Германн ("Пиковая дама")
Смотри также Литературные типы произведений Пушкина
- Инженерный офицер; "удивительно напоминал Наполеона", когда сидел в комнате Лизы, "сложа руки и грозно нахмурясь". "Сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи убежден в необходимости упрочить свою независимость, Г. не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью". - "Я не мот; я знаю цену деньгам", - говорит он графине. Он имел сильные страсти и огненное воображение; но твердость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) "жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее", - а между тем "целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры". "Деньги! вот чего алкала его душа". Душа его "сурова". Он готов на все, "от него все станет"; желая познакомиться с графиней, "по целым часам" простаивает "неподвижно" около ее дома; готов к ней "подбиться в милость"; пожалуй "сделаться любовником" "восьмидесятилетней старухи". Лизе, которую увидел "случайно" в окне, "признается в любви", т. к. избрал в ней "слепую помощницу" в достижении цели. "Все мысли его слились в одну". "Этот Г. лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля". Я думаю, что на его совести по крайней мере три преступления", "от него все станет", отзывается Томский о Г. во время "мазурочной болтовни".
Лиза называет Г. "чудовищем"; "пошлое лицо", по характеристике автора; "Г. немец: "он расчетлив, вот и все!" - говорит о нем Томский. "Имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков". Он "верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощение". - "Сказка!" - отвечает Г. на рассказ Томского о трех картах, но "анекдот о трех картах графини" "сильно подействовал на его воображение". "Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!" - рассуждал Г., "но его неведомая сила, казалось, привлекала" к дому графини. Во сне ему грезились "карты, зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно, и загребал к себе золото, и клал ассигнации в карман". "В день похорон графини он, против обыкновения своего, пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение. Но вино еще более горячило его воображение". В этот день он увидел "белую женщину" и "записал свое виденье". Он поверил словам умершей графини, что "тройка, семерка и туз выиграют" ему "сразу", но с тем, "чтоб он в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл". Случайно в окне он увидел Лизу, и "эта минута решила его участь". Он написал ей письмо, которое "содержало в себе признание в любви. Оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа". Несмотря на то, что Лиза возвратила ему его письмо, "Г. не унялся". Лизавета Ивановна каждый день получала от него письма, то тем, то другим образом. Г. их писал "вдохновленный страстию и говорил языком, ему свойственным, в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного выражения". Получив письмо от Лизы с приглашением "увидеть" ее "наедине", "Г. трепетал как тигр". Попав в дом графини, как указала ему Лиза, он "увидел узкую витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы... Но он воротился и вошел в зеленый кабинет". "Он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое", и только когда "Лизавета Ивановна прошла мимо него", "в сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло". "Он окаменел". - "Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! - сказал он (графине), внятным и тихим голосом. - Я не имею намерения вредить вам; я пришел умолять вас об одной милости". "Это была шутка, - сказала она наконец; - клянусь вам, это была шутка!" - "Этим нечего шутить", - возразил сердито Г. Он "стал на колени и умолял не отказать в его просьбе: "открыть" ему "тайну". - "может быть, - говорил Г., - она сопряжена с ужасным грехом, с пагубой высшего блаженства, с дьявольским договором". - "Я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне вашу тайну. Подумайте, что счастие человека находится в ваших руках; что не только я, но дети мои, внуки и правнуки благословят вашу память и будут ее чтить, как святыню..." - "Старая ведьма! - сказал он, стиснув зубы: - так я же заставлю тебя отвечать..." С этим словом он вынул из кармана пистолет". - "Перестаньте ребячиться, - сказал Германн, взяв ее руку. - Спрашиваю в последний раз - хотите ли назначить мне ваши три карты? да или нет?" Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла". "Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратимая потеря тайны, от которой ожидал обогащения"; "ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его". - "Графиня умерла", "и, кажется, я причина ее ее смерти", - сказал Г. Лизе. Перед уходом из дома графини "он остановился" перед мертвой, долго смотрел на нее, как бы желая удостовериться в ужасной истине". На похоронах графини, "не чувствуя раскаяния, он не мог, однако, заглушить голос совести, твердившей ему: "ты - убийца старухи!" Он едва "решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником; наконец приподнялся, бледен, как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился... В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом. Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь". Овладев тайной, раскрывшейся ему "в виде виденья", он стал думать об отставке и путешествии. Он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны". После того, как карта его (пиковая дама, поставленная им вместо туза) была бита, "Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице, в семнадцатом номере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: "Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама..."