Углицкий, Лев Михайлович ("На родине")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- Губернатор; у него "были красивые, правильные черты лица, живые карие глаза с черными бровями, прекрасно очерченный рот с тонкими губами. Взгляд беглый, зоркий, улыбка веселая, немного насмешливая. Стройные, красивые руки с длинными прозрачными ногтями. Дома, в утреннем наряде, с белыми, как снег, манжетами, он смотрел франтом". "Он был представителен, pr?sentable, по его выражению, и красиво губернаторствовал в приемах у себя на дому, в гостиных у губернской знати, на губернаторских выходах в праздники или в соборе у обедни". "Всякий в толпе, не зная его, скажет, что это губернатор. Когда он гулял один пешком по городу, незнакомые встречные снимали шляпу, узнавая в нем "особу". Он пуще всего дорожил представительностью и других ценил по тону, позе, манерам. Он представительность смешивал с добродетелью и снисходил, ради нее, к чужим порокам, а к своим и подавно, чувствуя себя pr?sentable au plus haut degr?" (?м. "Перевод", Углицкий, 1). - "Tr?s pr?sentable!" (?м. "Перевод", Углицкий, 2) - было у него высшей аттестацией нового лица". "Происходил из старинного дворянского рода, учился, кажется, в пажеском корпусе или дома, а вернее, должно быть, нигде не учился". Прошел строгую военную школу, сражался, делал, что ему приказывали, и "не вложил в дело часть самого себя, что-нибудь свое". Из войны, походов, сражений только вынес "впечатления личной отваги, блеска, щегольства, разных веселых авантюр за границей". "Серьезная, строгая сторона той великой эпохи (1812 года) от него "ускользнула". Он ее будто не видал, жил как-то вне ее. Дома у себя - та же беззаботность и бессодержательность жизни, на широкую ногу, хотя У. был "в долгу, как в шелку". Свои долги он разделял на "подвижные" и "стереотипные". Сумма "подвижных" мелких долгов менялась, то повышалась, то понижалась: последнее случалось, когда заимодавец попадал в "денежную минуту", узнавал, что У. получил куш. Он уплачивал если не все, то хоть часть. Если же долг затягивался, то, после известного срока, причислялся к стереотипным. Правда, он возлагал упование на наследство после какой-то богатой бездетной тетки в Петербурге - но это наследство было проблематическое, вроде ожидания приезда богатого дяди из Америки". У У-ого "делание долгов было приведено в систему, но все, что доставлялось в губернаторский дом из лавок, оплачивалось немедленно". "Ничем этим, как и мелкими долгами, он не грешил". - "Это mauvais genre, - говорил он". - Крупных доходов по службе У. гнушался не менее, хотя "злоязычный Янов" рассказывал, что "откупщику не везет" в "карточной игре… с губернатором". "В делах по своей должности был очень чуток, наблюдателен и зорок". "По одному намеку в начале протокола он знал, о чем говорится дальше, нужды нет, что в правлении слушал чтение вполуха". "Толпу просителей примет живо, бойко, разберет и отпустит в какие-нибудь полчаса. Осмотрит тюрьму, какой-нибудь госпиталь - все это на ходу, мимоездом, до завтрака, а между завтраком и обедом делает или принимает визиты". "Но для дел он не сделал ничего, ни дурного, ни хорошего, как и его предместники. Были, правда, у него порывы": "разогнать немного тьму, прижать взяточничество, заместить казнокрадов порядочными людьми, но он был не Геркулес, что бы очистить эти Авгиевы конюшни. Где ему? У него вдруг загорится порыв, вспыхнет и скоро простынет". У него "идеи, намерения вспыхивали внезапно, как искры"; "снаружи дело так и кипело у него и около него, - и все-таки ничего нового, живого, интересного во всей административной машине не было. У него была тьма способностей, но жив, бодр, зорок и очень подвижен был он сам, а дело оставалось таким же, как он его застал". У. "бегло говорил по-французски, а русской речью владел мастерски, без книжного красноречия", но был безграмотный или, по меньшей мере, полуграмотный. Ни по-русски, ни по-французски он не напишет двух-трех строк грамматически правильно. Орфография и синтаксис отсутствовали. Для переписки, даже для писания простых интимных писем ему нужен был секретарь или секретари". Речь "лилась у него, умно, блестяще, с искрами юмора, с неожиданными ловкими оборотами, остроумными сравнениями, антитезами". "Он был виртуоз-рассказчик" [С его слов записана Гончаровым история, легшая в основу рассказа "Превр. судьбы".]. Он отлично пользовался - не приобретенными систематическим путем, а всячески нахватанными знаниями почти во всем и обо всем. А нахватал он знания не из книг, не в школе, а с живых людей, на ходу, в толпе бесчисленных знакомых во всех слоях общества. У него в памяти, как у швеи в рабочем ящике, были лоскутки всяких знаний, и он быстро и искусно выбирал оттуда нужный в данную минуту клочок. Что западало ему в память, то и оставалось там навсегда и служило ему верно. У него развился взгляд и вкус и в литературе, и в искусствах, особенно в живописи". "Апломб в разговоре" "у него был удивительный; он отважно врезывался в разговор, как рубака в неприятельский строй, и отлично уклонялся, когда натыкался на неодолимую преграду". "Особенно мастерски владел он софизмом, как отличный дуэлист шпагой, и спорить с ним, поставить его в границы строгой логики, было мудрено: он не давался". "Анекдоты У. изобиловали кощунством. Между тем, ложась спать, он снимал с груди тонкую металлическую, вершка в два величиной, икону и прикладывался к ней".
У. все любили благодаря его любезному характеру, его светскости, тону, обходительности. Дамы были от него "без ума". С женой у него происходили "жестокие сцены". В "науке страсти нежной" он "был великий стратег и тактик в ней. Он, как и Казанова, его прототип, не годился в Отелло, Ромео, даже в Дон-Жуаны, а прямо в Фобласы. Он не знал никаких нежных чувств, страстных излияний, слез и мук разлуки, ревности - всего того, чем красна человеческая любовь. И если иногда прибегал к этому, то единственно как к средству для достижения желаемой, известной и скорой развязки". (Похождения У. и послужили причиной его отставки. Список - Загряжский). Уезжая из города, он сам разболтался о нежном прощанье в карете с "дамой сердца". - "Вам жаль ее?" - "Мне! - он засмеялся. - Я смотрю теперь на нее - вот как на этого барана! - сказал седой фат, указывая на кучку лежавших в тени около дороги баранов".