Наши партнеры
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СПОР О СНОВИДЕНИИ: ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ОНО СЕГОДНЯ ПРЯМЫМ ПУТЕМ К ЦЕЛИ?
3. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СНОВИДЕНИЯ В ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ
Некоторые клинические примеры работы различных аналитиков со сновидениями иллюстрируют расхождения в методике и теоретической ориентации. Я начну с клинического материала из публикаций аналитиков, работающих, как мне кажется, со сновидениями непродуктивным, попусту отнимающим время, а иногда даже наносящим вред образом.
В работе Уолдорна «Место сновидения в клиническом психоанализе (Waldhorn, 1967: 59-67) представлено описание случая тридцатилетней писательницы на втором году ее психоанализа. По существу она казалась личностью «как бы», крайне незрелой и зависимой. В детстве она потерпела поражение в социальном соперничестве с младшей сестрой из-за своей неловкости и неприспособленности. Пациентка сильно страдала от прыщей на лице, шее и спине в юности и иногда имела рецидивные активные поражения. Кроме того, она была худой и плоскогрудой. Она обратилась за лечением из-за легких депрессий, несобранности и неспособности поддерживать близкие взаимоотношения с мужчинами. У пациентки было несколько коротких любовных связей, сопровождавшихся боязнью потерять мужчину, а когда взаимоотношения прекращались, ее всегда мучили угрызения совести и потеря самоуважения. За несколько недель до представленного ниже сновидения у нее была сексуальная связь с мужчиной по имени Джон, которого она знала лишь очень короткое время. Он уехал из города на несколько недель, а она, несмотря на горький опыт прошлых разочарований, вообразила себе, что Джон любит ее и они поженятся. В этот период ей и приснилось приведенное сновидение. Я цитирую из монографии дословно.
«Она начала сеанс следующим образом: «Мне приснился очень плохой сон: у меня рак груди. Врач, женщина, сказала мне, что грудь необходимо удалить. Она сказала, что последствием операции будут боли в области шеи. Операцию должен был проводить мой друг Р. Я сильно испугалась, запаниковала и начала думать, как мне вырваться оттуда, убежать и избежать этой процедуры». Она продолжила следующими ассоциациями: «Я пыталась понять, почему мне приснился такой сон. Я подумала, что он, должно быть, связан с моим ощущением самодостаточности и с тем, что для моей полной целостности мне необходим какого-то рода союз с замечательным мужчиной. Сон мог быть связан с моим беспокойством по поводу отъезда Джона, возможно, символизируемым удалением груди. В действительности меня очень пугают подобные вещи. Многие люди одержимы такими страхами. Например, Поль. Некоторые люди могут смело и отважно смотреть в лицо подобным вещам, но не я. Я очень боюсь, когда начинаю думать, что в Мексике меня может укусить скорпион [она планировала поездку в Мексику на несколько месяцев]».
(1967: 61 и далее).
Пациентка проснулась, снова заснула, и ей приснился еще один сон, но я его опущу, потому что его никто не обсуждал. После нескольких безобидных ассоциаций наконец заговорил аналитик, и я приведу все его высказывания дословно.
«В этот момент вмешался аналитик: «По поводу вашего сновидения. Каковы ваши ассоциации в случае с врачом?» Пациентка ответила: «Это была почтенная, строгая женщина. Она не выглядела сочувствующей мне или что-то в этом роде, а просто рассказала, что должно быть сделано. Я подумала, как сможет мужчина заниматься со мной любовью, если у меня не будет одной груди? Я бы чувствовала себя ужасно неловко...» После паузы аналитик спросил: «А по поводу той части сновидения, где речь идет о шее?» Она ответила: «Иногда после неловкого движения у меня болят мышцы шеи. Это мое уязвимое место. У меня были проблемы с кожей лица и шеи, что всегда очень сильно меня смущало...» Затем аналитик добавил: «Когда вы говорите о смущении по поводу своей кожи и шеи, не напоминает ли это вам о неловкости, недавно упомянутой вами при рассказе о своих ужасных чувствах до того, как у вас начала развиваться грудь?» Пациентка сказала: «Так вы полагаете, то, что Джон не позвонил мне, заставило меня вновь пережить те ощущения неполноценности? Они могли остаться».
(1967: 62 и далее).
Затем аналитик предложил многословную интеллектуальную интерпретацию, и пациентка ответила в подобном же роде.
Обсуждение в группе этого изложения включало следующий отрывок.
«Причиной обсуждения этого отчета послужили примечания аналитика, представившего данные. По его мнению, этот клинический материал подтверждает точку зрения, что сновидения можно трактовать в том же ключе, что и другие ассоциации, возникающие во время сеанса, и необязательно уделять им столь исключительное или исчерпывающе детальное внимание. Здесь, в описанном сеансе, аналитическая работа сосредоточена на проблемах, выдвигаемых на передний план переживаниями, повторяющимися в жизни пациентки... Соответственно, некоторыми частями сновидения можно пренебречь в пользу других, а само сновидение не требует особого внимания, если спонтанные ассоциации бедны содержанием, и работа со сновидением (в противоположность другому материалу) представляется мало продуктивной. Большое количество символически понятных элементов второй половины первого сновидения вообще не исследовалось, но клиническое суждение аналитика было таково, что ничего ценного в процессе не оказалось пропущеным».
