Лучков, Авдей Иваныч ("Бретер")
Смотри также Литературные типы произведений Тургенева
Штабс-ротмистр, "слыл бретером". Л. "был роста небольшого, неказист". "Лицо имел малое, желтоватое, сухое, волосы жиденькие, черные, черты лица обыкновенные и темные глазки". "Лицо его никогда не выражало одного чувства". А. И. "не чуждался своих сослуживцев, но в дружбе состоял с одним раздушенным адъютантом". Товарищи его "боялись". "По целым неделям он вел себя тихо... и вдруг - словно бес какой им овладеет - ко всем пристает, всем надоедает, всем нагло смотрит в глаза; ну так и напрашивается на ссору". Так было и с Кистером. Л. давно ждал повода к ссоре с молодым офицером. Когда в ответ на грубую шутку Л. Кистер "вспыхнул", "маленькие, желчные глазки А. И. засветились злобною радостью". В ответ на отпор Кистера Л. "спокойно возразил": "когда мы деремся?"После дуэли Л., "к крайнему удивлению секундантов, подошел к раненому, взял его за руку и попросил извинения". С тех пор А. И. "почти не расставался с К. и называл его сперва Федором, потом и Федей", "но никогда при других не упоминал имени К.". "Связался черт с младенцем", по выражению офицеров полка. В присутствии Кистера Л. "делался иным человеком": "кротким и мягким"; при К. он "не стыдился своего невежества", рассчитывая на "немецкую скромность своего друга, хотя и "придерживался насмешливого тона". Когда Кистер читал, Л. "наморщив лоб и стиснув губы, слушал внимательно. - Да, да, - твердил он поспешно, с неприятной улыбкой: - хорошо, очень хорошо... Я, помнится, это читал... хорошо". В беседе с другом он "многого не понимал вовсе или понимал криво... Когда наконец решался сделать замечание, его бросало в пот: ну если я совру? И действительно, врал он часто..." "А я ведь, в сущности, глуп, говорил он самому себе не раз с горькой усмешкой и вдруг выпрямлялся весь, нахально и дерзко глядел кругом и злобно улыбался, если замечал, что какой-нибудь товарищ опускал свой взгляд перед его взглядом. "То-то, брат, ученый, воспитанный, - шептал он сквозь зубы: - не хочешь ли того?" Л. "было весело прекращать одним появлением всякий не совсем пошлый разговор". "Я ничего не знаю и ничему не учился, да и способностей у меня нет, - думал он про себя. - Так и вы ничего не знайте и не выказывайте своих способностей при мне". Самолюбие Л. было огромное. Л. "принадлежал к числу людей, которым как будто дано право власти над другими; но природа отказала ему в дарованьях - необходимом оправдании подобного права". "Он рано остался сиротою, вырос в нужде и загоне". "Не получив образования, не отличаясь умом, он не должен бы был разоблачаться". "Ему не шло быть кротким и мягким. Сочувствия он все-таки возбуждать ни в ком не мог". "Может быть, ожесточение в нем происходило именно от сознания недостатков своего воспитания, от желания скрыть себя всего под одну личину". Сначала он "заставлял себя презирать людей: потом заметил, что их пугнуть не трудно, и действительно стал их презирать". "Возбуждать любопытство - сильно льстило его самолюбию"; "любовь он презирал - на словах... а внутренно чувствовал сам, что трудно и хлопотно заставить полюбить себя". Легче носить личину и казаться "равнодушным, молчаливым гордецом". Его "страшная слава" "опасного" человека "давала ему право рисоваться". Женщин он интересовал как "загадка"; но при ближайшем знакомстве, "после первых мгновений", "они сами с поспешностью удалялись от него". Л. их отталкивал своей неловкостью, пошлостью и грубостью. Он "привык к горьким и безмолвным наслаждениям одиночества" и "решился наконец оставаться загадкой и презирать то, в чем судьба ему отказала". Внимание Маши оставило его внешне спокойным, только "весело в нем шевельнулась желчь". Самолюбие в нем было огромное, и, "как все самолюбивые люди", в незнакомом обществе он "робел"; вообще "вести разговор он не умел и избегал по возможности". - "Да-с, - нет-с, было его обычным ответом. Изредка он "расходился", пускался "шутить и хохотать", но скоро опоминался и замыкался в свою личину, и душа его сьюва становилась "темна как лес". - С риском для жизни доставая цветок из реки для Перекатовой, он отрывисто заметил, подчеркивая свою отвагу: "а я не умею плавать". Назначив свидание Маше "с желанием поговорить наедине", Л. с грубой небрежностью, равнодушно