Татьяна Ларина ("Евг. Онегин")
Смотри также Литературные типы произведений Пушкина
- "Старшая дочь" Лариных, еще "девочка", на взгляд Онегина; уж "не дитя", по мнению матери, "никто б ее назвать прекрасной не мог"; она "не привлекает очей красотою и свежестью румяной". При появлении ее в московском театре "не обратились на нее ни дам ревнивые лорнеты, ни трубки модных знатоков". На балу в Москве она сидит, "не замечаема никем". - У нее "прелестные плечи", "прелестные пальчики". "Московские кузины" находят, что она "очень недурна", хотя и "бледна и худа". "Бледный цвет ее" и "вид унылый" подмечает и Онегин. В Москве "один какой-то шут печальный ее находит идеальной". Московские "девы" считают Т. "что-то странной, провинциальной и жеманной". Сама она боится поездки в Москву; боится "на суд взыскательному свету представить ясные черты провинциальной простоты, и запоздалые наряды, и запоздалый склад речей! Московских франтов и цирцей привлечь насмешливые взгляды! О, страх! нет, лучше и верней в глуши лесов остаться ей..." Татьяна "уездная барышня", "бедная", "простая", "несмелая", "смиренная", "верила преданьям простонародной старины, и снам, и карточным гаданьям и предсказаниям луны". "Таинственно ей все предметы провозглашали что-нибудь, предчувствия теснили грудь. Жеманный кот, на печке сидя, мурлыча, лапкой рыльце мыл: то несомненный знак ей был, что едут гости. Вдруг увидя младой двурогий лик луны на небе с левой стороны, она дрожала и бледнела; когда ж падучая звезда по небу темному летела и рассыпалася, тогда в смятенье Таня торопилась, пока звезда еще катилась, желанье сердца ей шепнуть. Когда случалось где-нибудь ей встретить черного монаха иль быстрый заяц меж полей перебегал дорогу ей - не зная, что начать со страха, предчувствий горестных полна, ждала несчастья уж она". "Что ж? тайну прелесть находила и в самом ужасе она". - После крещенского сна ее долго "тревожит сновиденье. Не зная, как его понять, мечтанья страшного значенье Татьяна хочет отыскать". Она "дней несколько потом все беспокоилась о том". "Ее любимец" - "Мартын Задека, глава халдейских мудрецов, гадатель, толкователь снов". "…Он отрады во всех печалях ей дарит и безотлучно с нею спит". Библиотека ее состоит из "полки книг" с произведениями Ричардсона, Руссо, г-жи Коттэн и т. п. - французских романов [Т. "по-русски плохо знала, романов наших не читала и выражалася с трудом на языке своем родном"]. Полка пополнялась "кочующими купцами", привозившими в "забытое селенье" разрозненную "Мальвину", "Мартына Задеку" и т. п. Татьяна жила "в глуши лесов", "в глуши забытого селенья", и ей дорог был этот "милый, тихий свет" с его "жизнью полевою". Ей дороги "свои роща и луга", и "дикий сад", и "свои цветы", "уединенный уголок, где льется светлый ручеек"; "знакомых гор вершины, знакомые леса, мирные долины". - "Она любила на балконе предупреждать зари восход". "Русская душою, сама не зная почему", она "любила русскую зиму с ее холодною красою". Когда было решено ехать в Москву, "вставая с первыми лучами, теперь она в поля спешит", прощается, озирая их "умиленными очами". "Ее прогулки длятся доле. Теперь то холмик, то ручей остановляют поневоле Татьяну прелестью своей; она, как с давними друзьями, с своими рощами, лугами еще беседовать спешит"... "Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?" - "Прости и ты, моя свобода", - говорит она, уезжая - "и слез ручей у Тани льется из очей". В Москве Тане "нехорошо на новоселье". Утром "садится она", по обыкновению, "у окна". "Пред нею незнакомый двор, конюшня, кухня и забор". На балу "ей душно"... "Мысль ее далече бродит: забыт и свет, и шумный бал"... "Она мечтой стремится к жизни полевой, в деревню, к бедным поселянам"... Беседы в гостиных кажутся ей "бессвязным, пошлым вздором"; все в людях здесь "бледно и равнодушно". Когда Т. стала "княгинею N" - внешний вид ее совершенно изменился. В ней "нельзя было найти и следов Татьяны прежней". "С головы до ног никто бы в ней найти не мог того, что модой самовластной в высоком лондонском кругу зовется vulgar". "Она была не тороплива, не холодна, не говорлива, без взора наглого для всех, без притязаний на успех, без этих маленьких ужимок, без притязательных затей... Все тихо, просто было