(1967: 64 и далее).
Я ограничусь несколькими замечаниями по поводу манифестного сновидения пациентки, ее ассоциаций, вмешательств аналитика и группового обсуждения. В первом сновидении пациентка приходит в ужас, узнав, что у нее рак груди. Это ей сообщает женщина-врач, предупреждающая ее о последствиях. Ассоциации пациентки кажутся мне интеллектуализированным механическим повторением старых интерпретаций, предложенных ей ее аналитиком-мужчиной. Здесь не видно никакой попытки со стороны аналитика указать на ее интеллектуализацию или добраться до ее ужаса перед этим развивающимся внутри нее злокачественным образованием. Аналитик не останавливается на единственной спонтанной свободной ассоциации, возникшей у пациентки, а именно: на ее боязни скорпионов в Мексике. После рассказа пациентки о втором сновидении и о нескольких безобидных ассоциациях аналитик спросил: «По поводу вашего сновидения. Каковы ваши ассоциации в случае с врачом?» Из того, как был поставлен вопрос, у меня складывается впечатление, что аналитик занимал либо защитную и враждебную позицию, либо даже высокомерную, иначе он бы не использовал такую фразу, как: «А что в случае с врачом?» Кроме того, все это слишком интеллектуально. Такие слова, как: «Каковы ваши ассоциации», — толкают пациентку к интеллектуальному подчинению — не самый лучший способ разобраться в чувствах или получить действительно свободные ассоциации. В целом нет попыток терапевта добраться до аффектов пациентки или установить с ними контакт; не видно никаких признаков его «настроя» на ее чувства; напротив, кажется, что он подыгрывает ее защитной интеллектуализированной позиции.
Второе сновидение выражает явным символическим языком зависть пациентки к своим сестре и тете, но оно было полностью проигнорировано. По-видимому, аналитик и группа не увидели никакой возможной связи между раком, грудью, матерью и завистью. Никакого видимого внимания не уделяется и тому, как часто гетеросексуальная неразборчивость в отношениях используется в качестве защиты от беспомощной детской зависимости с вытекающими побуждениями и страхами относительно слияния или воссоединения с прегенитальной матерью. Не упоминается также враждебный перенос на мужчину-аналитика пациентки и желание иметь женщину-аналитика. Представляется, что аналитик и группа удовлетворились поддержанием высоко интеллектуального контакта с пациенткой и не проявили желания раскрыть мир фантазий пациентки, чтобы проследить, к чему это может привести. В конце обсуждения содержится ряд предложений, заслуживающих особого комментария.
«Упоминались такие аксиоматические методы, как: предпочтение работать в первую очередь с элементами трансфера, а не с материалом, насыщенным аффектом, или необходимость обращать внимание пациента на очевидные пропуски или на дополнение. Общее мнение свелось к тому, что все указанные методы следует рассматривать как тактические приемы, подчиненные общей стратегии поведения аналитика, конечно же, подверженные изменению в ходе лечения».
(1967: 66).
По моему мнению, в попытке проведения психоаналитической терапии «аксиоматическим методам» места нет.
Верно, что некоторые из нас, приступая к исследованию тех часто повторяющихся клинических констелляций, что могут появляться при ассоциировании к сновидениям или при свободном ассоциировании в целом, следуют определенным, проверенным временем техническим приемам. Такие подходы являются инструментами исследования. Я нахожу концепцию «общей стратегии поведения аналитика» впечатляющей громкой фразой, а в действительности, учитывая нынешний уровень знаний, эта «общая стратегия» в лучшем случае оказывается расплывчатой, подверженной изменениям и пересмотрам и полной неожиданностей. Только психоаналитики с предвзятыми и жесткими теоретическими представлениями уверены в «общей стратегии». К тому же, они имеют заранее заготовленные интерпретации для всех типов пациентов и пренебрегают тем фактом, что каждая отдельная человеческая личность уникальна, а также тем, что все еще существует множество такого, чего не знают и не могут предугадать о своих пациентах даже лучшие из нас. Фрейду хватало скромности сказать, что мы должны позволять пациенту самому определять тему сеанса (1905); он придавал большое значение рассмотрению свободных ассоциаций пациента. В 1950 г. Эйслер резко критиковал Александера и его последователей за принятие решений относительно окончательной стратегии лечения больного. Эйслер считал, что Александер больше заинтересован в подтверждении своих собственных гипотез, чем в действительном анализе своих пациентов.
