Марк Иванович Волохов ("Обрыв")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- "Чиновник... пятнадцатого класса", - рекомендуется Марк Райскому. "Лет двадцати семи". "Не блондин, а бледный лицом, и волосы бледно-русые, закинутые густой гривой за уши и на затылок". "У него большой выпуклый лоб", "открытое, как будто дерзкое лицо", "скорее худощавое, нежели полное", "далеко выходило вперед". "Черты лица не совсем правильные, довольно крупные". "Глаза серые": взгляд их "был или смелый, вызывающий, или, по большей части, холодный и ко всему небрежный". "Усы и борода жидкие, светлее волос на голове". "Сложен крепко, точно из металла, и пропорционально". "Руки у него длинные, кисти рук большие, правильные и цепкие". Усевшись с ногами в кресло (у Козлова) и "сжавшись в комок, М. сидел неподвижен, ноги, руки не шевелились, точно замерли, глаза смотрели на все покойно или холодно". "Но под этой неподвижностью таилась зоркость, чуткость и тревожность, как заметна иногда в лежащей, по-видимому, покойно и беззаботно, собаке. Лапы сложены вместе, на лапах покоится спящая морда, хребет согнулся в тяжелое, ленивое кольцо: спит совсем, только одно веко все дрожит, и из-за него чуть-чуть сквозит черный глаз. А пошевелись кто-нибудь около, дунь ветерок, хлопни дверь, покажись чужое лицо - эти беспечно разбросанные члены мгновенно сжимаются, вся фигура полна огня, бодрости, лает, скачет..." М. - человек "умный", по мнению Райского и Веры; "живой, свободный ум". Он с "образованием", "говорит, что был в одно время с нами в университете, - пишет Козлов Райскому: - только не по одному факультету. Кажется врет". - "Чего не знает! - отзывается о нем тот же Козлов: - Все". "Кажется, с большими дарованиями и сведениями: мог бы быть полезен", - говорит о нем Ватутин. У него есть "и вкус и понимание" живописи и "верный глаз". Он "проницательная шельма" - по словам Райского. У него есть "юмор". Он "сорит умом", обладает самостоятельной волей "Настойчив". "Сильный человек". У него "есть ум, какая-то сила... Но все это идет стороной от жизни", замечает Вера. М. "беден". - "Бездомный такой", по словам "бабушки". Ведет "бродячую цыганскую жизнь". Живет в одинокой "избушке" у "огородника", спит летом "на телеге", под "большой рогожей". В "комнатке" его "кровать", "на ней" "тоненький старенький тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе десятка два книг, на стене висели два ружья, на единственном стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья", Потом он переехал к дьячихе "Секлетее Бурдалаховой". "В образе жизни неопрятен". "Одет неряшливо". По словам Нила Андреича, "отверженец церкви и общества", "враг правительства", "подозрительный человек"; "Варрава". "Пария". Он "объявил войну обществу". - "Русский Карл Мор", - насмешливо называет его Райский. - "Волохов - чудо нашего города, - пишет о нем Козлов. - Его здесь никто не любит и все боятся". Он "покою никому не дает: шалунище непроходимый: я боюсь его", признается затем Козлов. - Он "благой такой: пущай лучше спит!" - говорит жена огородника: - "Мужа-то вот дома нет, так мне и жутко с ним одной. Пущай спит!" - "Разве он обижает тебя?" - "Нет, грех сказать; почто обижать? только чудной такой: я нешто его боюсь". - Василиса характеризует его так: "взлысатый такой"... - "Какой "взлысатый?" - "Вот что, слышь, плетьми сечь будут". "В полку" М. нагрубил командиру и был "исключен из полка". Где-то он "побил жида" (однажды, "возвращаясь с охоты", М., "чтоб ружье разрядить", стал стрелять "на выезде" "по голубям". Нил Андреич, увидев это, начал "кричать","затопал ногами, грозил пальцами, стучал палкой". - "Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей", - говорит М.: "выступил хладнокровно, а потом прицелился в него" и - "выстрелил в воздух". В городе ходил слух, распущенный Нилом Андреичем, что М. стрелял в Тычкова. Это "важное дело - урок старому ребенку", - заявлял сам М. Полину