Уранов, Григорий Петрович ("Литер. веч.")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- Приятель и сослуживец Бебикова. Вдовец. "С утра до вечера он обыкновенно жил в толпе, никогда не был и не умел быть один. Все, что делалось в свете, - более или менее касалось и его". "Он и совет свой, в котором служил, любил потому, что он занимал у него три утра в неделю. Он называл его утренним клубом в отличие от вечернего, т. е. английского клуба. В свободные утра он или сам ехал, или к нему ехали с визитами; потом он обедал у знакомых, или у него обедали знакомые. Он щеголял гастрономическими обедами, на которые приглашал тонких знатоков из гастрономов-приятелей. Вечера - тоже в свете или у себя, а больше в клубе, за картами. Летом "переезжал поневоле куда-нибудь, больше на острова, чтобы не удаляться от города". "Так называемую природу, лес, горы, озера и прочее, он терпеть не мог". - "Нашли какую редкость - хороший воздух! Еще рекомендуют, как лекарство! - ворчал он сердито, нюхая воздух в аллеях елагинского парка. - А чем воздух дурен в клубе или хоть в нашем совете, если только не садиться близко к Петру Фомичу да к Семену Яковлевичу (ср. Аянов)". Искусством не интересовался. Когда зашла речь о древних произведениях скульптуры и Чешнев находил их неподражаемыми, У. заметил: "Теперь все это машинами стали делать на фабриках, - magnifique - et pas cher!" ("Перевод", Уранов, 1) В романе Бебикова нашел "грандиозные картины", хотя романов не читал вовсе (когда речь зашла об известном романе Эркмана-Шатриана "История крестьянина", У. все "добивался" у Сухова, читал ли его тот, и спрашивал, что там такое описывается?). Одобрил речь-лекцию Профессора ("Дело! дело! именно так!"), выяснявшего и объяснявшего значение романа вообще, хотя к литературе был совершенно равнодушен; это, однако, по его словам, не значило, что он был равнодушен к Бебикову и "его произведению". Он счел себя даже "обиженным", когда Бебиков не пригласил его в свой "домашний кружок" послушать чтение романа, и "торжествовал", после того как автор обещал прочесть свое произведение в его, Уранова, доме. "Собственно романом" У. "мало интересовался", но "слух о романе произвел сенсацию в свете, стал событием дня и поэтому стал и для него событием". "Прежде и старательнее всего" У. позаботился о меню ужина (он называл себя "автором" этого меню) и о том, чтобы общество слушателей имело и авторитетных представителей литературного мира (в число этих представителей он включил и Красноперова, "предполагая в нем знатока литературы", п. ч. тот был когда-то приятелем Греча и Булгарина), он же просил племянника "помочь, чтоб весело было". "Хорош или дурен роман, будут довольны слушатели и автор слушателями", для У. было - "дело совсем не в том. А в том, что вся эта процедура займет у него целую неделю: разъезды, приглашения и, наконец, желанный вечер, проведенный по-зимнему, далеко за полночь, и потом ужин до утра! Кроме того, после долго будут говорить, что автор читал первый раз, почти публично, у него, у У-а!"
В качестве "гостеприимного хозяина во время перерыва приглашал каждого "освежиться шампанским, а автору принес какой-то флакон с утоляющими жажду лепешками, купленный в английском магазине". - "В Лондоне, в парламенте у всякого оратора непременно есть в кармане такой флакон! - объяснил он. - Я буду возить с собой в совет!" Кряков, "как рублем подарил" "гостеприимного" У., когда на его убеждение отужинать (У. "почти силою толкал" в столовую" "упрямых", в том числе и Крякова) сказал: "Хорошо, хорошо, это кстати, я проголодался". - "И прекрасно, - ответил У., пожимая ему руку: - я очень рад". За ужином больше молчал, но "внушительно заметил" Красноперову: "Что ты! что нам за надобность угождать, ведь мы не ребята; чего нам заискивать у нового поколения. Мы его не боимся и ничего не ждем от него дурного. Вон он (У. указал на племянника) тоже новое поколение: что ж, дурен, что ли? В большинстве и все они такие, и дай Бог, чтоб были такие". Обиделся за отсутствующего автора и "учтиво" заметил Крякову, что никто не просит восхищаться романом, тем более, что он и не напечатан, а прочтен "по доверию, в надежде на снисхождение". Предложил поднести Бебикову старинный кубок, хранившийся у него в шкапе, и написать на кубке имена всех присутствующих на вечере. После решительного отказа Крякова присоединить свою подпись "начал немного беспокоиться и поглядывать с недоумением то на Крякова, то на своего племянника (который привел Крякова). Поведение Крякова смущало У.: "ему было как-то неловко и в конце концов он "твердо заявил" в ответ на речи Крякова: "Позвольте не согласиться с вашим отзывом": "роман не скучный... Мы все налицо и все скажем противное". Однако на парадокс Крякова, "что в жизни есть - все нужно!" - У. "добродушно улыбнулся" и заметил: "Нет, тут есть и правда!" Когда тот же Кряков назвал роман Бебикова "протестом аристократизма и милитаризма против демократии", "против человеческих прав, личной свободы, равенства", У. признал и это "очень любопытным". Когда же Кряков обозвал всех присутствующих шовинистами, У. с недоумением поглядывал на соседей. "Что это еще такое?" - шепотом спросил генерал у Сухова. Тот спросил о том же у Уранова, У. - у Чешнева, но, как хозяин, старался "загладить дурное впечатление и на слова Сухова ("А все-таки весело, превесело здесь!") тихо сказал: "Да, весело: только как мне придется разделываться". Но в ответ на заявление Крякова - "того и гляди, за полицией пошлют", - ответил, "почти обидчиво": "Не беспокойтесь, вы здесь в полной безопасности!" Прощаясь с Кряковым, заявил: "Я сам приеду к вам с визитом, благодарить вас за посещение", но после ухода Крякова сказал, показывая на Сухова: "Мы поехали бы - вот с ним! - если б это было в городе. Но, конечно, он не серьезно приглашал нас, да еще в Павловск! Ты, Митя, завези ему просто наши карточки". После того, как открылось, что Кряков был не кто иной, как переодетый артист Имп. Театров", У. в день бенефиса артиста поднес ему большой старинный серебряный кубок, предназначавшийся Бебикову.