Сказанное подводит нас к другому типу искажения в работе со сновидениями, наблюдающемуся в работах некоторых аналитиков клейнианской школы. Ганс Торнер (Hans Thorner), рассматривая проблему тревоги, иллюстрирует свою точку зрения, описывая пациента, сновидение и свои интерпретации. И снова ограниченный объем статьи позволяет мне привести только основные моменты.
Мужчина раннего среднего возраста жаловался на импотенцию и на преждевременное завершение своих любовных связей. Иногда он завязывал знакомство, но если чувствовал, что вызывает у женщины интерес, был вынужден прекратить его. Он был беспомощен и в других сферах своей жизни. Добившись высокого уровня профессионализма в музыке, он не мог играть перед публикой или своими друзьями. Стало ясно, что все эти ситуации напоминали ситуацию экзамена. Когда он подавал заявление о приеме на новую работу, перспектива собеседования приводила его в ужас из-за того, что он считал своим «черным послужным списком», хотя на самом деле в его послужном списке черного было мало. Во время одного из таких промежутков он рассказал о сновидении, пролившем новый свет на характер его черного послужного списка. В сновидении красные пауки заползали и выползали из анального отверстия пациента. Врач обследовал пациента и сообщил ему, что не видит у него никаких нарушений. На что он ответил: «Доктор, вы, может быть, ничего и не видите, но они все равно там». Торнер описывает свои интерпретации пациенту следующим образом:
«Здесь пациент выражает свое убеждение в том, что служит вместилищем дурных объектов (красных пауков), и даже мнение доктора не может поколебать это убеждение. Ассоциативное звено между «черным послужным списком» и «красными пауками» демонстрирует анальное значение его «черного послужного списка». Он сам опасается этих объектов и, подобно мужчине в сновидении, просит помочь ему. Эта помощь должна быть основана на признании существования этих объектов, а не на их отрицании — другими словами, ему необходимо помочь взять их под контроль. Ясно, что здесь мы имеем дело с чувством преследования со стороны плохих внутренних объектов».
(1957: 284 и далее).
Я считаю это самым простым примером интерпретации манифестного содержания сновидения в соответствии с теоретическими убеждениями аналитика. Ассоциации пациента интерпретируются в узком предвзятом смысле. Упрек пациента лечащему врачу: «Доктор, вы, может быть, ничего и не видите, но они все равно там», — не опознается как враждебный трансфер и не допускается как возможный оправданный упрек аналитику по поводу того, что, возможно, он действительно что-то упускает из виду. Интересно, не являются ли красные пауки, заползающие и выползающие из анального отверстия пациента, его реакцией на навязчивые и неприятные интерпретации аналитика? Но сейчас я сам грешу интерпретацией без ассоциаций.
Другой пример подобного рода можно найти в книге Ханны Сегал (Hanna Segal, 1964). Она описывает пациента, его сновидение и свои вмешательства следующим образом.
«В корне негативных терапевтических реакций и бесконечных курсов лечения зачастую лежит сильная бессознательная зависть, что можно наблюдать у пациентов с длинным перечнем предшествующих неудавшихся попыток лечения. Такое положение дел ясно видно у пациента, обратившегося к психоанализу после многих лет разнообразного психиатрического и психотерапевтического лечения. Каждый курс лечения казалось бы приносил улучшение, но вскоре после его окончания наступало ухудшение. Пациент приступил к психоанализу, и вскоре стало ясно, что основная проблема заключалась в силе его негативной терапевтической реакции. Я, главным образом, символизировала преуспевающего и сильного отца, а ненависть и соперничество по отношению к этой фигуре оказывались у пациента настолько интенсивными, что анализ, представляющий мою эффективность как аналитика, снова и снова бессознательно критиковался и сводился на нет... На первом году психоанализа пациенту приснилось, что он положил в багажник своего маленького автомобиля инструменты от моего автомобиля (большего, чем его), но, прибыв на место назначения и открыв багажник, он обнаружил, что все инструменты разбились вдребезги».
Доктор Сегал интерпретирует:
«Это сновидение символизирует его тип гомосексуальности: он хотел засунуть в свое анальное отверстие отцовский пенис и украсть его, но в ходе этого его ненависть к пенису, даже интроецированная, оказалась настолько сильной, что он разбил его вдребезги и не смог воспользоваться им. Аналогичным образом тот час же разбивались в пух и прах и разрушались интерпретации, воспринимаемые им как полные и полезные. Поэтому особенно удачные сеансы, приносящие облегчение, докучали ему и приводили в замешательство, тогда как отрывочные, искаженные, полузабытые интерпретации смущали и атаковали его изнутри».
(1964: 29-30).