Карповну он "травил" собаками, "которые у нее шлейф разорвали". "Поднимал знамя бунта против уездной или земской полиции"... - "Я вам когда-нибудь покажу образчик... "мужества", - говорил М. Райскому. - Вот тут что-то часто стал ездить мимо наших огородов полицеймейстер: это д. б., его превосходительство изволит беспокоиться и посылает узнавать о моем здоровье, о моих удовольствиях". - "Ну, хорошо же!.. Теперь я воспитываю пару бульдогов, еще недели не прошло, как они у меня, а уж на огородах у нас ни одной кошки не осталось... Я их посажу теперь на чердак, в темноту, а когда полковник или его свита изволит пожаловать, так мои птенцы и вырвутся... нечаянно, конечно". - Из кармана показывает кулак полицеймейстеру", - говорит о М. Райский. "Губернатор" "порядочный человек", по мнению М., - только затем и может "позвать", "чтоб спихнуть с крыльца". - М. "дразнит местное начальство", "осаждает" "по ночам трактиры". - "Закричим "пожар", - предлагает он Райскому: - тогда отворят, а мы и войдем" (в трактир ночью). - "Потом выгонят", - сказал Райский. - "Нет, уж это напрасно: не впустить меня еще можно, а когда я войду, так уж не выгонишь". - Он "не платил в трактире денег". Он "буян", называет М. Райский. "Омар" - прозывает его Козлов, т. е. М., "когда читает книгу, то из прочитанного вырывает листик и закуривает сигару или сделает из него трубочку и чистит ею ногти или уши". М. взял у Козлова "Аристофана" - "да тут же при мне", рассказывает Козлов, "вдруг сзади и вырвал страницу". - "Я по поводу непорченых книг потребовал было объяснений, но он мне такое лицо сделал, что я не решился продолжать". К Козлову М. входит не "через калитку", а "перелезает через забор", "подкрадывается к окнам" и "вдруг забарабанит что есть мочи в стекло". - "Философ! Отворяй! Слышишь ли ты, Платон?" Козлов жалуется, что М. "ночью стучит к нему в окна"; даже Ватутину М. "оставил кое-какие сувениры": "ночью будил не раз, окна отворял у него в спальне" (нарочно, зная маленькую слабость старика - боязнь простуды). У того же Ватутина М. "занял" "триста рублей", и "не отдаст никогда". По словам Татьяны Марковны, он "только и делает, что деньги занимает". У Райского он "с наслаждением" курит "дорогие сигары". Ворует яблоки из садов; снимет с Козлова "по дороге" шапку и наслаждается, если тот не заметит". - "Беспутный бродяга", определяет М. Райский. М., по словам Веры, "сам напрашивается на неприятности"; играет жизнью". - Он "смелый" человек. - "Чего он испугается, этот урод?" - говорит Улинька о нем. Он "даже хвастается удалью". - "Если б... в полицию посадили, - говорит Вера: - Кажется, только этого не достает до вашего счастья". - "Я все равно здесь, в этом промозглом углу, что Пугачев и Стенька Разин. Не испугаетесь?" - спрашивает М. Веру при первой встрече. - "Вы, кажется, хвастаетесь своим громким именем", - замечает ему она. Он рассказывает "незначительные новости" о своих "подвигах и щеголяет цинизмом". - "Вы рисуетесь эксцентричностью и распущенностью", - говорит ему Райский. - "А, может быть", - "равнодушно" ответил М. Он, по словам Козлова, - "ничего не делает". - "Я "пью" "от скуки и праздности", говорит Волохов о себе... - "И я смертельно хочу делать, но, я думаю - не буду". - "Отчего же?" - "Поприща", "арены" для меня нет... как вы, Райский, говорите". - "У нас все артисты, - говорит М.: - одни лепят, рисуют, бренчат, сочиняют... Другие ездят в палаты, в правления - по утрам, третьи сидят у своих лавок и играют в шашки, четвертые живут по поместьям и проделывают другие штуки - везде искусство! Пристать к ним пробовал, да не умею". "И я артист", - бросает он Райскому, - "только в другом роде. Я такой артист, что купцы называют "художник". - "Артист sans fa?on" ("Перевод", Марк Волохов, 1), по определению Райского, который напивается при первом знакомстве, бьет стекла, и т. д. "Праздный, не определившийся, ни на чем не остановившийся человек"; "праздный