Наши партнеры

https://forum.zaymex.ru/
inflatable ads
Беспроцентные кредиты

Карта постмодернистского маршрута: "Москва — Петушки" Венедикта Ерофеева

ПЕРВАЯ ВОЛНА РУССКОГО ПОСТМОДЕРНИЗМА

Ерофеев Венедикт Васильевич (1938—1990) — прозаик, драматург, эссеист. Родился на Кольском полуострове в г. Кировске Мурманской области. Учился в МГУ (1956—1957), откуда был отчислен за непосещение занятий по военной подготовке, затем в Орехово-Зуевском, Коломенском, Владимирском пединститутах. Обучение не завершил. Отказавшись от статуса благонамеренного гражданина СССР, в течение ряда лет живет без документов, по идейным соображениям уклоняется от службы в армии. Много читает. Зарабатывает на жизнь главным образом изматывающим и непрестижным физическим трудом (грузчик, подсобник каменщика, истопник-кочегар, монтажник кабельных линий связи и т. п.). Основные силы отдает занятиям литературой, но из-за тяжелейших условий существования, постоянной "ленинградской блокады" и пристрастия к алкоголю работает в основном "нахрапом", с большими перерывами.

В "Благовествовании" ("Влагой вести") (1962/ Вен. Ерофеев попытался возродить традицию Ницше как автора книги "Так говорил Заратустра", усилив пародийный момент. В конце 1969 или в начале 1970 г. создает поэму "Москва — Петушки", которая приносит писателю славу в неофици-

альных литературных кругах и за границей, дает сильнейший толчок развитию русского постмодернизма. В последующие годы Вен. Ерофеев — одна из самых колоритных фигур литературного андерграунда.

Кража черновой рукописи помешала завершению романа писателя "Дмитрий Шостакович" (1972), так как к моменту ее возвращения было утрачено вдохновение.

В 1973 г. Вен. Ерофеев пишет эссе "Василий Розанов глазами эксцентрика", в 1982 г. — "Саша Черный и другие", а в 1988 г. — "Моя маленькая лениниана", преобразуя на постмодернистских началах и этот жанр.

В 1985 г. писатель обращается к драматургии, создает постмодернистскую трагикомедию "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора". В этом же году начинается болезнь (рак горла), послужившая причиной преждевременной смерти Вен. Ерофеева. Неоконченной осталась его пьеса "Диссиденты, или Фанни Катан". Некоторые произведения писателя, например "Записки психопата" (1956—19581 статьи о писателях-норвежцах считаются утерянными. Извлечения "Из записных книжек" вошли в книгу Вен. Ерофеева "Оставьте мою душу в покое (Почти всё)" (1995).

В отличие от Битова, двигавшегося от "чистой литературы" к литературе, вбирающей в себя эссеистику, литературоведение, культурологию, использующей их язык, представитель андерграунда Венедикт Ерофеев в эти же годы шел в обратном направлении: от эссеистики ("Заметки психопата") и культурфилософии ("Благовествование") — к художественной литературе. В написанной в конце 1969 или начале 1970 г. поэме "Москва — Петушки" Вен. Ерофеев использует только один из языков культуры — язык литературы, но радикальным образом его преображает. Писатель обращается к гибридно-цитатному языку-полиглоту в форме пастиша. Вторичная коннотация, активная деконструктивистская работа привели к появлению бесчисленных "следов", отсылающих к пространству культуры — высокой и низовой, придали поэме ту смысловую множественность, неисчерпаемость, глубину, которые побуждают воспринимать "Москву — Петушки" как уникальное явление русской неофициальной литературы, но порождают самые невероятные ее интерпретации.

Выпорхнув из рук Вен. Ерофеева, поэма ушла в мир*, и если бы был издан сборник, включающий исследования о ней, сделанные в разных странах, он, по-видимому, в несколько раз превысил бы ее объем и, надо думать, помог бы лучше понять механизм множественности интерпретаций постмодернистского текста. За отсутствием такового сборника попытаемся хоть в какой-то степени приблизиться к смысловой множественности, которой наделена поэма Вен. Ерофеева, обратившись к интерпретациям, появившимся после ее публикации на родине в 1988 г.**

Едва ли не сразу выяснилось, что "Москва — Петушки" не поддаются однозначной трактовке. Сопровождавшая публикацию поэмы в журнале "Трезвость и культура" (1988, № 12) статья Сергея Чупринина "Безбоязненность искренности" вызвала неудовольствие поклонников Вен. Ерофеева, обвинения в вульгаризации.