Я считаю, что здесь также можно видеть, как убеждение аналитика в правильности своего понимания склоняет ее к подробным интерпретациям без каких-либо ассоциаций пациента, подтверждающих клинический материал. И снова, я не вижу никакого свидетельства совместной работы аналитика и пациента над сновидением. Вместо этого передо мной аналитик, заставляющий пациента принять свою интерпретацию. Поступая так, такой аналитик действительно проявляет себя как ненавистный и вызывающий зависть сильный отец пациента. Неудивительно, что ему снится, будто бы все его инструменты разбились вдребезги. Фрейд говорил: «Но такая интерпретация сновидения, без учета ассоциаций сновидца, в самом неблагоприятном случае будет оставаться примером псевдонаучной виртуозности весьма сомнительной ценности» (1925: 128). Я должен добавить, что многие аналитики не-кляйнианской школы также игнорируют ассоциации пациента.
А сейчас я представлю некоторые примеры работы со сновидениями, иллюстрирующие, по моему мнению, каким образом использует сновидение в своей практике аналитик, понимающий его исключительное значение. В целях ясности и наглядности я выбрал для иллюстрации сновидения из своей недавней клинической практики, с которыми я смог плодотворно работать. Они не являются примерами моей повседневной работы со сновидениями. Есть множество сновидений, понимаемых мною лишь смутно и частично, а некоторые я вообще едва понимаю. Есть также случаи, когда сновидение не является самым продуктивным материалом сеанса, но в моей практике подобное встречалось редко. Еще в 1911 г. Фрейд писал, что интерпретация сновидения не должна проводиться ради нее самой, она должна быть составной частью лечения, и все мы согласны с этим очевидным положением.
Я осознаю, что никакая клиническая демонстрация ценности интерпретации сновидения не изменит мнения приверженцев консервативной теории или же теоретических новшеств. Их теории кажутся им более реальными, чем воспоминания и реконструкции истории жизни их пациентов. Работа со сновидениями не только просвещает пациента, но может служить и источником новых клинических и теоретических открытий для аналитика, если он не предубежден. Кроме того, существуют аналитки, не понимающие сновидений, подобно тому, как некоторые лишены чувства юмора, не могут услышать и увидеть красоту поэзии, или оценить особую образность и язык музыки. Такие аналитики будут умалять значение интерпретации сновидения, какие бы доказательства обратного ни представлялись. И наконец, есть аналитики, по каким-то иным причинам не имевшие возможности научиться работать со сновидениями, выслушивать и понимать их.
Я представлю два сновидения из психоанализа одного и того же пациента, тридцатилетнего писателя, мистера М., обратившегося ко мне за аналитическим лечением вследствие постоянного чувства общей подавленности, частой тревоги в социальных и сексуальных отношениях и ощущения своей несостоятельности, несмотря на значительный профессиональный успех и на, казалось бы, нормальные взаимоотношения с женой и детьми. Он сильно опасался, что вообще окажется не способным на свободное ассоциирование, а если оно и возникнет, то я найду его пустым или отвратительным и отошлю прочь. Мы работали над этими сопротивлениями несколько недель, после чего на кушетке у него иногда все же стали возникать некоторые сравнительно свободные ассоциации. Вначале, одной из основных причин его сопротивлений, служил опыт общения с несколькими друзьями, также проходившими в то время психоаналитическое лечение. При встречах эти друзья часто и свободно говорили о своих комплексах, положительных и отрицательных трансферентных реакциях, о боязни кастрации, суперэго, инцестуозных желаниях и т.п., тогда как мой пациент считал все это «книжным», «надуманным» и «полной ерундой». Мистер М. боялся, что не сможет искренне принять такие интерпретации, но вместе с тем опасался, что, сам того не зная, может превратиться в «младшего психоаналитика» в социальном отношении. Я хочу представить основные моменты сеанса шестой недели его психоанализа, когда он рассказал о своем первом сновидении. Часто он чувствовал, что видел сны, но до этого момента никогда ничего не помнил о своих сновидениях.
Однажды он начал сеанс словами: «Мне приснился сон, но, кажется, он никак не связан с тем, о чем мы говорили».
Я звонил одному молодому человеку в магазин мужской одежды. Мне сшили костюм на заказ, но он не подходил мне. Я попросил молодого человека забрать его обратно, но он ответил, что мне нужно прийти самому. Я ответил, что не собираюсь платить за костюм до тех пор, пока он не будет мне впору. Я сказал, что мне кажется, будто бы его просто сняли с вешалки. Я повторил, что не заплачу за одежду, пока она не будет подходить мне. После этих слов у меня началась рвота. Я бросил трубку и побежал в ванную прополоскать рот. Трубка осталась висеть, и я слышал, как молодой человек говорил: «Что вы сказали ? Что ?»