повеса, которому противен труд и всякий порядок", - "бродячая жизнь, житье нараспашку, на чужой счет - вот все, что им остается, как скоро они, однажды, выскочат из колеи. Они часто грубы, грязны; есть между ними фаты, которые еще гордятся своим цинизмом и лохмотьями", - характеризует М. Райский. - "Наружно очерк верен, почти совершенно"... - удостоверяет, выслушав эту характеристику, сам Волохов. Но "вы скажите мне прежде, отчего я такой? - задает он вопрос Райскому. - Вы так хорошо сделали очерк: замок перед вами, приберите и ключ". Ключ, по намеку Марка, в том, что он имеет "претензию выражать собой и преследовать великую идею": Он "апостол" "света", "новой науки", "новой жизни". Он "проповедник" "грядущей силы", "зари будущего", "юных надежд". Прежняя "мораль", "вера", "правила", "жизнь", "убеждения" - "для него не существуют". Для него это "мертвечина" Он, по словам Веры, "все отрицает, порицает": "никого и ничего не уважает"; "ни во что не верит". Клеймит старое "враждой и презрением". - "Все это годилось прежде, а теперь потекла другая жизнь, где не авторитеты, не заученные понятия, а правда пробивается наружу". Он почитатель "Фейербаха"; он "смеется над религией"; "атеист"; "и вечность, и бессмертие" он разрушает; "младенческими химическими и физическими опытами". (У него "мнимая страсть к изучению природы"). "Порядок бытия", по его мнению, "случаен". "Люди, по его словам, толпятся как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в процессе жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу". "Человек - животное, "животный организм", и только. Надо быть "естественным, натуральным"; т. е. надо "следовать" "природным влечениям", "насущным потребностям". Это и есть "законы природы": "природу не переделаешь". Надо брать пример с "природы", с "животных". "Останавливаться над всеми явлениями жизни по долгу - значит надевать путы на ноги... значит жить "понятиями". "Из природного влечения делают правила и сковывают себя по рукам и по ногам". - "Поймите, Вера, хаос ваших "правил" и "понятий". От них веет "мертвым воздухом". Надо "избавить людей от этих старых оков" - долга, морали, "которые подергивают жизнь скукой и плесенью" и т. п. Нужна "свобода". Однако, "оставляя себе одну животную жизнь", М. "проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям". Читает и пропагандирует "Прудона и прочих". "La propri?t? c'est le vol" (?м. "Перевод", Марк Волохов, 2), по его мнению - "божественная истина", "обходящая весь мир". "Он манит вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Исиды - и это будущее видел чуть не завтра". М. требует "честности" и "логичности", "правды, добра". "Он звал к новому делу, к новому труду". - Однако "нового дела и труда, кроме раздачи запрещенных книг", Вера у него "не видела". - В этой "раздаче" и "проповеди" он и видел свое "дело". - "Мне некогда заниматься разговорами о любви, у меня есть дела" - говорит он Вере. "Роль", принятая им на себя, - "вспрыснуть живой водой мозги", "учить дураков". Он "кое-кому раздает книги", "больше всего молодежи": из семинарии брали, из гимназии - учитель один". Вере при первой встрече он предлагает принести "Прудона с братией": "У меня все новое есть. Только вы не показывайте бабушке или тупоумным вашим гостям". - Он "целый вечер говорил с мальчиком Лозгиным, "как с путным, и дал ему книг"; давал также книги и "мальчишке, сыну стряпчего" и т. д. По его словам: "тут было уж принялись шевелиться". Да "мальчик", "стряпчего сын", "все испортил": попался с книгой и, под розгой, сказал, "что книгу взял у Марка". - Райский так был поражен, узнав, какие книги М. давал мальчикам, что "выпучил на него глаза". Вера говорит Марку: "Везде есть мальчики, которым хочется, чтоб поскорей усы выросли"... - "Ведь взрослые не станут слушать. И вам не стыдно своей роли? Вы верите в нее, не шутя, призванием?" - По словам Райского в минуту гнева, - М. "трактирный либерал".
