Тит Никонович Ватутин ("Обрыв")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- "Старинный и лучший друг" "ежедневный гость", "собеседник и советник" Татьяны Марковны. Помещик, владелец двухсот пятидесяти душ или трехсот в губернии. "Ему было лет под пятьдесят, а он имел вид сорокалетнего свежего, румяного человека, благодаря парику и всегда гладко бритому подбородку". "Взгляд и улыбка у него так были приветливы, что сразу располагали в его пользу". Он "не душился, не молодился, а был как-то опрятен, изящно чист и благороден видом, манерами, обхождением. Одевался всегда чисто, особенно любил белье и блистал не вышивками какими-нибудь, не фасонами, а белизной". "Все просто на нем, но все как будто сияет. Нанковые панталоны выглажены, чисты; синий фрак как с иголочки". Он, по мнению Татьяны Марковны, "молодых франтов за пояс заткнет". "Слова его, манеры, поступь были проникнуты какою-то легкой стыдливостью, скрывалась уверенность в собственном достоинстве и никогда не высказывалась, а как-то видимо присутствовала в нем, как будто готовая обнаружиться, когда дойдет до этого необходимость". "Он сохранял всегда учтивость и сдержанность в словах и жестах, как бы с кем близок ни был". "И губернатору, и приятелю, и новому лицу он всегда одинаково поклонится, шаркнет ногой и приподнимет ее немного назад, соблюдая старинные фасоны вежливости". "Приятно кланяется", по выражению Татьяны Марковны. Получив от Райского привезенные из Петербурга подарки, "Т. Н. смутился, растерялся в шарканье и благодарственных приветствиях". "Перед дамой он никогда не сядет и даже на улице говорит без шапки, прежде всех поднимет платок и подвинет скамеечку. Если в доме есть девицы, то принесет фунт конфет, букет цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченную учтивость, смешанную с неизменной почтительностью рыцарей старого времени, не позволяя себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь перед ними иначе как во фраке". К Татьяне Марковне подходил "к ручке", подносил ей "цветок или фрукт". "Дамам", по мнению Ватутина, нужно говорить и делать одни приятности". - "Как угодно, ce femme que veut!" ("Перевод", Тит Никоныч, 1)- соглашался он всегда. Несмотря на то, что он Веру и Марфиньку - "обеих девиц" - "на колене" качал и "обучал" грамоте вместе с Татьяной Марковной", он неизменно называл Веру - Верой Васильевной, а Марфиньку - Марфой Васильевной. Без их "позволения" T. и не "смел" представить им подарка. Когда Марфинька хотела его поцеловать, а Викентьев "ревновал", Т. Н. "заливался застенчивым смехом": "К вашим услугам, Марфа Васильевна!.. сочту себя счастливым…" "Несмотря на свои ограниченные средства, он имел вид щедрого барина: так легко и равнодушно бросал он сто рублей, как будто бросал тысячи". Волохову он отдал триста рублей и не вспомнил о долге. Марфиньке в день ее рождения и помолвки подарил "роскошный дамский туалет", артистической тонкой работы, с Севрской фабрики". - "Пять тысяч рублей ассигнациями мой дед заплатил в приданое моей родительнице", - пояснил Райскому Т. Н. Он же и Вере взял смелость изготовить в свое время, при ее замужестве, равный этому подарок ("массивный серебряный столовый сервиз", "старой, тоже артистической, работы"). "Не проходило почти дня, что бы Т. Н не принес какого-нибудь подарка бабушке или внучкам. В марте, когда еще о зелени не слыхать нигде, он принесет свежий огурец или корзиночку земляники, в апреле горсточку свежих грибов - "первую повивку". - "Вы не переменились, Т. Н.! - заметил Райский, встретясь с Ватутиным после