Интерпретация Сергея Чупринина***

"Москва — Петушки" — произведение, известное во всем мире*** *, бестселлер самиздата и тамиздата, яркое явление "другой" русской культуры. Это исповедь российского алкоголика, оказывающаяся далеко не частной исповедью советского андерграунда. Истоки поэмы восходят к традиции так называемой низовой культуры, устного народного творчества (анекдоты, частушки, эпиграммы в духе черного юмора), где сатира породнилась с "нелегальщиной". В этом отношении поэма "Москва — Петушки" близка

* К настоящему времени поэма переведена на тридцать языков мира.

** В сокращенном виде —Трезвость и культура. 1988. № 12; 1989. № 1—2; в полном виде — Ерофеев Вен. "Москва — Петушки": Поэма. — М.: СП "Интербук", 1990.

*** СМ.: Чупринин С. Безбоязненность искренности // Трезвость и культура. 1988. № 12.

*** * См. высказывание немецкого слависта Хайнриха Пфандля, автора предисловия к "Комментарию..." Юрия Левина: "Будем надеяться, что благодаря этой книге многие Хельги и Францы ... возьмутся за этот истинный шедевр наших — и скоро уже не наших дней, за поэму "Москва — Петушки" Венедикта Ерофеева. Полузабытая на родине, малоизвестная на Западе (выделено нами. — Авт.], оно того заслуживает" [337, с. 17]. Получается, что поэма, хотя и издана во многих странах, широкой известности не имеет.

песням Владимира Высоцкого и Александра Галича, повестям Юза Алешковского "Николай Николаевич" и Владимира Войновича "Иванькиада", которые попадали в дома, минуя таможни. Форма бытования наложила отпечаток на содержание и пафос данных произведений, их язык, обычно круто просоленный, включающий и "заборные", "срамные" слова. Таким образом осуществляется растабуированность речевой стихии, что оправдано предметом художественного изображения. Поэма Вен. Ерофеева проникнута пафосом социальной критики и национальной самокритики. Плох ли Веничка, хорош ли, он — один из нас. Он — человек, а человек, даже во прах поверженный, заслуживает защиты. В этом — в реабилитации человека — один из главных нравственных уроков "Москвы — Петушков" и один из знаков верности Венедикта Ерофеева основной — гуманистической и гуманизирующей — традиции русской литературы.

Ощущая неполноту, недостаточность, уязвимость данной трактовки поэмы, о ерофеевском детище пишут всё новые и новые исследователи. Они обращаются к более глубоким пластам текста, стремятся соотнести произведение с пространством мировой культуры. Отдавая должное мастерству, с каким написаны некоторые из статей, не можем не отметить, что ни в одной из них принцип множественности интерпретаций не только не реализован, но и никак не оговорен. Предпринимаются, правда, отдельные попытки отстраниться от написанного, продемонстрировать его "необязательность" (отсутствие авторитаристских притязаний). Так, Владимир Муравьев подает свои размышления о поэме в игровом ключе и предваряет их юмористическим заглавием: «ПРЕДИСЛОВИЕ, автор которого не знает, зачем нужны предисловия, и пишет нижеследующее по инерции отрицания таковых, пространно извиняясь перед мнимым читателем и попутно упоминая о сочинении под названием "Москва — Петушки"». И в дальнейшем Муравьев стремится ускользнуть от "моносемии", иронизирует не только над типового образца предисловиями, но и над самим собой. Одним из первых в российской литературоведческой науке он ощутил неразрешимость задачи, встающей перед исследователем постмодернистского произведения, дать представление о котором способна лишь вся совокупность его интерпретаций (как уже сделанных, так и тех, которые еще будут сделаны в будущем), и попытался найти какой-то выход.

Вернуться к оглавлению