Сообразно со своими взглядами М. "усвоил условия и формы общежития. которые считал свободными и разумными". Он думал, по словам Райского, что "быть грубым - значит быть простым и натуральным". У него "волчьи" манеры, как назвала их Вера. - "Вы, как клоун в цирке, все выворачиваете себя наизнанку", - замечает ему Райский. - "Вы по уши влюблены", говорит М. Райскому. - "Как же это вы видите?" - спросил тот. - "Да так, по роже". - "Она ("бабушка"), - говорит он Райскому, - старуха хоть куда... Теперь уж, думаю, мозги-то размягчились?" и т. д. Вера при первой встрече приняла М. за "семинариста", п. ч. те такие же "неотесанные". Так как человек "животное, то " в чувствах (любви) М. видел только ряд кратковременных встреч и грубых наслаждений, обнажая их даже от всяких иллюзий, составляющих роскошь человека, в которой отказано животному. - "Я пошел бы прямо к делу, да тем и кончил бы", - заявляет он Райскому, говоря о любви к Вере. - "Любовь", "природное влечение", "насущная потребность". - "Нечего медлить, сдерживать чувство, допытываться, вместо того, что бы наслаждаться". Надо "прямо от опыта допроситься истины", - говорил он Вере. - "Посмотрите кругом", - продолжал он, указывая на "кучку кружившихся друг около друга голубей, потом на мелькнувших одна вдогонку другой ласточек". - "Весь век живете в поле и в лесу и не видите этих опытов"... В любви нет никаких "долгов", "правил" и "обязанностей". - "Любовь - влечение"; "явится новое влечение" - надо уступить ему: "не мы виноваты в этом, а природа". Она "хорошо сделала". Иначе значило бы "надевать путы на ноги". Надо "виснуть на шее пока виснется, а потом разойтись". Единственное "правило" в любви: "правило свободного размена, указанное природой". "Свобода с обеих сторон". - "La propri?t? c'est le vol" (?м. "Перевод", Марк Волохов, 2) - поэтому М. берет без позволения яблоки. - "Они мои, а не чужие: вы воруете их у меня", - говорит он хозяйке - Вере. Он же занимает деньги без отдачи, "во имя того... что ему они нужны, а у Райского есть". Взяв пальто Райского, чтобы "примерить", он заявляет: "рады вы, нет ли, а я его теперь с плеч не сниму - разве украдете у меня". - "Вы ведь недолго проносите свое пальто, а мне оно года на два станет". М. "проповедует" "свободу" Вере, а "хочет быть господином и топает ногой, что Вера не покоряется ему рабски". Он говорит: "Мне надо не ученицу, а товарища", и "требует веры в свое учение". - "Я хочу сама знать и видеть, куда иду", - отвечает ему Вера. - "То есть хочу рассуждать!" - возражает М. - "Чего же вы требуете? чтобы я не рассуждала?.." - "Верьте мне и слушайтесь", - был ответ. - Он проповедовал "честность". Обмануть Веру, "увлечь, обещать "бессрочную любовь", сидеть с ней годы, пожалуй, - жениться" - он содрогнулся опять при мысли употребить грубый, площадной обман". - "Если б хотел обмануть, - говорит он Вере, - то обманул бы давно, стало быть, не могу"... Он "честно" "предупреждает" ее, что любовь его "на срок". Но, когда М-ку грозила опасность быть высланным куда-нибудь из города "за раздачу книг" и ему "хотелось остаться здесь... на неопределенное время" (из-за Веры), - то