Я сохранял молчание и пациент спонтанно заговорил: «Что меня больше всего поражает — это рвота. Я просто не могу рвать. Меня никогда, никогда не рвет. Я даже не могу вспомнить, когда что-нибудь подобное было со мной, возможно, когда-то в детстве. Это как нечто биологическое, настолько оно сильно. Как во время вчерашнего сеанса, когда я не мог заставить себя говорить. [Пауза.] Свободная ассоциация подобна рвоте». В этот момент я вмешался и сказал: «Да, свободная ассоциация становится похожей на рвоту, если вам на ум приходят вещи, которые вы бы предпочли оставить в себе и скрыть от меня. Сновидение говорит о чем-то не совсем для вас подходящем». Пациент тут же ответил: «Да, о костюме, но это так глупо. Почему костюм? Не подходит костюм? [Пауза.] О Господи, это не может иметь ничего общего с психоанализом. Мужчина, спрашивающий: «Что это, что, что», — это могли быть вы. [Пауза.] Я оставил вас говорить и ушел в ванную комнату рвать — но почему, почему я это сделал?» Я ответил: «Когда я представляю интерпретацию, кажущуюся вам неподобающей, вы вынуждены негодовать по ее поводу и думать, что я просто снял ее со своей «психоаналитической вешалки», подобно другим «книжным» аналитикам, о которых вы слышали». Пациент: «О Господи, я не могу в это поверить, мне казалось, что подобные вещи случаются только в книгах. Как забавно!»
В этот момент пациент громко засмеялся, и по его щекам потекли слезы. Затем он взял себя в руки и сказал: «Я никогда не думал, что со мной может произойти что-либо подобное. Вы правы. Когда вы говорите вещи, кажущиеся мне неподобающими, я иногда раздражаюсь, но держу это в себе. [Пауза.] Я пугаюсь, когда сержусь здесь. Это похоже на мой страх перед отцом в детстве. [Пауза.] Сейчас я вдруг увидел смутную картину: меня рвет, когда мне было примерно три-четыре года. [Пауза.] Я был со своей матерью и сделал это прямо на нее, она, должно быть, держала меня. Она совсем не рассердилась, отвела меня в ванную, умыла и привела в порядок и себя. Это все просто удивительно». Я ответил: «Да, по-видимому, вы не боялись изливаться перед своей матерью, но, должно быть, очень боялись делать это перед отцом, а сейчас то же самое чувствуете здесь, по отношению ко мне. Но видите, такого рода обстоятельства имеют тенденцию всплывать в сновидениях или в вещах, подобных вашей забывчивости об оплате моих услуг за этот месяц». Пациент был поражен и выпалил: «Это уже слишком. Я положил ваш чек в бумажник, но в последнюю минуту решил поменять пиджак и оставил бумажник дома. И я даже не думал об этом, когда рассказывал вам свой сон, о своем нежелании платить тому мужчине. Должно быть, внутри меня действительно что-то происходит». Пациент замолчал, вздохнул, и спустя некоторое время я попросил его просто попытаться рассказать о том, что происходит. И тогда его ассоциации коснулись его стыда перед отправлением естественных потребностей на людях, мастурбации, его геморроя, истории с анальной фистулой и других вопросов.
Я полагаю, этот клинический пример прекрасно демонстрирует, как, вопреки мнениям, выраженным в монографии «Место сновидения в клиническом психоанализе», можно продуктивно работать с первым сновидением. Если аналитик избегает интерпретации сновидения это тревожит пациента, потому что он может чувствовать страх аналитика перед содержанием сновидения. Неуверенный подход аналитика к сновидению может увеличить подозрение пациента в том, что в нем, в пациенте, особенно много дурного, или убедить его в том, что аналитик не уверен в себе. С другой стороны, глубокая интерпретация, предложенная преждевременно, либо испугает пациента и заставит его отказаться от психоанализа, либо убедит его во всеведении аналитика и превратит пациента в преданного сторонника, а не в рабочего союзника. С каждым пациентом необходимо тщательно взвешивать, как далеко в целом можно заходить в отношении первых сновидений или первого материала2.
Давайте более внимательно рассмотрим, что же я пытался сделать с первым сновидением. Как только пациент смог спонтанно связать свой страх перед рвотой с боязнью свободных ассоциаций, я сперва подтвердил это представление о его сопротивлении, откровенно рассказав ему о том, что он уже осознал — о его страхе потерять контроль над ужасными вещами, скрывающимися внутри него: рвота приравнивается к свободной ассоциации, и его рвет в раковину, а не в телефон, психоанализ. Затем я почувствовал, что могу помочь ему попытаться выяснить, что вызывает рвоту. Очевидный символизм доставленного ему плохо сидящего, готового, а не сшитого на заказ костюма — символы, которые он мог усвоить самостоятельно .— побудил меня указать ему на сдерживаемый гнев, направленный против меня за мои плохо соответствующие, шаблонные интерпретации, взятые с психоаналитической вешалки. Его смех явился освобождением от страха, что он лишен бессознательной психики и поэтому не такой, как все, а также от опасений, что я буду груб с ним за подобные мысли. Это подтвердило правильность моей интерпретации, а также оказалось первым признаком того, что его активная, бессознательная психика, действительно существует и содержит конкретные личные значения, причем не такие ужасные, как ему казалось.
