Наши партнеры
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРОСТРАНСТВО СНОВИДЕНИЯ
4. ПРАВИЛЬНОЕ И НЕПРАВИЛЬНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ СНОВИДЕНИЯ В ПСИХИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
Каждый психоаналитик-клиницист надеется, что сновидения обеспечат ему доступ к подавленному бессознательному пациента, и всем знакомо изменение качества сновидения, происходящие в ходе психоанализа: сновидения помогают нам подойти к бессознательным фантазиям и объектным отношениям, а также открывают нам и пациенту пред-сознательные защитные механизмы эго, иным образом недоступные для наблюдения. Преимущественное и более тонкое использование трансфера в современных методиках психоаналитической терапии несколько изменило представление о сновидении как о главном носителе бессознательного материала.
Уже само название говорит о том, что слово «использование» я позаимствовал из теорий Винникотта. На мои представления в этой области существенное влияние оказали две его статьи. Они помогли мне разобраться с клиническими случаями, уже в течение нескольких лет привлекавшими мое внимание. Это работы «Сновидение, фантазирование и жизненный процесс» и «Использование сновидений в понимании объектных отношений «(обе опубликованы в книге «Игра и реальность» (1971b)). Я очень кратко изложу основные моменты доводов Винникотта.
В первой работе он представляет историю болезни женщины средних лет, вся ее предшествующая жизнь нарушалась и узурпировалась фантазированием или «чем-то типа снов наяву». Из своего материала Винникотт заключает:
«Сновидение включается в объект-отношения б реальном мире, а жизнь включается в мир сновидения хорошо известным, особенно психоаналитикам, образом. Однако в противоположность этому фантазирование остается изолированным явлением, оно поглощает энергию, но не вносит никакого вклада ни в сновидение, ни в жизнь. На протяжении всей жизни этой пациентки, с самых ранних лет фантазирование оставалось в определенной мере неизменным. Его характер определился ко времени, когда ей испольнилось два или три года. Но оно наблюдалось и раньше и, вероятно, началось вместе с избавлением от привычки сосать палец.
Другая, отличающая эти два ряда явлений особенность состоит в том, что в то время, как значительная часть сновидения и чувств, относящихся к реальной жизни, подвержены подавлению, такое подавление отличается от недоступности фантазирования. Недоступность фантазирования связана скорее с диссоциацией, чем с подавлением. Постепенно, по мере развития личности и избавления от жестко организованных диссоциаций, эта пациентка начала осознавать, сколь важным было всегда для нее фантазирование. Одновременно фантазирование превращалось в воображение, связанное со сновидениями и реальностью».
В своей второй работе Винникотт тщательно разделяет объектное отношение и использование объекта. Он резюмирует свои доводы следующим образом:
«Чтобы использовать объект, субъект должен развить способность использовать объекты, что является частью изменения отношения к принципу реальности. Эту способность нельзя назвать врожденной, нельзя также считать ее развитие у индивидуума само собой разумеющимся. Развитие способности использовать объект служит еще одним примером процесса созревания как чего-то зависящего от благоприятного окруженния. В отношении последовательности можно сказать, что вначале есть объекту, и только потом появляется использование; однако в человеческом развитии самой сложной, наверное, является промежуточная стадия; ее нарушения в раннем детстве требуют наибольших усилий при лечении. Эта промежуточная между отношением и использованием стадия заключается в помещении субъектом объекта вне сферы всесильного контроля субъекта; то есть, восприятие субъектом объекта как внешнего явления, а не как проективной сущности, фактически, признание его как реально существующего по своему собственному праву».
Чем больше я размышлял над этими концепциями Винникотта, тем больше убеждался, что они могут плодотворно использоваться для достижения подлинного понимания некоторых сновидений наших пациентов. Сновидения, которые прежде я считал разновидностью интрапсихической защиты от болезненных воспоминаний и фантазий, я теперь оцениваю иначе и нахожу этот подход полезным в клиническом отношении.
В первые месяцы психоанализа молодого мужчины, когда пациент в своих воспоминаниях и трансфере был глубоко поглощен травматическими переживаниями детства, он рассказал о своем первом сновидении, очень продолжительном и сложном, полном причудливых деталей. Его пересказывание заняло большую часть сеанса, а затем он заметил: «Я смог рассказать вам лишь часть всего сновидения. Оно снилось мне всю ночь и было очень ярким в своих деталях и событиях». Он остановился, ожидая от меня каких-то комментариев, но все, что я ему сказал, — это: «У меня сложилось впечатление, что вам не удалось увидеть сон, вытекающий из нашей недавней работы, вместо этого вас захватило абсурдное смешение образов. Я задаюсь вопросом: спали ли вы вообще прошлой ночью?» Эти слова поразили его, и, смущаясь, он рассказал, что, начиная с периода полового созревания, такие сны снятся ему всю его жизнь и всегда оставляют его с ощущением собственной нереальности и измученным. Кроме того, он добавил, что после таких сновидений у него всегда оставалось ощущение, будто бы он вовсе не спал, а попадал в какой-то жуткий мир, который он навязчиво продолжал выстраивать, дополняя его различными запутанными событиями и эпизодами, ни как не меняя своего положения. Он неоднократно хотел поговорить об этих сновидениях, но забывал о них к тому времени, когда приходил на сеанс. Если бы я спросил его об ассоциациях к какому-либо элементу сна, то пациент представил бы мне обильный материал, поддающийся вполне осмысленным интерпретациям. Но что меня неожиданно поразило, — так это его сновидение в целом как бессмысленное психическое событие и то, насколько оно нарушило процессы, протекающие на этой стадии его анализа. С этого момента стало возможным обсуждение и изучение весьма специфической скрытой в нем диссоциации, о которой он мог теперь говорить как об ответственной за то, что он считал отсутствием у себя образной эмпатии по отношению к прочитанному, увиденному по телевизору или даже услышанному от своих друзей. Он мог легко регрессировать к такому типу галлюцинаторного мышления: когда он читал, слушал или смотрел, в его голове быстро проносился конгломерат причудливых образов. Он утверждал, что для погружения в такого рода грезы, ему не нужно засыпать. Чтобы фантазирование завладело им, ему нужно было всего лишь немного отрешиться от стресса или усталости. И он всегда осознавал его пагубные влияния на свое мышление, отношение к другим людям и реальной жизни. В большей мере его беспокоил тот факт, что даже в компании знакомых он впадал в такого типа галлюцинирование, и друзья часто говорили, что он засыпает, слушая их.