он "сказал" "в полиции", что запрещенные "книги" "взял" у Райского. - "Вы бы прежде спросили, позволю ли я - и честно ли это?" - ответил ему Райский. - "Я - без позволения. А честно ли это, или нет - об этом после. Что такое честность, по-вашему? - спросил М., нахмурившись". - "Это ни честно, ни нечестно, а полезно для меня". - Зато это "логично": "вам ничего не сделают, вы в милости у его превосходительства, - продолжал Марк: - а меня за это упекут". - "Надеюсь - это логика!" - Если, потом, какое-нибудь преступление сделаете, скажите на меня: я возьму на себя". Когда Райский отказывается принять вину на себя, М. ответил: "Ну, нечего делать: скажу на Козлова (друга Райского). Он совсем заплесневел: пусть посидит на гауптвахте, а потом опять примется за греков"... - "Нет, уж не примется, когда лишат места и куска хлеба", - сказал Райский. - "Пожалуй что и так... не логично! Так уж лучше скажите вы на себя". Узнав, что Райский принял на себя вину, М. "и не думал благодарить его за эту услугу, а только сказал, что так и следовало сделать и что он ему, Райскому, уже тем одним много сделал чести, что ожидал от него такого простого поступка, п. ч. поступить иначе значило бы быть "доносчиком и шпионом". Позднее М. говорил Вере, что "Райский порисовался и свеликодушничал, взяв на себя историю о книгах". Когда М. понадобилось "теплое одеяло" и т. д. - он "приписывает", без ведома Веры, к ее письму с подписью "ваша Вера" "postcriptum", в котором Вера, будто бы, просит для "одного несчастного изгнанника из родины" денег, 300 или 220 рублей, осеннее пальто и жилет и теплое одеяло". - Он же убеждает Веру "не показывать истины" об их отношениях Райскому, а "водит" его: "Дурачить" его "вовсе не совестно". - М. "проповедовал" "логичность" - и в то же время, "поддаваясь влиянию Веры, "поступал нелогично". Вера, "вооруженная своими наблюдениями, логикой и волей", "боролась" и "спорила" с проповедями Марка. - Он "топал в ярости ногами, строил батареи из своих доктрин и авторитетов и встречал недоступную стену"; "он свирепел, скалил зубы, как "волк", но проводником ее отповедей служили бархатные глаза, каких он не видал никогда, и лба его касалась твердая, но нежная рука, и он, рыча про себя, ложился смиренно у ног ее, чуя победу и добычу впереди, хотя и далеко". Он "понемногу, кое в чем, уступал, покорялся некоторым ее требованиям: перестал делать эксцентрические выходки, не дразнил местные власти, стал опрятнее в образе жизни, не щеголял цинизмом". - "Если вы разделите мою любовь, я останусь здесь, буду жить тише воды, ниже травы... делать, что вы хотите"... Наконец, утверждая, что "он не верит" (обряду венчания) и "терпеть не может" "попов", М., в конце концов, "приносит жертву": предлагает Вере "обвенчаться". - После разрыва с Верой "совесть" вонзала свой "нож все глубже и глубже" в душу М.: "Ты не пощадил Веру "честно", когда она падала в бессилии, не сладил потом логично со страстью, а пошел искать удовлетворения ей, "поддаваясь "нечестно", отвергаемому твоим "разумом", обряду". Из логики честности ты сделал две ширмы, чтобы укрываться за них со своей "новой силой".