Мое сравнение себя с «книжным ученым», неспособным приспособить свои интерпретации к потребностям пациента, должно быть, вселило в мисера М. достаточно веры в мое «материнство», чтобы он смог вспомнить о событии раннего детства, когда его вырвало на мать. Здесь рвота — это любовь, а не ненависть. Затем он смог противопоставить это своей боязни излиться в присутствии отца. Его последующие ассоциации с туалетом, мастурбацией и так далее указывают на облегчение возникновения у него свободных ассоциаций в моем присутствии, на ослабление его сопротивлений. По-видимому, мой способ общения с ним помог основать рабочий альянс с его разумным, наблюдающим эго.
В этом сновидении есть множество элементов, на которые я не обратил внимания мистера М., но для нас они представляют интерес как примеры функции работы сновидения, взаимодействия первичного и вторичного процессов, а также взаимодействия ид, эго и суперэго. Самое первое предложение пациента перед изложением сновидения: «Мне приснился сон, но, кажется, он никак не связан с тем, о чем мы говорим», — служит попыткой противоречия и отрицания самой сущности сновидения, то есть того, что оно связано с его чувствами ко мне и психоанализу. Психоаналитическая ситуация изображается как телефонный разговор, всего лишь как словесный обмен на расстоянии. Мужчина, с которым он разговаривает, упоминается как «молодой человек, работающий в магазине» — не самое почтительное или лестное представление психоаналитика. Понимание и интерпретации, высказанные мною, были представлены костюмом, а одежда скорее скрывает, чем открывает. Это пример полной перестановки и использования противополжностей. Психоанализ не обнажает вас, он должен одеть вас, принести успокоение и исполнение желания. Боязнь пациента тесного эмоционального контакта с аналитиком демонстрируется его отказом явиться в магазин лично. То, что он оставил трубку висящей и слышал, как «молодой человек» произносит: «Что это, что, что», — представляет собой прекрасную неприязненную карикатуру на мой психоаналитический подход. Это также его способ отомстить мне за то, что я сеанс за сеансом оставляю его в подвешенном состоянии; это не он продолжает отчаянно спрашивать, а я. Рвота — это не только выражение его запретных инстинктивных импульсов, но и самонаказание за его враждебность. Это также неприятие интерпретаций, которые я заставлял его проглотить, и его злорадное послушание: «Вы хотели, чтобы я что-то вынес наружу. Хорошо, вот оно». Это пример сосуществования противоположностей в первичном процессе.
Можно видеть, что рвота берет свое начало как в ид, так и в суперэго. Кроме того, разрывая нашу линию общения, она служит сопротивлениям и защитной функции эго. Все это и много большее присутствует в сновидении и ассоциациях пациента, возникновение которых облегчает интерпретации. Лишь малую часть этого материала можно осмысленно передать пациенту в течение одного сеанса, но и эта часть ценна для аналитика в качестве первичного материала, служащего ключами, которые окажутся полезными в будущем.
На нескольких последующих сеансах мистер М. продолжил тему одежды и сокрытия. Будучи ребенком бедных родителей, он стеснялся своей поношенной грязной одежды. Он стыдился и своей худобы, и в юности пытался скрыть ее, надевая одну на другую несколько рубашек и свитеров. Позднее, разбогатев, он покупал объемистые спортивные пиджаки из твида и часто носил свитера с высоким воротом, кожаный пиджак и ботинки. После рассказа о своем сновидении он вспомнил, как украл у отца деньги, чтобы купить модный в то время костюм, фасона «зут» [ мешковатые брюки, пиджак до колен], потому что ему хотелось произвести хорошее впечатление на школьном вечере танцев. Он также вспомнил, что его сильно беспокоили прыщи, появление которых он приписывал мастурбации, и пытался скрыть их различными косметическими средствами и кремами. Он пытался оправдать кражу денег у отца, вспоминая, что иногда отец сам обманывал своих клиентов. Весь этот материал имел следующее значение: «Я вынужден скрывать свое истинное «я». Если кто-то заглянет внутрь меня, то обнаружит, что я безобразен и непривлекателен. Я — фальшивка, но такова и большая часть мира. Как я могу знать, что вы неподдельны и искренни в своем подходе к моему лечению и что ваше отношение не изменится, когда будут сброшены все мои маски?» (В последующие дни я работал не только с манифестным сновидением, но и с латентным содержанием сновидения, обнаружившим ассоциации пациента и мои вмешательства.)
Второе сновидение мистера М. имело место примерно два с половиной года спустя. Пациенту пришлось прервать психоанализ на шесть месяцев в связи со служебной командировкой за границу, откуда он вернулся примерно за три месяца до этого сновидения. На протяжении этих трех месяцев аналитической работы мистер М. пребывал в хроническом состоянии скрытой пассивной депрессии. Я интерпретировал это как реакцию на четвертую беременность его жены, должно быть, пробудившую его воспоминания и чувства по отношению к трем беременностям его матери после его рождения. Мне казалось ясным, что он вновь переживал свои ощущения и фантазии, связанные с потерей положения любимчика матери, единственного и любимого ребенка. Пациент покорно принял мои интерпретации и признал их достоинство. Однако он ничего не мог вспомнить ни о рождении своих братьев и сестры, ни о своих реакциях, хотя, когда родился самый младший из них, ему минуло уже шесть лет. Мои интерпретации не оказали никакого заметного влияния на его настроение.
