Якубов Петр Андреевич ("На родине")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- Крестный Гончарова, "отец-баловник". "Одинокий холостяк". Учился "в Московском кадетском корпусе и в царствование Екатерины выпущен во флот, в морскую артиллерию". "Участвовал в кампании против французов", потом "вышел в отставку" и "приехал на Волгу, в свое имение, в чине капитан-лейтенанта, с владимирским крестом". "Сельского хозяйства он не понимал и не любил" и "спустя некоторое время вступил в гражданскую службу советником, кажется, губернского правления", "Он сблизился с тогдашним дворянским кругом и решительно завоевал себе общую симпатию и уважение. Это был чистый самородок честности, чести, благородства и той прямоты души, которою славятся моряки, и притом с добрым, теплым сердцем. Все это хорошо выражается английским словом "джентльмен", которого тогда еще не было в русском словаре. В обращении он был необыкновенно приветлив, а с дамами до чопорности вежлив и любезен". "Он был везде принят с распростертыми объятиями, его ласкали, не давали быть одному. И у себя он давал часто обеды, на которых нередко присутствовали и дамы". "У него даже был свой роман", но Я. уступил своему сопернику, потому что тот "мог устроить лучше судьбу" любимой девушки (См. - Ростин). Стареясь, Я. начал все больше замыкаться, "точно остерегался общества, пятился от знакомых, а незнакомых вовсе не принимал". "Главной причиной была, конечно, старческая усталость, "отвычка" от людей, как он говорил, но тут наполовину было и действительно боязнь. Он, как и многие тогда, был запуган тем переполохом, который произвело четырнадцатое декабря во всем русском обществе". Я. "стал избегать встреч, даже с близкими его знакомыми. От прочих он скрывался, сколько мог". - "На старости лет отвык от людей, да и пострелов тут немало, - отзывался он о губернской аристократии, обо всех отставных и служащих говорил с брезгливостью: "Нашему брату-дворянину грязно с ними уживаться, - отзывался он". Поборы и взятки, которыми жило все губернское чиновничество, Я. "презирал", и от этого "он бросил свою гражданскую губернскую службу".
"Старые дворянские роды он ставил высоко, к другим сословиям относился только снисходительно". - "Здравствуй, старина! - говорил он попросту в ответ на почтительный поклон какого-нибудь купца, или: - здравствуй, отец! - приветствовал он священника. Напротив, с людьми своего круга он при встрече на улице здоровался, с близко знакомыми фамильярно, дружески перекидывался несколькими словами, шуткой, перед менее знакомыми вежливо приподнимал фуражку, а перед дамами обнажал всю голову". Он "знал отлично" "историю состояния каждого из губернских тузов", "источники и количество доходов" крупных дворянских состояний, подробности про "чиновников" и "дельцов". Он "был барин в душе", природный аристократ. Между прочим, он был сын своего века, крепостник. "Он непробудно жил и умер на лоне крепостного права и пользовался последним - не как все помещики, а никогда не злоупотребляя своими правами". "Дохода и разных продуктов с земли своей он получал столько, сколько "привезет староста". В дворне у него, кроме своего кучера, повара и двух-трех лакеев с семействами, были еще столяры, портные, сапожники. Он отпускал их по городу на оброк, не справляясь, где и как они живут, что зарабатывают. Он не получал с них ни гроша и только, когда понадобятся ему сапоги, он велит своему сапожнику сшить, заплатив что стоит товар. Понадобится починка или заказ новой мебели - то же самое". "Домашней крепостной прислуге - а тогда другой, наемной, не было, - жалованья не полагалось, но каждый праздник он дарил дворне "кучки серебряных рублей". - "Это,- скажет, - Ваське, это Митьке, это Гришке, всем сестрам по серьгам", - прибавит в заключение. Сам никогда лично не