Он "холодный, злой, без сердца" - думает Райский о М. Вера находит в М. "какую-то сухость, даже и злость ко всему, кроме себя". Она зовет его "волком". Взгляд у М. "или смелый, вызывающий или, по б. ч., холодный ко всему и пренебрежительный". Смех "злой", "холодный", "язвительный". М. смеется по-своему, с холодною злостью. "Горе его", когда он расставался с Верою, "было не трогательное, возбуждающее участие, а злое, неуступчивое, вызывающее новые удары противнику за непокорность. Даже это было не горе, а свирепое отчаянье. Он готов был изломать Веру, как ломают чужую драгоценность, с проклятием: "не доставайся никому". "Он шел... не оборачиваясь, злобно-непокорным зверем, уходящим от добычи". "Он злился от гордости и страдал сознанием своего бессилия". После беседы с Тушиным "он злился, что уходит неловко, неблаговидно". - "Волком" звала Вера тебя в глаза "шутя", - говорила совесть Марку после разрыва с Верой: "теперь... к хищничеству волка в памяти у ней останется ловкость лисы, злость на все лающей собаки". Только Козлов, "боящийся" М., "не может его не любить". "В сущности, предобрый, - отзывается Леонтий про Марка. - Иногда вдрут принесет бутылку отличного вина или с огорода притащит целый воз овощей". "Когда прихворнешь, ходит как нянька, за лекарством бегает в аптеку". - Когда Козлова бросила жена и он заболел, М. "две ночи не спал совсем", сидя около него, п. ч. иначе Козлов "по ночам один". "Он и лекаря привел" и "порошки" давал. Узнав, что Райский хочет перевезти Козлова к себе, М. "схватил" Райского "за руку" и "сказал серьезно": "Вот теперь дайте руку, - это дело , а не слова... Он (Козлов) останется без угла и без куска... Славная мысль пришла вам в голову". - Тот же М. вызывается снова прийти через день сидеть около больного, "сменить" Райского. Но так как больной "никого не слушает ["я уж хотел побить его", говорит М., "плюнув с досады], то он "ругает больного". Когда же Козлов "ночью пробовал вставать", "этот разбойник Марк, точно железной ручищей, повалил его и велит лежать". "Не воротится (Улинька), - говорит М., - лежи смирно!" - "Боюсь я этого Марка", - жалуется Козлов. "Когда увидит Татьяну Марковну", "Маркушка зубы скалит"; но он "симпатизирует ей. "Она старуха хоть куда: лучше их всех тут, бойкая, с характером, и был когда-то здравый смысл в голове. Теперь уж, я думаю, мозги-то размягчились?" - Она, по его мнению, "славная старуха": "Тычкова выгнала". - "Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! - заметил М. Райскому: - Я когда-нибудь к ней на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много". К Райскому М. относился насмешливо: "куда ему! (роман написать). "Он неудачник", "неизлечимый романтик" - отзывается М. о Райском. Однако "с тех пор, как он вытолкал Тычкова", М. считает его "не совсем пропащим человеком". - Веру М. "уважал, но уважал против воли, как в сражении уважают неприятеля, который отлично дерется". Он "любит" ее. Ради нее остается в городе, "забывает "дело", "изменяет образ жизни", "ночи не спит". В борьбе с Верой он сам "изменился в лице, похудел". Однако он все настаивает на "любви на срок". - "Я думал, - говорит М. Вере, - что мы скоро сойдемся и потом разойдемся - это зависит от организмов, от темпераментов. от обстоятельств". Но "он привязан к ней, но слепо". - "Ваша красота, - говорит он, - да ум, да свобода понятий и держат меня в плену долее, нежели со всякой другой". Под "бесконечной любовью" "он разумеет бесконечную горячку". - Приняв крик Веры - "прощай" - за "призыв", М. "одержал победу" над нею; тогда, по его мнению, ддя них "настало счастье". Он полагает, что Вера заболела потом "от страсти". - "Может быть вдвоем, действуя заодно, мы отделаемся от страсти дешево и уйдем подобру и поздорову, - пишет он ей, - а в одиночку тяжело и скверно". - "Страсть сломает Веру", - говорит М. Тушину. - "Дико бежать от счастья". - М. "не оценил вовремя Веру" и потерял "то, чего никогда уже более не встретит на пути". Райский определяет характер Марка: "От природы М. был пылким, живым мальчиком. Дома мать, няньки избаловали его... Все это баловство повело к деспотизму: а когда дядьки и няньки кончились, чужие люди стали ограничивать дикую волю - ему не понравилось: он сделал эксцентрический подвиг, его прогнали из одного места, Тогда уж он стал мстить обществу: благоразумие, тишина, чужое благосостояние показались грехом и пороком, порядок противен, люди нелепы... И давай тревожить покой мирных людей". "Будущность М., по его собственному мнению, неопределенная, неизвестная, без угла или без "гнезда", без очага, без имущества". - Уехав после разрыва с Верой, М. отправился "на время в Новгородскую губернию к старой тетке, а потом намерен проситься опять в юнкера, с переводом на Кавказ".