Мистер М. пришел на сеанс, который я сейчас представлю, и унылым, тихим и несколько печальным голосом пересказал следующее сновидение:
Я в огромном магазине, магазине готовой одежды. На витрине множество блестящих оранжевых и зеленых пластиковых плащей. Средних лет женщина-еврейка выставляет дру-
гие предметы одежды. Рядом стоит женский манекен, одетый в серое фланелевое платье. Я выхожу из магазина и вижу женщину, кажущуюся мне очень знакомой, но точно сказать, кто она — я не могу. Она нетерпеливо и напряженно ждет меня у легкого двухместного экипажа, складывая в него одежду. Мне жалко бедную лошадь, и в этот момент я вижу, что лошадь не запряжена в повозку. Я поднимаю повозку, чтобы запрячь в нее лошадь, и удивляюсь, какая она легкая. Но я не знаю, как запрячь лошадь. В этот момент я также понимаю, что жалеть лошадь — глупо.
Ассоциации мистера М. были следующими: «Три женщины в сновидении значительно отличались друг от друга. Женщина постарше, еврейка, принадлежала к женщинам материнского типа: она работала, что-то делала, поправляла, подобно моей собственной матери до того, как болезнь приковала ее к постели. Манекен напомнил мне, как я представлял себе не еврейских девушек, будучи ребенком: красивыми, чистыми и холодными, как моя жена. Но они оказались иными. Наибольшее сексуальное удовлетворение я получал только с нееврейскими девушками. Еврейские женщины просто не заводят меня. Никогда не заводили. После того, как забеременела жена, наши сексуальные отношения практически свелись к нулю. Она не очень хорошо себя чувствует, а у меня, должен признаться, нет настроения для секса. Мне бы хотелось прижаться к ней в постели, но я не хочу, чтобы она приняла это за сексуальные притязания, поэтому мы даже не разговариваем. Мне хотелось бы только прижаться к ней и обнять. В последнее время моя жена очень спокойна. Мне кажется, что она мстит мне за все мои прошлые ошибки. Я никогда прежде не осознавал, что у меня такой скверный характер и что она боялась и до сих пор боится меня. [Пауза.] Я ощущаю себя таким одиноким в нашем большом доме. Я работаю как лошадь, чтобы заплатить за него. Возможно, та лошадь в сновидении, которую я пожалел, — это я».
Я вмешался: «Может быть и так. Вы думали, что лошади придется тащить очень большой груз, но затем подняли коляску и с удивлением обнаружили, насколько она легка». Пациент прервал меня: «Та коляска очень легкая, это детская повозка, детская коляска. Неудивительно, что она была такой легкой, ведь она была такой крошечной, а женщина складывала в нее одежду, как пеленки. [Пауза.] Я вмешался: «Детская коляска очень тяжела для маленького мальчика, он должен работать как лошадь, чтобы толкать ее». Мистер М. вставил: «Я помню, как пытался катить коляску со своей маленькой сестрой, но она была слишком тяжела для меня. Я вижу, как мой отец несет детскую коляску вниз по лестнице, будто бы она игрушечная. Я даже помню, как мы пытались толкать ее вместе с братом». Я интерпретировал и реконструировал: «Я думаю, ваше постоянное угнетенное состояние с тех пор, как забеременела ваша жена, объясняется тем, что это пробудило воспоминания о ваших детских чувствах, когда беременела ваша мать и рожала ваших братьев и сестру. Вы не желали смотреть в лицо тому факту, что ваш отец имеет какое-то отношение к рождению детей. Вам хотелось самому быть отцом этих детей. Но вы не были им — будучи маленьким мальчиком, вы не знали, что для этого нужно, и поэтому считали, что вас обошли, оставили в стороне. С тех самых пор вас это угнетает». После паузы мистер М. сказал: «Я никогда не чувствовал себя настоящим мужчиной. Я притворялся им, но внутри всегда чувствовал, что настоящий мужчина должен быть таким, как мой отец: физически сильным, несгибаемым и бесстрашным. Я могу управлять самолетом, но всегда, когда хочу заняться любовью с собственной женой, мои ладони потеют».
На следующем сеансе выяснилось значение зеленых и оранжевых плащей. Пациент спонтанно вспомнил несколько грязных анекдотов из своей ранней юности, где слова «непромокаемый плащ» и «резинка» употреблялись для обозначения презервативов. Затем он вспомнил, как нашел презервативы в ящике стола своего отца, и позднее несколько штук украл для себя, просто так, на всякий случай — этот случай, сказал он тоскливо, «представился только несколько лет спустя». К тому времени «резинки», «непромокаемые плащи» в его бумажнике пришли в негодность. Интересно отметить, как скрытые старые обрывки «резинок» из ассоциаций пациента превратились в его сновидении в новые блестящие плащи на витрине. Здесь вы можете видеть попытку исполнения желания в манифестном содержании сновидения: «Я могу купить хорошую половую потенцию в магазине, или в психоанализе». Позднее стало ясно, что и я был бедной лошадью, которая должна была тащить его, как тяжелый груз, кроме того, я оказался «лошадиной задницей», потому что не мог помочь ему наладить нормальные половые отношения с женой или какой-либо другой женщиной.
