Наши партнеры
ТРЕТЬЯ ВОЛНА РУССКОГО ПОСТМОДЕРНИЗМА
Галковский Дмитрий Евгеньевич (р. 1960) — философ, писатель, публицист. Окончил философский факультет МГУ. Автор книги "Бесконечный тупик" (1988), пьесы "Каша из топора" (1991-1997) и статей, опубликованных в периодике в 90-е гг. С 1996 г. издает журнал "Разбитый компас". Представитель третьего поколения русских постмодернистов.
Самая значительная фигура среди постмодернистов нового поколения — Дмитрий Галковский, автор книги "Бесконечный тупик" *(1988).
У книги Галковского и несчастливая, и счастливая литературная судьба. Несчастливая потому, что в полном объеме (70 п. л.) автору удалось ее издать только через девять лет после завершения. В машинописном виде и ксерокопиях текст книги ходил по рукам. Отдельные части "Бесконечного тупика" публиковались в различных периодических изданиях, не давая адекватного представления о написанном. Счастливая же потому, что книга оказалась замеченной, вызвала огромный интерес, принесла автору известность.
К постмодернизму Галковский пришел не сознательно, а даже не подозревая об этом**, — благодаря тому типу личности, которым обладает ("у меня ТИП ЛИЧНОСТИ философа" [80, с. 314]), а еще точнее — благодаря типу мышления: нелинейного, структурно-совместимого, который ему присущ***. Он самостоятельно открывает
* "Моя книга на самом деле называется "Примечания к "Бесконечному тупику" и состоит из 949 "примечаний" к небольшому первоначальному тексту. <...> Каждое из 949 "примечаний" книги представляет собой достаточно законченное размышление по тому или иному поводу. Размер "примечаний" колеблется от афоризма до небольшой статьи. Вместе с тем "Бесконечный тупик" является все же не сборником, а цельным произведением с определенным сюжетом и смысловой последовательностью" (Галковский Д. Бесконечный тупик. — М.: Самиздат, 1997, [предисловие]). Далее цитируется это издание.
** "Сейчас говорят о постмодернизме. Никакого постмодернизма. Я не понимаю этого слова" [82, с. 324].
*** Метафорическая характеристика такого типа мышления дается в "Исходном тексте" романа "Бесконечный тупик": "Образно говоря, структура статьи похожа на голландский сыр, нарезанный тонкими ломтиками. Каждый слой-ломтик содержит несколько ключевых фраз-символов. Через дыры их символизации, то есть сознания, дешифровки, можно перескочить или вывалиться на другой уровень, другой ломтик" (Континент, 1994, № 81, с. 300).
ряд положений, составляющих сердцевину постструктуралистской/посг-одернистской теории, создает так называемый нехудожественный роман. И если ранее высказывалось суждение о большой степени "отсебятины", привнесенной в постмодернизм русскими авторами, то в случае с Галковским мы вообще вправе говорить об "изобретении" постмодернизма в одиночку*.
Не пользуясь постструктуралистской терминологией, "своими словами" Галковский развивает тезис "сознание как текст": "Я говорю только о себе. Даже в отце — я сам. О мире сужу по "я" философов и писателей; об их "я" — по тем людям, которых знал (а знал-то я реально, пожалуй, только одного отца); о них, в свою очередь, по своей биографии; и наконец о себе — как о "я", которое и является миром, по книгам, написанным этими же самыми философами и писателями. Это бесконечный тупик" (с. 652).
Текст книги — безграничное пространство цитации. Значительную часть объема здесь занимают цитаты в собственном смысле слова: дословные извлечения из литературных произведений, исторических, религиозно-философских, культурфилософских, психоаналитических работ. Цитируются Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Л. Толстой, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов, Киреевский, Соловьев, Розанов, Бердяев, С. Булгаков, Флоренский, Шестов, Ницше, Шпенглер, Фрейд, Юнг и многие, многие другие.
"Я мыслю цитатами. Это страшно. Но еще страшнее, что эти цитаты не имеют самостоятельного содержания. Я говорю только о себе. Не о России, не о Розанове, а только о себе. Я трансформирую в реальность свой внутренний опыт при помощи косвенных цитат. Каждая цитата — зеркальце, отбрасывающее на меня солнечный зайчик. В результате сквозь словесный туман проступают смутные контуры моего сознания", — говорится в "Исходном тексте" (Континент, 1994, № 81, с. 298). Галковский дает сгусток мыслей цитируемого лица, экстракт чьего-то стиля, и в то же время цитаты у чего "просвечивают, и сквозь их хитиновый панцирь виден внутренний мир, чего в обычных условиях не бывает" (Континент, 1994, № 81, с. 299).