Критика: 1) Мережковский находит общую черту у "нигилиста" Волохова, "чиновника" Адуева и "аккуратного, добродетельного немца Штольца": рассудок у них преобладает над чувством, расчет над голосом сердца, практичность над воображением, способность к действию над способностью к созерцанию. "...М. Волохов, несмотря на ожесточенный протест, скорее циник, чем аскет, и он не прочь от удовольствий комфорта - курить с наслаждением дорогие сигары Райского. Волохов прямо объявляет Вере, что материальную сторону любви ставит выше нравственной; в конечном идеале общечеловеческого счастья, за который борется он с такой убежденностью, на первом плане стоят материальные блага, тот же комфорт, те же вкусные сигары барина Райского, только доступные большему числу людей". [Мережковский, Сочин., т. XIII].
2) "В сферах, близких к "детям", на "Обрыв" взглянули как на памфлет против молодого поколения; в сферах, близких к "отцам", усмотрели, напротив того, в Марке Волохове резкое, но вполне верное изображение нового течения. Есть и среднее мнение, которое утверждает, что Гончаров, с его глубоким умом, не мог все поколение шестидесятых годов олицетворить в образе циничного буяна, не гнушающегося для личных своих нужд выманивать деньги подложным письмом. Речь, по этому пониманию "Обрыва", идет только о некоторых несимпатичных автору элементах движения шестидесятых годов". [Венгеров].
3) "Меня крайне удивляло, говорит сам Гончаров ["Лучше поздно, чем никогда"], как могло молодое поколение принять Волохова на свой счет, Волохов - будто бы новое поколение! То поколение, которое бросилось навстречу реформ - и туда уложило все силы! Даровитые деятели в крестьянской реформе, в земских делах, в новых судебных учреждениях, где успели приобрести громкие имена: неужели это Волоховы! Поколение, которое переполняет школы, жадно учится, познает, изобретает, творит во всех отраслях русского хозяйства, промышленности, науки, везде пробивая новые пути, вызывая новые силы! Поколение молодых умов и дарований в освобожденной прессе, сослужившее огромную службу России, угадывая, объясняя и проводя в массу идеи и цели великого преобразователя! И все это Волоховы! Кому могла прийти такая мысль!"
4) Ляцкий отмечает "субъективность Гончарова при создании образа М. В-а. По мнению названного исследователя, "как бы то ни было, Марк вносит с собою "новое учение", но "Гончаров дальше "дерзкого" отрицания авторитетов и проповеди новой свободы, не выходящей из пределов призыва к свободной любви, не идет в своем объяснении. Он связывает новое учение с именами Фейербаха, Прудона, но этим упоминанием обыкновенно дело и кончается: в чем состояла новая правда - так и остается невыясненным. Читатель догадывается, что дело здесь не в доброй воле Гончарова, а прежде всего в том, что общественно-политическая сторона учений этих писателей оставалась чужда ему, и даже более того - можно с уверенностью сказать, что сам он едва ли близко вникал в сущность их содержания. Отсюда понятно, что то, что из новой правды молодые умы стремились применить к общественно-политической стороне русской жизни, шло вразрез с коренными убеждениями Гончарова. Оно было ему органически непонятно и потому, останавливаясь на внешних, до карикатуры утрированных, признаках носителей этой новой правды, он лишил М. В-a наиболее положительной черты людей его типа и вместе с тем исторической основы". "В создании Марка субъективность Гончарова сама собой пробилась наружу, и его личность выразилась при этом тем отчетливее, чем меньше удалось ему придать индивидуальным чертам Марка типическое значение" ["Гончаров", стр. 212-215].