давал, а через детей и близких. Своих дворовых называл: "Митька", "Васька". "Услыхав однажды обращение к человеку: "Петр, пожалуйста, принеси мне...", он обернулся от окна и с живостью заметил: "Как это "пожалуйста" хорошо!" Он был вспыльчив и грозен до комизма, но "гнев Я. бывал всегда мгновенной, быстро потухавшей вспышкой". Сидит он, бывало, за столом: случится иногда, что суп пересолен или жаркое пережарено: "Малый! - закричит он грозно: - подай палку!" - "У него была дубинка с круглой головкой, сопровождавшая его в прогулках. "Малый", иногда лет пятидесяти или шестидесяти, "приносил дубинку". - "Поди, дай Акимке (повару)! - приказывал Я.: - и скажи, что он отведает этого кушанья, если опять пересолит суп". Точно так же, когда слуга доложит о приходе гостя, "энергически, молча" покажет человеку "два кулака" и сам не выйдет; но когда гость пройдет к нему прямо в кабинет, радушно его встретит. - "Эй, малый! - крикнет он человеку: - скажи, что нам дали закуску сюда да позавтракать, что-нибудь". [У Я. был свой отличный повар и, кроме того, особый кондитер]. Слуге потом не было ни выговора, ни замечания". "От мгновенных вспышек его не оставалось никакого дыма, как от пороха. Провинится человек, не угодит ему, рассердит, обыкновенно пустяками какими-нибудь, он затопает, поднимет оба кулака, иногда сложит их вместе и, грозя, закричит: "Дьявол твою душу побери! Я тебе голову проломаю!" "В эти минуты тому, кто не знает его коротко, он покажется страшен. Но в одну минуту гнев погасал, как молния, и никогда ни одному слуге он не только "головы не проломал", но никто не видал, чтобы он тронул кого-нибудь щелчком, даже чтобы мальчишку взял за ухо или за волосы. У него в руках и приемов для драки не было". Случайно поселившись во флигеле гончаровского дома, Я. скоро стал членом семьи: он крестил у Гончаровых "четверых детей" и потом принял участие в воспитании крестников. "Это занимало его, наполняло его жизнь. Добрый моряк окружил себя детьми, принял их "под свое крыло", "а мы, - вспоминает Гончаров, - привязались к нему детскими сердцами, забыли о настоящем отце. Он был лучшим советником нашей матери и руководителем нашего воспитания". См.: "Прототипы". Ср. Ватутин.
"Я. был вполне просвещенный человек. Образование его не ограничивалось техническими познаниями в морском деле, приобретенными в морском корпусе. Он дополнял его непрестанным чтением - по всем частям здания, не жалел денег на выписку из столиц журналов, книг, брошюр. Как, бывало, прочитает в газете объявление о книге, которая, по заглавию, покажется ему интересною, сейчас посылает требование в столицу". "Романов и вообще беллетристики он не читал и знал всех тогдашних крупных представителей литературы больше понаслышке. Выписывал он книги исторического, политического содержания и газеты". У него были серьезные технические познания в чистой и прикладной математике. Особенно ясны и неоцененны были, - вспоминает Гончаров, - его беседы о математической и физической географии, астрономии, вообще космографии, потом навигации. Он познакомил меня с картой звездного неба, наглядно объяснял движение планет, вращение земли, все то, чего не умели или не хотели сделать мои школьные наставники. Я увидел ясно, что они были дети перед ним в этих технических, преподанных мне им уроках. У него были некоторые морские инструменты, телескоп, секстант, хронометр. Между книгами у него оказались путешествия всех кругосветных плавателей, с Кука до последних времен". В молодости принадлежал к масонской ложе, но на расспросы отвечал "нехотя". "Крутых мер" правительства "не одобрял": "Простого выговора не стоит, - сквозь зубы бормотал он, бросая газету: - а его на поселение!" Но "страха ради" молчал и раскланивался с неизвестным ему лично тайным советником, приехавшим из Петербурга.