Для меня самый примечательный элемент манифестного сновидения представляет собой повозка, оказавшаяся такой крошечной и легкой. Мое преобразование слова «повозка» в «коляску» послужило решающим методическим моментом. Я пришел от повозки к коляске, мысленно представив повозку, никогда не виденную мною в реальной жизни, но напомнившую мне популярную песенку «Повозка, а на ней Фриндж». Это привело меня к детским коляскам с бахромой по верхнему краю*.
Не желая навязывать пациенту свою ассоциацию с детской коляской, я опустил слово «детскую» и назвал ее просто коляской, чтобы посмотреть, к чему это его приведет. (Все это довольно быстро промелькнуло в моей голове и не было так тщательно продумано, как выглядит здесь.) Но я считаю, что был на правильном пути, так как это помогло пациенту представить себе детскую коляску. А это, в свою очередь, позволило ему восстановить подавленные воспоминания раннего детства. Когда его ассоциации стали более свободными, я смог увидеть, как работа сновидения сконденсировала, полностью изменила и замаскировала агонию чувства покинутости, лишенности любви, неуместности и депрессии, нарисовав привлекательную женщину, нетерпеливо ожидающую, когда он присоединится к ней. Крошечность и легкость трансформирует повозку в детскую коляску и превращает взрослого мистера М. в ревнивого, соперничающего маленького мальчика, неспособного делать детей, как его большой отец. Работа сновидения пытается зачеркнуть тот факт, что отец связан с беремен-
* Fringe (англ.) — бахрома. — Прим. перев.
ностями матери: конь не впряжен в повозку — пациент не может соединить вместе мужское и женское. Знакомая, но не узнаваемая женщина — это мать из его детских лет, которую он старался не допустить в свои воспоминания, свою половую жизнь и в психоанализ. Громадность магазина служит пластичным представлением его самого как маленького ребенка в слишком взрослой ситуации, так же, как его нынешний большой дом заставляет его чувствовать себя старой уставшей лошадью. Он полон ревности, зависти, подавленности, ему жаль себя.
Проработать все эти моменты в течение одного сеанса было невозможно, но за последующие сновидение о повозке-детской коляске привело к убеждению, что нынешняя депрессия пациента и лежащая в ее основе старая депрессия из детства, приведшие его к психоанализу, непосредственно связаны, сцеплены с беременностями и родами его матери. Подавление, изоляция и отрицание были временно сняты, благодаря нашей работе с этим сновидением, и, в противоположность печальному спокойствию предшествующих месяцев, последовало несколько сеансов, полных слез и гнева. Обеспечив доступность для сознательного эго пациента воспоминаний и аффектов, связанных с попыткой толкать детскую коляску, мы смогли восстановить решающую фазу конфликтов этого человека в раннем детстве, эмоционально недоступных для него до нашей работы над сновидением.
Я полагаю, что эти клинические примеры хорошо демонстрируют исключительное положение сновидения. Месяцы того, что, по моему мнению, явилось хорошей психоаналитической работой над поведенческими проявлениями бессознательных импульсов у пациента и воспроизведением его детской депрессии, обеспечили некоторое понимание и инсайт, но не привели изменениям, хотя я вполне уверен, что эта работа подготовила дорогу к сновидению о повозке-коляске. Однако именно сновидение плюс совместная работа над ним пациента и аналитика сделали возможным прорыв к скрытым воспоминаниям и аффектам. Только тогда у пациента появилось убеждение и уверенность в отношении реконструкции — он ясно понял и прочувствовал связь между внешне странными, отдаленными символическими элементами сновидения и событиями настоящей и прошлой жизни. Для меня это служит убедительным доказательством особой близости сновидения, детских воспоминаний и аффектов. В значительной мере это зависит от того, могут ли пациент и аналитик использовать свое умение переключаться с первичного процесса на вторичный, помогая друг другу распознать скрытые за манифестным сновидением мысли латентного сновидения. Вклад пациента составляют его свободные ассоциации; вклад аналитика состоит в том, что он ассоциирует так, как если бы сам был пациентом, а затем переводит свои находки таким образом, чтобы обеспечить связующие звенья или мостики к насущной психической деятельности пациента, которая в данный момент может стать сознательной. Это зависит от способности аналитика к эмпатии, его способности к визуализации вербальных продуктов своего пациента с последующим своевременным переводом своих открытий в реальную и приемлемую для пациента форму (Greenson, I960, 1966, 1967).