в ней. Она, казалось, верный снимок du comme il faut"... Из "бедной" "уездной барышни", "смиренной, несмелой и простой", она стала "неприступною богиней роскошной царственной Невы", "величавой, небрежной законодательницей зал". Когда она входит "на бал" - "толпа колеблется, и по зале бежит шепот". К ней дамы подвигаются ближе, старушки улыбаются ей; мужчины кланяются ниже, ловят взор ее очей; девицы проходят "тише пред ней по зале". Сама Т. ценит мнение света: когда "влюбленный" Онегин стал "следовать за ней, как тень" и писать письма, она не выдала ничем других чувств, но "на лице ее" можно было прочитать "след боязни тайной, чтоб муж иль свет не угадал проказы слабости случайной, всего, что мой Онегин знал". - Т. "твердо вошла в свою роль". Однако все же это была лишь "роль". В душе ее продолжала жить "прежняя Таня, бедная Таня", "с мечтами, с сердцем прежних дней". "Мне, Онегин, - говорит она Е-ю, - пышность эта, постылой жизни мишура, мои успехи в вихре света, мой модный дом и вечера - что в них? Сейчас отдать я рада всю эту ветошь маскарада, весь этот блеск, и шум, и чад за полку книг, за дикий сад, за наше бедное жилище, за те места, где в первый раз, Онегин, видела я вас, да за смиренное кладбище, где нынче крест и тень ветвей над бедной нянею моей".
Была от природы "мечтательницей милой". "Задумчивость" была ее "подругой от самых колыбельных дней". В детстве "детские проказы ей были чужды". "Когда няня собирала для Ольги на широкий луг всех маленьких ее подруг, она в горелки не играла, ей скучен был и звонкий смех, и шум их ветреных утех". "Куклы, даже в эти годы, Т. в руки не брала, про вести города и моды с ней разговоров не вела". "Ее изнеженные пальцы не знали игл; склонясь на пяльцы, узором шелковым она не оживляла полотна". Ее сердце "пленяли страшные рассказы зимою в темноте ночей". - "Она ласкаться не умела к отцу и матери своей". Став после княгиней, она вспоминает в беседе с Онегиным не их могилы, а кладбище, где лежит ее "бедная няня". "Дика, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива, она в семье своей родной казалась девочкой чужой", хотя одарена "сердцем пламенным и нежным". "Долю" свою она считает "несчастной". "Вообрази, я здесь одна, - пишет она Евгению, - никто меня не понимает. Рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна". "Теченье сельского досуга услаждает ей" только "задумчивость мечтами". "Ей рано" стали нравиться романы. Они ей заменяли все". Днем она "бродит" с ними "в саду" или "в тишине лесов"; ночью заветный "том лежит у нее под подушкой". Это были, по большей части, устаревшие уже в то время романы, в которых "пламенный творец, свой слог на важный лад настроя, являл нам своего героя как совершенства образец. Он одарял предмет любимый, всегда неправедно гонимый, душой чувствительной, умом и привлекательным лицом. Питая жар чистейшей страсти, всегда восторженный герой готов был жертвовать собой, и при конце последней части всегда наказан был порок, добру достойный был венок". Таня "влюблялась в обманы" этих романов - в "Вольмара", "Грандисона", "Малек-Аделя", и ей мечтался свой герой "совершенства образец". - "Ты в сновиденьях мне являлся... незримый ты мне был уж мил, твой чудный взор меня томил, в душе твой голос раздавался давно"... Незримый "герой" "говорит с нею в тиши" в высочайшие минуты жизни - когда она "в молитвах услаждает тоску волнуемой души", когда она "помогает бедным". - "Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой", - пишет она "герою". Его "посылает ей Бог": "то в высшем суждено совете, то воля неба", верит Т. Под влиянием чтения "давно ее воображенье, сгорая негой и тоской, алкало пищи роковой; давно сердечное томленье теснило ей младую грудь; душа ждала... кого-нибудь... И дождалась". - "Герой" явился: Онегин, живший совершенным "анахоретом", неожиданно приехал к Лариным. "Пошла догадка за догадкой": "все" стали "Татьяне прочить жениха". Т. "слушала с досадой такие сплетни, но тайком с неизъяснимою отрадой невольно думает о том; и в сердце дума заронилась; пора пришла - она влюбилась... Открылись очи; она сказала: это он". В письме же к Онегину сама Т. рассказывает так: "ты чуть вошел - я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!" - "Он!" "Для