Инсаров, Дмитрий Никанорович ("Накануне")
Смотри также Литературные типы произведений Тургенева
Студент Московского университета, болгарин родом, "молодой человек лет 25, худощавый и жилистый, с впалой грудью, с узловатыми руками; черты лица у него резкие, нос с горбинкой, иссиня-черные прямые волосы, небольшой лоб, небольшие пристально глядевшие углубленные глаза, густые брови; когда он улыбался, прекрасные белые зубы показывались на лице из-под тонких, жестких, слишком отчетливо очерченных, губ". "На шее у него был широкий рубец ("должно быть, след раны", - заметил Берсенев). И говорил по-русски совершенно правильно, крепко и чисто произнося каждое слово; но его гортанный, впрочем приятный, голос звучал чем-то не русским". И. носил старенький, но опрятный сюртучок, застегнутый доверху, который он, оставаясь один, бережно снимал вместо шляпы имел довольно странный ушастый картуз; И. не богат. - "Я беден, почти нищий", - говорит он Елене; но он горд и, по словам Берсенева, "денег взаймы ни от кого не возьмет". И, действительно, он соглашается переехать на дачу к Берсеневу только под условием, что тот возьмет с него плату за комнату, и отказывается от его дарового стола. Он горд, но не застенчив; "в нем, - говорит Б., - есть что-то детское, искреннее, при всей его сосредоточенности и даже скрытности. Правда, его искренность - не наша дрянная искренность, искренность людей, которым скрывать нечего". "И. никогда не менял никакого своего решения, точно так же, как никогда не откладывал исполнения данного обещания". "С свойственною ему молчаливостью" он добивается своих целей. Воля его непреклонна. "Его более чем немецкая аккуратность сначала Берсеневу казалась несколько дикою, немножко даже смешною; но он кончил тем, что находил ее, если не почтенною, то, по крайней мере, весьма удобною". Вообще, "все существо И. спокойно-твердое и обыденно простое", отнюдь не "фатальное", героическое. В И., по словам Шубина, "талантов никаких, поэзии нема, способностей к работе пропасть, память большая, ум не разнообразный и не глубокий, но здоровый и живой; сушь и сила... Сушь, сушь, а всех нас в порошок стереть может". В И. "обаяния нет". С врагами он груб и беспощаден: он бросает нахала-немца в воду и "с презрительной и безжалостной небрежностью" отказывается его вытащить. (Впрочем, потом ему было совестно.) Инс. "показался немцам очень грозным и недаром: что-то недоброе, что-то опасное выступило у него на лице". "Какое лицо зловещее, почти жестокое, - пишет Елена в дневнике: - да, с ним шутить нельзя, и заступиться он умеет..." "Вот, наконец, правдивый человек, - пишет Е. в другом месте: - вот на кого положиться можно. Этот не лжет; это первый человек, которого я встречаю, который не лжет... Андрей Петрович (Берсенев), может быть ученее его, может быть, даже умнее... Но его я не знаю, он перед ним такой маленький. Когда тот говорит о своей родине, он растет, растет, и лицо его хорошеет, и голос как сталь, и нет, кажется, тогда на свете такого человека, перед кем бы он глаза опустил. И он не только говорит - он делает и будет делать". И действительно, "при одном упоминовении его родины - не то, чтобы лицо его разгоралось или голос возвышался - нет! все "существо его как будто крепло и стремилось вперед, очертание губ становилось резче и неумолимее, а в глубине глаз зажигался какой-то глухой неумолимый огонь". У И. является, по словам Ш., "даже дар слова, когда речь идет об его, между нами сказать, скучнейшей Болгарии". "О Болгарии вообще И. говорил охотно со всяким. Он говорил не спеша о турках, об их притеснениях, о горе и бедствиях своих сограждан, об их надеждах; сосредоточенная обдуманность единой и давней страсти слышалась в каждом его слове". "Я уверен, - говорил он Елене: - вы полюбите нас... Если бы вы узнали, какой наш край благодатный! A между тем его топчут, его терзают, - подхватил он с невольным движением руки, и лицо его потемнело: - люблю ли я свою родину? Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить, после Бога? И когда эта родина нуждается в тебе... Заметьте, последний мужик, последний нищий в Болгарии и я, - мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость!" "Он со своею землею связан, - размышляет Шубин: - не то, что наши пустые сосуды, кот. ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода!" "Это еще неизвестно, - отвечает И. Ел. на вопрос, любит ли он родину: - вот когда кто-нибудь из нас умрет за нее, тогда можно будет сказать, что он ее любит". - Инсарову пошел 8-й год, когда турецкий ага обесчестил его мать; после смерти отца восьми лет он был взят теткою в Киев, но, "когда ему минуло 20 л. (это было в начале 48 года), он пожелал вернуться на родину. Был в Софии и Тырнове, всю Болгарию исходил вдоль и поперек, провел в ней два года, выучился опять родному языку. Турецкое правительство преследовало его. Но он не искал убийцы своего отца потому, что "тут не до частичной мести, когда дело идет о народном и общем отмщении... или нет, это слово не годится... когда дело идет об освобождении народа. Одно помешало бы другому. В свое время и то не уйдет..." "Он уже был приговорен к смерти, он едва спасся, его изранили... В 50-м г. он опять приехал в Россию, в Москву, с намерением образоваться вполне, сблизиться с русскими"... "Он учился и русской истории, и праву, и политической экономии, переводил болгарские песни и летописи, собирал материалы о восточном вопросе, составлял русскую грамматику для болгар, болгарскую для русских". Но, говорит он: "наше время не нам принадлежит, а всем, кому в нас нужда". Поэтому он не жалеет потерять три дня на то, например, чтобы помирить поссорившихся соотечественников: "то не пустяки, когда свои земляки замешаны", и земляки все его знают, верят ему. Ради родины он готов пожертвовать личным счастьем: если бы он полюбил русскую девушку, то он немедленно бы уехал (рассказывает Б.), так как он не желает - это были его собственные слова - для удовлетворения личного чувства изменить своему делу и своему долгу. "Я болгар, - сказал он, - и мне русской любви не нужно". И, действительно, полюбив Е., "хотел убежать". Однако и в минуты счастья он не забывает дела. "Только что женившись, полубольной он собирается на войну: "душа его загорелась, он уже не думал о болезни... Он беспрестанно разъезжал по Москве, виделся украдкой с разными лицами, писал по целым ночам, пропадал по целым дням". На пути из России он пролежал почти два месяца больной в Вене и сильно изменился: "он похудел, постарел, сгорбился; он беспрестанно кашлял коротким, сухим кашлем, и впалые глаза его блестели странным блеском". На губах его часто появлялась "горькая усмешка". Перед смертью он говорит: "все кончено: я умираю... Прощай, моя бедная! Прощай, моя родина!.." - "Замечательный человек", характеризует его Берсенев. "Ты у меня железный", - пишет ему Елена, а Ш. изваивает два его изображения; одно - "отменно схожий", отличный бюст Инс. "Черты лица были схвачены верно до малейшей подробности, выражение он им придал славное: честное, благородное и смелое". Вторым была "статуэтка в дантановском вкусе: злее и остроумнее невозможно было ничего придумать. Молодой болгар был представлен бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для удара. Тупая важность, задор, упрямство, неловкость, ограниченность так и отпечатались на физиономии "супруга овец тонкорунных", и между тем сходство было поразительно, несомненно. "Ш. и подписи придумал: под бюстом будет стоять: "герой, намеревающийся спасти свою родину". Под статуэткой: "Берегитесь, колбасники!"
Критика: Инсаров "является героем в русской повести, как представитель общечеловеческих начал, того, что придает смысл жизни в современности, что дает ей высшую цену... И. знает, за что готов он сложить свою голову, знает, с чем и с кем он идет на борьбу... И. не только говорит - он делал и будет делать" [Н. К-ий. Р. Слово, 1860. № 5]. И. - человек дела [Авдеев. "Наше общество"] обрисован недостаточно полно: он ничего не делает в романе; "он отвлеченная идея донкихотства, в благороднейшем смысле слова... Живая связь со своей землей составляет внутреннюю вечную сторону его деятельности, она дает ей правильность и силу". [Басистов. Отеч. зап., 60 г.. № 5]. "В И. нет ничего чрезвычайного... Но он никак не может понять себя отдельно от родины… Любовь к родине у И. не в рассудке, не в сердце, не в воображении: она у него во всем организме, и что бы ни вошло в него - все претворяется силою этого чувства, сливается с ним. Оттого при всей обыкновенности способностей он стоит неизмеримо выше Шубина и Берсенева". [Добролюбов, "Когда же придет?.."] "И., каким он является в отдельных главах романа, не представляет в себе ничего. Тургенев скроил характер И. - борца сообразно со своими понятиями о требованиях к доблести вообще и русской в особенности: он бросает немца в воду, не соглашается жить даром у приятеля и даже решается жениться на любимой девушке!!" [Добролюбов. "Луч света в т. царстве"]. "И., каким он является в отдельных главах романа, не представляет в себе ничего целостно-человеческого и решительно ничего симпатичного... Фигура И. не восстает передо мною; но зато с ужасающею отчетливостью восстает процесс механического построения его образа. Т-ву захотелось колоссальности, героизма". [Писарев. Сочинения. т. I]. И. - бледный образ, отличается деланностью; все его подвиги производят "впечатление по меньшей мере курьезное" [Буренин. Тургенев]. И. на первый взгляд симпатичен; на самом же деле "просто очень ограничен, даже туп; у него нет отвлеченных умственных интересов; он чрезвычайно упрям и прямолинеен, злобен. Есть в нем что-то грубо-животное, чувственное: он не понимает чистого чувства". [Незеленов. Тургенев].