и презрительно говорит влюбленному Кистеру: "Завтра мне назначено свидание... ты не думай чего-нибудь такого. Я только так. Знаешь - скучно. Девочка хорошенькая... ну, думаю, что за беда? Жениться... то я не женюсь... а так, тряхну стариною". Лучков часто повторял, что он солдат" и "нежности не по его части. Он говорил это, а сам покачивался в креслах и, приписывая ревности волнение Кистера, чуть не задыхался от удовольствия"; так же грубо ведет Л. себя на свидании. Загадочная личина спадает с него, и он становится тем, чем был на самом деле: "неловким и пошлым, а потом, с досады, грубым до плоскости, до оскорбления". "Он груб и неловок, и зол, и самолюбив", характеризует его Маша. "Он, может быть, необыкновенный человек, но он - глуп, право... Он двух слов сказать не умеет..." Неудачу своего объяснения с Машей Л. относит не к своим личным свойствам. так ярко проступившим пред девушкой, а к влиянию Кистера: "почему мне не думать, - говорит Л., - что по вашей милости мне наклеили такой великолепный нос". Рядом грубых подозрений он оскорбляет Кистера, мстя за уязвленное "глубоко, нестерпимо, самолюбие". Превосходства других над собою Л. не допускал, потому что имел "слабость думать, что другие люди не лучше его". После требования Кистера объяснить свое посещение Л. заявляет: "Я хочу драться с вами. А! Вы думали так-таки от меня отделаться! Да разве вы не знали, с каким человеком имеете дело?.." Но "ему, как кошке, жаль было так скоро расстаться с своей жертвой". - "Я, - заявляет он Кистеру, - с большим удовольствием наведу завтра дуло моего пистолета в ваше идеальное и белокурое лицо..."После второй дуэли с Кистером "Авдей подошел к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое ожесточенное сожаление..."
Критика. 1) "В Бретере Лучкове до такой степени раскрыта изнанка наших доморощенных Печориных, что сам грустно-изящный герой Лермонтова отчасти страдает вследствие такого раскрытия. Несмотря на всю силу своей натуры, Авдей гадок перед другими действующими лицами повести, самыми нехитрыми, самыми будничными лицами. И деревенская барышня Маша и не совсем привлекательный немчик Кистер - милы по сравнению с этим грубым созданием". 2) "Нелюдимость Бреттера, его молчаливость объясняются желанием жальчайшей посредственности быть осмеянной, его отрицание любви - просто грубостью натуры, и, наконец, геройство, равнодушие к жизни - просто каким-то калмыцким чувством, средним между апатиею необразованного человека и кровожадностью дикого сына степей... В этом отношении Тургенев опять попал под общественное настроение, под протест против всесильных героев двадцатых и тридцатых годов. Он видел их падение; наблюдал постепенное охлаждение к ним общества и поспешил воспроизвести это влияние в своем "Бретере". 3) Т. очень хорошо понял, на каких основах в русских людях, вообще по натуре добродушных, зарождается та душевная хищность, которая в большинстве случаев переходит в душевную пошлость и подлость у мелких людишек. Основы эти: первоначальное воспитание "в нужде и загоне", тайное сознание своего внутреннего ничтожества и невежества, зависть к чужому счастию, успеху и таланту, с одной стороны; затем, с другой стороны, легкость господства над общею распущенностью и слабохарактерностью, легкость подчинения слабых и уступчивых людей своему влиянию, хотя бы это влияние создавалось только из одной грубости и наглости". Таковы мнения Дружинина (1), Венгерова (2), и Незеленова (3); Михайловский подводит под один и тот же "абстрактно-психологический тип", "вдвинутый в различные обстановки", и "грубого бретера Л.", и Лучинова с одной стороны, с другой: Инсарова, Базарова, Остродумова, Маркелова, Курнатовского. "Характерная черта психологического типа состоит не в случайных подробностях, определяемых условиями рождения, воспитания, влияний среды и не в целях деятельности, столь же изменчивых, а в готовности перешагнуть через какое бы то ни было препятствие; в такой вере в свою правоту, которая не допускает даже и тона сомнений и колебаний - замените теперь эти дрянные цели (Лучкова и Лучинова) чистыми и низменные принципы возвышенными - вы можете получить нечто вроде Инсарова..." "Человек при этом остается тот же в своей душевной механике, хотя изменяется в направлении своей деятельности". [Соч. т. 6].