четырнадцатилетней разлуки: "почти не постарели, так бодры, свежи, и так же добры, любезны!" Т. Н. расшаркался, подняв немного одну ногу назад". - "Слава Богу: только вот ревматизмы и желудок не совсем... старость!" "Он, взглянул на дам и конфузливо остановился; от этого он был противником тяжелых и неудобосваримых блюд и настоящим обедом называл "легкий супец из крупы, котлетку, цыпленка и желе". "Грибы и шампанское на ночь" считал также блюдом "неудобосваримым". "Он боялся сырости; Райский, "по поручению бабушки", привез ему из Петербурга в подарок "замшевую фуфайку и панталоны" и "кусок морского каната класть в уши, как просил "сам Ватутин". Любил потолковать об "отменных гигиенических правилах" врачей, сам следовал им и советовал другим "не пренебрегать здоровьем": "Теперь август, вечера становятся сыры. Вы, - говорил Вере Т. Н., - делаете продолжительные прогулки, - это прекрасно, - ничто так не поддерживает здоровья, как свежий воздух и моцион. Но при этом отнюдь не должно позволять себе выходить по вечерам с открытой головой, а равно и без ботинок на толстой подошве. Особенно дамам при нежной комплекции... Всего лучше при этом брать с собою косыночку теплую". - "Не сыро ли будет там? - заметил Т. Н. на приглашение Бережковой пить вечерний чай в саду. Он сам "не курил табаку". - "Никотин очень вредно действует на легкие и на желудок: осадок делает и насильственно ускоряет пищеварение. Притом... неприятно дамам", замечал Т. Н.
Он был всегда "одинакий, вежливый, любезный" а когда разговор принимал сколько-нибудь острый характер, уклончиво улыбался и молчал. - "Какой странный человек! Слышите, Т. Н., что он говорит! - обратилась бабушка к Ватутину, отталкивая Райского". - "Приятно слушать: очень-очень умно - я ловлю каждое слово! - вмешалась Крицкая, которая все ловила взгляд Райского, но напрасно". Т. Н. потупился, потом дружески улыбнулся Райскому". - "И я не выжила из ума! - отозвалась сердито бабушка на замечание гостьи". - "Видно, что Борис Павлович читал много новых, хороших книг... уклончиво произнес Ватутин". - "Слог прекрасный! Однако, матушка, сюда самовар несут, я боюсь... угара". Т. Н. всем любил сказать и сделать "приятное". - "Каким молодцом! Как возмужали! Вас не узнаешь!" - говорил Т. Н. Райскому при встрече, сияя добротой и удовольствием. Он и Волохова "принял у себя ночью", "накормил его" и "приятно" провел с ним время". Он подыскал оправдание и Райскому пред бабушкой, находившей, что в первый день после своего приезда Борису Павловичу "обедать следовало дома", а не в гостях (у Леонтия). Т. Н. объяснил, что "Борис Павлович, вероятно, хотел сделать перед обедом моцион и зашел далеко, и тем самым поставил себя в некоторого рода возможность попасть к обеду". Т. Н. и о Волохове отзывался мягко: "должно быть сбился в ранней молодости с прямого пути... Но, кажется, с большими дарованиями и сведениями: мог бы быть полезен". Готовя свадебный подарок Марфиньке, он считал вкус "Райского порукой", что этот подарок будет благосклонно принят дорогой новорожденной!.."
Учился В. в кадетском корпусе, после "служил в военной, службе"; наконец, "вышел в отставку", приехал в город, купил маленький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо". "В свою деревню он "никогда не заглядывал", не знал даже сколько у него душ и предоставлял крестьянам делать что хотят и платить ему оброку сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял. Возьмет стыдливо привезенные деньги, не "считая, положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали куда хотят".