мечтательницы милой облеклись в единый образ" и "Малек-Адель, и де-Линар, любовник Юлии Вольмар, и Вертер, мученик мятежный, и бесподобный Грандисон" - все это "в одном Онегине слилось". - "Вообрази, я здесь одна", "молча гибнуть я должна" (выше), пишет Т. своему "герою". "Судьбу мою отныне я тебе вручаю, перед тобою слезы лью, твоей защиты умоляю". - "В это самое мгновенье не ты ли, милое виденье, в прозрачной темноте мелькнул, приникнул тихо к изголовью? Не ты ль с отрадой и любовью слова надежды мне шепнул? Кто ты, мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?" - "Я знаю, ты мне послан Богом, до гроба ты - хранитель мой". Это "он". "В милой простоте" Т. "не ведает обмана и верит избранной мечте". И вот "теперь и дни и ночи и жаркий, одинокий сон - все полно им; все деве милой без умолку волшебной силой твердит о нем. Докучны ей и звуки ласковых речей, и взор заботливой прислуги. В уныние погружена, гостей не слушает она и проклинает их досуги, их неожиданный приезд и продолжительный присест". - "Теперь с каким она вниманьем" перечитывает "сладостный роман. С каким живым очарованьем пьет обольстительный обман!" "Она бродит с опасною книгой в тишине лесов, одна" и "воображает себя героиней своих возлюбленных творцов - Кларисой, Юлией, Дельфиной". Везде ее воображенью представляются "приюты счастливых свиданий". Она "в ослепительной надежде блаженство темное зовет, негу жизни узнает, пьет волшебный яд желаний". Она ищет в романе "и находит свой тайный жар, свои мечты, плоды сердечной полноты"; вздыхает, и себе присвоя чужой восторг, чужую грусть, в забвеньи шепчет наизусть письмо для милого героя"... "Тоска любви Т. гонит, и в сад идет она грустить, и вдруг недвижны очи клонит, и лень ей далее ступить: приподнялася грудь, ланиты мгновенным пламенем залиты, дыханье замерло в устах, и в слухе шум, и блеск в очах"... "Я влюблена", -шепчет она няне. - "Сердечный друг, ты не здорова? - Оставь меня, я влюблена" - ...И тут "вдруг мысль в ее уме родилась": она пишет свое "необдуманное письмо" ("Кто ей внушал и эту нежность, и слов любезную небрежность? Кто ей внушал умильный вздор, безумный сердца разговор и увлекательный, и вредный?.... Я не могу понять...) Т. пишет письмо, "стыдом и страхом замирая", страшится его "перечесть". Отправив письмо, она полна надежд и мучений. "Бледна, как тень, с утра одета, Т. ждет". "Но день протек - и нет ответа. Другой настал: все нет как нет". Когда приехал Ленский и старушка Ларина случайно спросила о Евгении, "Т., вспыхнув, задрожала". Услышав, что Онегин "сегодня быть обещал", "Т. потупила взор, как будто слыша злой укор". Вечером "Т. пред окном стояла, на стекла хладные дыша, задумавшись, моя душа, прелестным пальчиком писала на отуманенном стекле заветный вензель О да Е. И между тем душа в ней ныла, и слез был полон томный взор". "Вдруг топот; кровь ее застыла... вот ближе... скачут... и на двор Евгений! "Ах!" - и легче тени Татьяна прыг в другие сени, с крыльца на двор и прямо в сад; летит, летит; взглянуть назад не смеет; мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты, сирень переломала, по цветникам летя к ручью и, задыхаясь, на скамью упала". Онегин "прервал ее тяжелый сон" своею "проповедью". - Когда после этого он "подал руку ей" - "печально (как говорится, машинально) Т. молча оперлась; головкой томною склонясь, пошла домой". - Этот "час" кажется ей еще годы спустя "страшным"... - "Боже! стынет кровь, как только вспомню взгляд холодный и эту проповедь". - Но любовь Т. не прошла: "Татьяна любит не шутя - и предается безусловно любви, как милое дитя". "Любви безумные страданья не перестали волновать младой души, печали жадной; нет, пуще страстью безотрадной Татьяна бедная горит; ее постели сон бежит; здоровье, жизни цвет и сладость, улыбка, девственный покой, пропало все, что звук пустой, и меркнет милой Тани младость: так одевает бури тень едва рождающийся день. Увы, Татьяна увядает; бледнеет, гаснет - и молчит! ничто ее не занимает, ее души не шевелит". "Неожиданное" появление Онегина на ее именинах привело ее в смятенье: "утренней луны бледней и трепетней гонимой лани, темнеющих очей она не подымает: пышет бурно в ней страстный жар; ей душно, дурно, она приветствий двух друзей