От интерпретации подобного использования сновидения как разновидности мастурбационной фантазии меня удержало отсутствие в нем каких-либо сексуальных элементов или возбуждения. Это была вещь, существующая по своему собственному праву, высоко организованная интрапсихическая структура, узурпировавшая функцию подлинного сновидения, фантазии или даже творческого мышления. Это была точная лицевая сторона того, что Марион Милнер (Marion Milner) описала как состояние мечтания. По мере продвижения психоанализа мы смогли более ясно увидеть генезис этого состояния. Пациент начал припоминать, как все свое детство страдал от ужасных ночных кошмаров, ни один из которых он не мог вспомнить. Эти кошмары прекратились к моменту полового созревания. В тот момент, когда пациент увидел и рассказал об этом продолжительном сновидении, он только начинал проявлять способность говорить об ужасах своего детства. Он родился в семье зажиточных образованных людей и был единственным ребенком. Его отец, преуспевающий бизнесмен, был алкоголиком, и мой пациент являлся свидетелем бесчисленных сцен пьяных неистовств. В детстве его мать довольно часто пряталась в его комнате и спала там, чтобы избежать пьяной болтовни мужа. Родители развелись, когда пациенту было десять лет. Он остался с матерью.
Я не намерен рассматривать весь комплекс детерминант его типа галлюцинирования. Однако на некоторые из них следует указать. Зрелой способности использовать сновидение для исполнения желания или сохранения состояния сна, несомненно, нанес ущерб острый характер его детской травмы. У него мы наблюдаем отсутствие двух необходимых предварительных условий для развития способности видеть сны, упоминавшихся в моей предшествующей статье. Он мог видеть только кошмары. С наступлением половой зрелости, когда семейная ситуация изменилась, перед ним возникла другая опасность периода созревания: опасность генитальной сексуальности и инцеста. В такой атмосфере ему начали сниться эти продолжительные странные сновидения, отвергавшие как либидные устремления, так и исполнение желания, а также ограничивающие образное развитие инстинкта.
Вместо этого в его личности развилась диссоциация. Он был очень смышленым юношей и стал преупевающим адвокатом. Он обратился за помощью, когда начало ослабевать его сосредоточение в работе с клиентами и он стал впадать в свои грезы — хотя поначалу он не знал о существовании этих грез в своих дремотных состояниях. По мере продвижения психоанализа стало вполне очевидно, что эта диссоциация служила защитной функцией от весьма болезненных воспоминаний и особенно от гнева. Однако я хочу подчеркнуть здесь именно неспособность использовать сновидение в качестве созидательной интрапсихической функции и структуры. Пациент не мог отделить себя от этой своей внутренней структуры. Он ощущал себя буквально одержимым ею. Он настолько же был самим сновидением, насколько сновидение было его вымыслом. Именно это приводило к возникновению у него ощущения собственной нереальности всякий раз, когда коллеги хвалили его работу. Он никогда никому не говорил: «Я закончил дело». Он использовал слова: «Дело теперь закончено». Из-за этой диссоциации он не мог определить статус «Я есть» в своих переживаниях того, чем он занимался.
Теперь возникает вопрос: почему он создал эту сложную структуру сновидения, вместо регрессивного фантазирования. В действительности это был очень проницательный и последовательный человек. Ответ отчасти заключается в его хорошем интеллекте, позволившем ему с жадностью и педантичной объективностью приобретать знания, начиная с очень раннего возраста. Это служило его бегством от семейного кошмара. Но это еще больше способствовало отделению скрытых, предсознательных, образных процессов, до тех пор, пока с наступлением половой зрелости они не синтезировались в эти сновиденческие структуры, бывшие в его психической реальности и восприятии себя нереальными, как и навязчивыми.
Вернемся к концепциям Винникотта. Я хочу высказать предположение, что способность использовать механизмы сновидения и само сновидение в качестве психического переживания является результатом обеспечения адекватными внешними условиями, облегчающими развитие процессов этой фазы созревания. Когда же они отсутствуют, образуются гибридные причудливые интрапсихические структуры, отвергающие сновидение и личное его использование.