Максим Максимович ("Герой нашего времени")
Смотри также Литературные типы произведений Лермонтова
- Штабс-капитан третьего линейного батальона. "Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и доброму виду". Старый холостяк и человек совсем одинокий: "об отце и матери лет двенадцать уж не имел известий, а запастись женой не догадался раньше", а потом стало "и не к лицу". "С женщинами" вообще "никогда не обращался" и в их обществе испытывал "пренеприятное положение", не зная как и о чем говорить. Даже Бэлу "думал-думал чем утешить и ничего не придумал". Только глядя на любовь ее к Печорину, М. М. стало досадно, что ни одна женщина его "так не любила". На линию приехал подпоручиком еще при Ермолове и "при нем получил следующие два чина за дела против горцев. Лет десять стоял в Чечне в крепости с ротою". Подпоручиком чуть было не угодил под суд: "подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога, вот мы и вышли перед фрунт навеселе". С тех пор М. М. "дал себе заклятье". "Другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка - пропадший человек". - "К свисту пуль можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца". "Для старых воинов это все же потому и приятно, - поясняет М. М., - что сердце бьется сильнее". Об "азиатах" он невысокого мнения. "Уж эта мне Азия! Что люди, то речки - никак нельзя положиться!" "ужасные бестии эти азиаты", "ужасные плуты" и "мошенники", и любят деньги драть с проезжающих. Осетины, по его мнению, "жалкие люди", преглупый народ, "ничего не умеют и не способны ни к какому образованию", и "к оружию никакой охоты нет, порядочного кинжала ни на одном не увидишь". Кабардинцев или чеченцев М. М. хотя и называет "разбойниками", "голышами", зато они "молодцы", "отчаянные башки. Натянутся бузы, и пошла резня". Однако среди этих азиатов у М. М. было много "кунаков"-приятелей, которых он считал обязанностью у себя дома "потчевать чаем", п. ч., хотя "и разбойник он", а все-таки "кунак". Впрочем, и об англичанах М. М. был не лучшего мнения: "они всегда были отъявленные пьяницы". Татары, те - лучше: "те хоть непьющие. Сам М. М. вина в рот не брал, но не выпускал изо рта "маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро". К "азиатке" Бэле привязался как к дочери и "бегал за нею как нянька". Вспоминая об ее пляске, даже сравнений с губернскими барышнями не допускал. "Куда им! Совсем не то!" Однако, когда Бэла увидела Казбича подле крепости на отцовской лошади "и задрожала как лист и глаза ее сверкали", М. М. подумал: "Ага, и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь". На вопрос слушателя: "приучил ли Печорин Бэлу к себе, или она зачахла в неволе, с тоски по родине?" М. М. изумленно ответил: "помилуйте, отчего же с тоски по родине? Из крепости видны были те же горы, что из аула, а этим дикарям больше ничего не надобно". Однако за долгое отсутствие Печорина рассердился и имел с ним длинное объяснение; ему было досадно, что Печорин переменился к этой бедной девочке. - М. М. проявлял "способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случалось жить". Так, он находит, что Казбич убивший отца Азамата и Бэлы, "был совершенно прав", "конечно, по-ихнему". Впрочем, и похищение Бэлы Казбичем М. М. объясняет по-своему: "эти черкесы известной воровской породы! что плохо лежит, не могут не стянуть, другое и не нужно, а все украдет... уж в этом прошу их извинить! Да при том она ему нравилась". - С подчиненными офицерами М. М. держался просто, по-товарищески. Печорина, переведенного в крепость, где с ротою стоял М. М., встретил радостно. "По новенькому мундиру М. М. тотчас догадался", что Печорин на Кавказе недавно. - "Вы верно переведены сюда из России?" - спросил М. М. - "Точно так, господин штабс-капитан", - отвечал Печорин. М. М. "взял его за руку и сказал: "Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно. Ну да мы с вами будем жить по-приятельски. Да, пожалуйста, зовите меня Максим Максимыч и, пожалуйста, к чему эта полная форма? Приходите ко мне всегда в фуражке". Максим Максимович привязывался к людям прочно - так, с Печориным, "славным малым", но человеком "с большими странностями", он скоро сделался "закадычным приятелем", хотя, по мнению М. М., они не были "парой". Но, когда с Печориным случилось одна из"необыкновенных вещей", в которой и сам М. М. принимал косвенное участие (рассказав Печорину подслушанный им разговор Азамата с Казбичем), М. М. вспомнил о форме: надел эполеты, шпагу и пошел к Печорину. Он был убежден, что Печорин "сладил нехорошее дело", в котором и на нем, М. М., как на начальнике, лежит ответственность. В дверях М. М. "начал кашлять и постукивать каблуками о порог". - "Господин прапорщик", сказал М. М. "как можно строже, - разве вы не видите, что я к вам пришел?" Когда же Печорин назвал его как всегда Максимом М., он ответил: "извините, я не Максим Максимыч: я штабс-капитан. - Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать". "И, полноте, что ж за беда? Ведь, у нас давно все пополам". - "Что за шутки! пожалуйте вашу шпагу!" "Исполнив долг свой, сел я, - рассказывает М. М., - к нему на кровать и сказал: "Послушай, Григорий Александрович; признайся, что не хорошо?" - "Что не хорошо?" - "Да то, что ты увез Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся", - сказал я ему. - "Да когда она мне нравится?" - Ну что прикажете отвечать на это? Я стал в тупик. Однако ж, после некоторого молчания, я ему сказал, что если отец станет требовать, надо будет ее отдать. - "Вовсе не надо". - "Да он узнает, что она здесь". - "A как он узнает?" - Я опять стал в тупик. - "Послушайте, Максим Максимыч, - сказал