В примечании № 19 "Бесконечного тупика" говорится о таком возможном варианте развития русской культуры, как создание произведений, смонтированных из одних цитат, по типу "ковров" цитат эпохи эллинизма.
Но и в тех случаях, когда впрямую не цитирует, Галковский рассматривает жизнь сквозь призму литературы, и не потому, что этого хочет, а потому, что знает: то, что он наблюдает в реальной действительности, "уже происходило" — то в "Смерти Ивана Ильича" Л. Толстого, то в "Записках из подполья" и "Бесах" Достоевского, то в "Душечке" Чехова, то в "Истории болезни" Зощенко... Таким обра-
* С андерграундом, где мог бы почерпнуть представление о постмодернизме, Галковский связан не был.
зом, Галковский как бы подтверждает справедливость слов Барта: "Жизнь лишь подражает книге" [13, с. 389].
"Пристальное чтение" позволяет Галковскому замечать многое, не замечавшееся другими. Например, он выявляет не только новаторское, но и "тавтологическое" в творчестве Достоевского (что является частным случаем "тавтологичности" культуры вообще): "Кроме всего прочего, доступного и иностранному читателю, возникает особое чувство удивительной гармоничности и полного растворения в авторских мыслях. Самые сокровеннейшие фантазии, самые изощренные страсти во всем их спектре, от возвышенных до низменных, все это удивительно точь-в-точь соответствует индивидуальным изгибам русского "я". Повторяю, это странное, ни с чем не сравнимое чувство полного соответствия, делающее Достоевского совершенно особым, интимно русским писателем. И это, этот фон, в нем главное. «Остальное все "было"». У Бальзака, Диккенса, Шиллера, Гете, Шекспира, Сервантеса, наконец Тургенева, Толстого и других. Но вот этого русского "мясца", русского "духа" — не "Духа" Гегеля, а духа, который баба-яга у себя в избушке почуяла, — ни у кого до него не было. Только, может быть, у Гоголя чуть-чуть угадывается" (с. 19). "Остальное все "было"" Галковского эквивалентно "определенным типам уже виденного, уже читанного" Барта, т. е. понятию литературных кодов, и свидетельствует о большой степени приближенности к постструктурализму/постмодернизму в понимании специфики культуры.
По-своему, парадоксально, часто вразрез с общепринятым Галковский комментирует цитируемое, причем комментирование перерастает в культурфилософские размышления, захватывающие широкий круг проблем.
Как объясняет автор "Бесконечного тупика", создавая книгу, он преследовал цели не литературные, а интеллектуально-философские. Но, чтобы "осуществить на родном языке, в общем, глубоко НЕРУССКИЙ дар философского мышления" [313], из-за недостаточной разработанности языка русской философии решил использовать русский литературный язык, исключительно богатый, гибкий, многозначный. "Мои действия, — сказал Галковский в одном из интервью, — это действия философа в стране с низким развитием интеллектуальной культуры, но с гипертрофированным развитием, скажем так, "средств передачи эмоций". Я для себя делаю умозаключения, но доношу их до читательской аудитории на другом языке — на языке русской литературы" [80, с. 321].
Осуществляя свое намерение, Галковский вышел за границы как философии, так и литературы в некое пограничное пространство философии-литературы, где языки философии и литературы (а также сопутствующие последней языки эссеистики, публицистики, дневниковых записей) представлены как равноправные. В этом он словно следует призыву теоретиков постструктурализма к пересечению границ, к сближению науки с литературой, отмечавших также, что и литература, спасаясь от заштампованности, все время как бы уходит от самой себя и все новое в ней создается на границах. "Ведь границы между художественным и внехудожественным, между литературой и не литературой и т. п. не богами установлены раз и навсегда. Всякий спецификум историчен. Становление литературы не есть только рост и изменение ее в пределах незыблемых границ спецификума; оно задевает и самые эти границы", — указывает Михаил Бахтин [43, с. 476].
"Бесконечный тупик" мы вправе рассматривать как явление пара-литературы.
Галковский дает собственный вариант созданной Борхесом литературной формы в виде примечаний к несуществующему тексту. Но форму, которую Борхес использовал в произведениях малого жанра, автор "Бесконечного тупика" распространил на книгу в полторы тысячи страниц, соединяя в одном тексте энциклопедический по богатству и разнообразию материал, "рассредоточенный" у Борхеса во множестве рассказов и эссе. Уже в этом проявляются такие специфически русские качества, как чрезмерность (превышение меры во всем), избыточность (нерасчетливая, бескорыстная трата сил, энергии), гигантизм (пристрастие к поражающему своими масштабами).