Т. Н был "ежедневным гостем" в доме Бережковой. - "Это как моя семья", - признался он Райскому. Когда, по желанию Татьяны Марковны, он вынужден был уехать в свою деревню, Райский привез его оттуда "чуть живого". "Он похудел, пожелтел, еле двигался, и только увидев Татьяну Марковну, всю ее обстановку, и себя самого среди этой картины, за столом, с заткнутой за галстук салфеткой, или у окна на табурете, подле ее кресел, с налитой ею чашкой чаю - мало-помалу пришел в себя и стал радоваться, как ребенок, у которого отняли и вдруг опять дали игрушки". "Он, от радости, вдруг засмеется и закроется салфеткой, потрет руки одна о другую с жаром или встанет и ни с того, ни с сего поклонится всем присутствующим и отчаянно шаркнет ножкой. А когда все засмеются над ним, он засмеется лучше всех, снимет парик и погладит себе с исступлением лысину или потреплет, вместо Пашутки, Василису по щечке". "Словом, он немного одурел и пришел в себя на третий день". Когда Татьяна Марковна позднее решила уехать в свое Новоселово, всех печальнее был Т. Н. Он "любил беседовать с нею о том, что делается в свете, - кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отсюда за границу". "Он любил читать, а особенно по части политики и естественных наук, пополняя чтением "свое слабое образование". "Знал он еще наизусть все старинные дворянские дома, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане и французы и решит, полезно ли это, или нет". "По словам Татьяны Марковны, Т. Н. "умно говорит": "Мне не сговорить с тобой - поговори с Т. Н.", - обратилась она к Райскому. Тот же Т. Н сообщал Татьяне Марковне, что сахар подешевел в Нижнем, чтобы не обманули купцы, или что чай скоро вздорожает, чтоб она заблаговременно запаслась". Т. Н. "носил Марфиньке журналы", а Бережковой что-нибудь любопытное по части хозяйства, каких-нибудь событий вроде убийств, больших пожаров или гигиенических наставлений". Веру и Марфиньку "любил, как родных дочерей". - "Какая отменная девица! - отзывался Т. Н. о Марфиньке. - Это распускающаяся, так сказать, роза на стебельке, до коей даже дыхание ветерка не смеет коснуться!" "И чмокнул умиленно губами". Веру он называл также "отменной девицей". Однако все происходившее в Малиновке ускользнуло от его внимания. Когда "на другой день, после бессонной ночи", Татьяна Марковна послала с утра за Т. Н., "он приехал было веселый, радуясь, что угрожавшая ей" и "Вере Васильевне болезнь и расстройство миновались благополучно, привез громадный арбуз и ананас в подарок, расшаркался, разлюбезничался..." - "Обновил к осени фуфайку, поздравьте, - сказал он: - подарок дражайшего Бориса Павловича". "Взглянув на Татьяну Марковну, он вдруг остолбенел и испугался". После долгой беседы с Татьяной Марковной Т. был "точно убитый". От Татьяны Марковны Т. Н. был "в восхищении", взгляд его выражал "обожание"; к ней он "питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой, что по тому только, как он входил к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить, что он любил ее без памяти", но "в ее тоне было больше живости и короткости". "Она даже брала над ним верх". По ее желанию он не принимал Волохова, без ее позволения ничего не делал, а если предпринимал что без ее ведома, то "сильно тревожился и боялся грозы". - "Может быть, по своей доброте, простит меня", - прибавлял Т. Н., когда без ведома Татьяны Марковны он приготовил свадебный подарок Марфиньке и Вере. О своем чувстве к Татьяне Марковне он молчал и "никогда, ни в отношении к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости". Он последовал бы за Татьяной Марковной на край света", но "после сплетни" (Татьяна Марковна), когда Бережкова уезжала в свое Новоселово, Т. Н. было "не совсем ловко ехать с нею". После того, как Татьяна Марк. "разрешила приехать к ней на праздник Рождества и там, смотря по обстоятельствам, пожалуй, и остаться", "он вздохнул немного отраднее и обрадовался предложению Тушина погостить до тех пор у него".
Т. Н., по определению Райского, "остаток прошлого века, живущий под знаменем вечной учтивости, приличного тона, уклончивости, изящного смирения и таковых же манер, все всем прощающий, ничем не оскорбляющийся и берегущий свое драгоценное здоровье, всеми любимый и всех любящий". Райский видел в нем "идеал доброго дяди, хотя в минуты хандры T. и в его глазах являлся "старым, отжившим барином, ни на что не нужным". Волохов дал Ватутину прозвище - "сахарный маркиз". (Ср. Якубов. также - "Прототипы").