Печорин, приподнявшись, - ведь вы добрый человек, а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу..." - "Да покажите мне ее (Бэлу), - сказал М. М. и почувствовал, что есть люди, с которыми непременно должно соглашаться". Перед кончиной Бэлы, когда "она начала печалиться, что она не христианка", М. М. "пришло на мысль окрестить ее". Его, "видевшего много, как люди умирают в госпиталях и на поле сражения", глубоко поразила смерть Бэлы. Он присутствовал при ее кончине, "закрыл лицо руками и стал читать молитву", какую не помнит М. М., одно только в воспоминаниях о ней печалило его: то, что Бэла перед смертью ни разу не вспомнила "о нем". Но тут же прибавляет: "Что же я такое, чтобы обо мне вспоминали перед смертью". Поведение Печорина его изумляло: М. М. бы "на его месте умер с горя". И когда М. М., "больше для приличия", желая утешить его, начал говорить, - Печорин вдруг засмеялся. У М. М. мороз пробежал по коже от этого смеха, как тогда, когда при новой встрече Печорин только пожал ему руку. С этих пор М. М. никогда не говорил с Печориным о Бэле: "он видел, что это будет неприятно" другу, но при свидании во Владикавказе не утерпел и напомнил: "А помните наше житье-бытье в крепости? Славная страна для охоты! Ведь вы страстный охотник стрелять... А Бэла?!!" Ему "столько хотелось сказать" Печорину, столько расспросить. Он ждал этой встречи, и в глазах его сверкала радость, когда он готовился к свиданию "со своим другом закадычным", - ради него М. М. "в первый раз отроду бросил дела службы для собственной надобности". - Он не находил слов. - "А... ты?.. а вы? - пробормотал со слезами на глазах старик... - сколько лет сколько дней..." "Он хотел кинуться на шею Печорину", и "остолбенел", когда тот "довольно холодно" протянул руку, "но М. М. потом жадно схватил его руку обеими руками". После отъезда Печорина М. М. "старался" принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах: "конечно, мы были приятели, - говорил он, - ну да что приятели в нынешнем веке. Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара". "Я всегда знал, - говорил М. М., - что он (т. е. Печорин) ветреный человек, на которого нельзя положиться", и "глаза его поминутно наполнялись слезами". "Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться! Вы молодежь светская, гордая: еще покамест под черкесскими пулями, так вы туда-сюда, а после встретитесь, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату!" - и добрый М. М. сделался опять "упрямым, сварливым штабс-капитаном.
Критика: М. М. - одно из интереснейших лиц романа. "Это тип чисто русский, который художественным достоинством создания напоминает оригинальнейшие из характеров в романах Вальтер-Скотта и Купера, но который, по своей новости, самобытности и чисто русскому духу, не походит ни на один из них. Искусство поэта должно состоять в том, чтобы развить на деле задачу, как данный природою характер должен образоваться при обстоятельствах, в которые поставит его судьба. Максим Максимыч получил от природы человеческую душу, человеческое сердце, но эта душа и это сердце отлились в особую форму, которая так и говорит нам о многих годах тяжелой и трудной службы, о кровавых битвах, о затворнической и однообразной жизни в недоступных горных крепостях, где нет других человеческих лиц, кроме подчиненных солдат да заходящих для мены черкесов. И все это высказывается в нем не в грубых поговорках, вроде "черт возьми", и не в военных восклицаниях, вроде "тысяча бомб", беспрестанно повторяемых, не в попойках и не в курении табака - а во взгляде на вещи, приобретенном навыком и родом жизни, и в этой манере поступков и выражения, которые должны быть необходимым результатом взгляда на вещи и привычки. Умственный кругозор Максима Максимыча очень ограничен; но причина этой ограниченности не в его натуре, а в его развитии. Для него "жить" - значит "служить", и служить на Кавказе; "азиаты" - его природные враги: он знает по опыту, что все они большие плуты и что самая их храбрость есть отчаянная удаль разбойничья, подстрекаемая надеждою грабежа; он не дается им в обман, и ему смертельно досадно, если они обманут новичка и еще выманят у него на водку. И это совсем не потому, чтобы он был скуп, - о нет! он только беден, а не скуп, и сверх того, кажется, и не подозревает цены деньгам, но он не может видеть равнодушно, как плуты "азиаты" обманывают честных людей. Вот чуть ли не все, что он видит в жизни, или, по крайней мере, о чем чаще всего говорит. Но не спешите вашим заключением о его характере: познакомьтесь с ним получше - и вы увидите, какое теплое, благородное, даже нежное сердце бьется в железной груди этого, по-видимому, очерствевшего человека; вы увидите, как он, каким-то инстинктом, понимает все человеческое и принимает в нем горячее участие; как, вопреки собственному сознанию, душа его жаждет любви и сочувствия, - и вы от души полюбите простого, доброго, грубого в своих манерах, лаконического в словах М. М.". - "Не правда ли, вы так свыклись с ним, так полюбили его, что никогда уже не забудете его, и если встретите под грубой наружностью, под корою зачерствелости от трудной и скудной жизни - горячее сердце, под простою, мещанскою речью - теплоту души, то верно скажете: "это Максим Максимыч..." И дай Бог вам поболее встретить на пути нашей жизни М. М.!.." "...Поэт хотел изобразить характер и превосходно успел в этом: его Максим Максимыч может употребляться не как собственное, но как нарицательное имя, наравне с Онегиными, Ленскими, Загорецкими, Иванами Ивановичами, Иванами Никифоровичами, Афанасиями Ивановичами, Чацкими, Фамусовыми и проч." [Белинский. Соч. т. V].