерживало интеграцию «я» пациентки, придавая образующейся целостности конкретную форму. Как предшествующее сновидение о сгорании инкапсулировало ее потребность поддерживать свое ощущение собственного «я» в ходе психического распада, так и это второе сновидение выражало потребность поддерживать и укреплять постепенно кристаллизующуюся новую, но еще неустойчивую структуру целостного восприятия собственного «я». Примерно девять месяцев спустя сновидения о ящиках появилось поведенческое проявление, также выполняющее эту последнюю функцию. В промежутке пациентка продолжала бороться с проблемой объединения себя, в то время как каждая из оставшихся фрагментарных личностей связывала себя общим обязательством относительно совместного будущего в форме единого индивидуума.
В результирующем контексте таких заявлений, как: «Мы — это я!» и «Теперь я едина — мы голосовали прошлой ночью, и все пришли к единому мнению», — пациентка пришла на сеанс терапии с двенадцатью маленькими листочками бумаги. На шести из них были написаны имена шести частей «я», а на оставшихся шести — короткие фразы, обозначавшие центральную травму, ответственную, по ее мнению, за каждую из частей «я». Спросив терапевта, может ли он выбрать каждому «я» соответствующую ему травму, она освободила его стол и расположила двенадцать листочков бумаги в виде двух, идущих бок о бок столбцов, изображая временную последоватльность развития своей психической дезинтеграции. Действие размещения имен и переживаний в виде единой упорядоченной структуры явно конкретизировало все более успешные попытки пациентки синтезировать внутренне связное и непрерывное во времени «я». Придавая новорожденному «я» видимую форму и демонстрируя терапевту ее целостность и историческую неразрывность, пациентка консолидировала структуру своего переживания сильнее, чем когда-либо прежде. Вслед за интегрирующим поведенческим проявлением с двенадцатью листочками бумаги пациентка начала ощущать свою собственную субъективную целостность на твердой основе, и фокус терапевтической работы сместился на другие, не связанные с восстановлением ее фрагментированного «я», вопросы.