не слышит, слезы из очей хотят уж капать; уже готова бедняжка в обморок упасть". - Странный "нежный взор" Онегина на минуту "оживляет сердце" ей, но тотчас затем Онегин начинает ухаживать за Ольгой. "Его нежданным появленьем, мгновенной нежностью очей и странным с Ольгой поведеньем до глубины души своей она проникнута"; не может никак понять своего "героя", "тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит..." "Погибну, - Таня говорит: - но гибель от него любезна, я не ропщу: зачем роптать? не может он мне счастья дать". Смерть Ленского не убила ее любви. Наоборот, "в одиночестве жестоком" после отъезда Ольги "сильнее страсть ее горит, и об Онегине далеком ей сердце громче говорит. Она его не будет видеть; она должна в нем ненавидеть убийцу брата своего". Но, войдя в покинутый дом Онегина, "Т. взором умиленным вокруг себя на все глядит; и все ей кажется бесценным, все душу томную живит полумучительной отрадой". Наутро посетив снова дом Евгения, "забыв на время все на свете, она долго плачет", но "любовь" свою Т. скрывает от всех, "хранит заветный клад и слез и счастья и не делится им ни с кем". Она "изнывает тайно". В "келье модной" Евгения Т. нашла новые книги, не похожие на ее старые романы. "Показался выбор их ей странен". "Чтенью предалася Татьяна жадною душой, и ей открылся мир иной". "Британской музы небылицы тревожат сон отроковицы, и стал теперь ее кумир или задумчивый Вампир, или Мельмот, бродяга мрачный, иль Вечный жид, или Корсар, или таинственный Сбогар. Лорд Байрон прихотью удачной облек в унылый романтизм и безнадежный эгоизм". В книгах Онегина "хранили многие страницы отметку редкую ногтей. Глаза внимательной девицы устремлены на них живей. Татьяна видит с трепетаньем, какою мыслью, замечаньем бывал Евгений поражен, с чем молча соглашался он. На их полях она встречает черты его карандаша: везде Онегина душа себя невольно выражает, то кратким словом, то крестом, то вопросительным значком". "И начинает понемногу" "Татьяна понимать" "того, по ком она вздыхать осуждена судьбою властной: чудак печальный и опасный, созданье ада иль небес, сей ангел, сей надменный бес, что ж он? Ужели подражанье, ничтожный призрак, иль еще москвич в Гарольдовом плаще, чужих причуд истолкованье, слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он? Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено?" Несмотря на это, Т. и теперь все-таки "любит" Онегина. В Москве на балах и т. п. "мечты" ее уносятся к "местам, где он являлся ей": только "надежды" больше нет, и для нее стали "все жребии равны"...
Став княг. N. и встретившись снова с Евг., Т. совершенно равнодушна к нему по виду. "Она его не замечает, как он ни бейся, хоть умри", и "порою вовсе не заметит, порой одним поклоном встретит". В ответ на его частые письма - "в лице лишь гнева след". - Богатая опытом светской жизни, Т. теперь еще больше поняла Онегина и его "внезапную любовь". - "Онегин, я была моложе, я лучше, кажется, была, и я любила вас; и что же? Что в сердце вашем я нашла, какой ответ? Одну суровость..." "Тогда - не правда ли? - в пустыне, вдали от суетной молвы, я вам не нравилась. Что ж ныне меня преследуете вы?.. Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете теперь являться я должна, что я богата и знатна... Не потому ль, что мой позор теперь бы всеми был замечен и мог бы в обществе принесть вам соблазнительную честь?" - И, несмотря на все это, в душе она продолжает все так же любить Онегина. Ей все дороги "те места", где она "видела его в первый раз". Над письмами Евгения она сидит "и тихо слезы льет рекой, опершись на руку щекой". В ней продолжает жить "прежняя Таня, бедная Таня", "простая дева с сердцем и мечтами прежних дней". В ее душе - "немые страдания": "А счастье было так возможно, так близко!.." - "Я вас люблю - к чему лукавить?" - говорит она Онегину.
"Мечтательница Татьяна одарена (наряду с "воображением живым") "живым умом" и "рассудком". Рассудок говорит и в ее письме: "Быть может, это все пустое, обман неопытной души, и суждено совсем иное", - говорит она. "Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда б не знала вас; не знала б горького мученья. Души неопытной волненья смирив со временем (как знать), по сердцу я нашла бы друга". - "Мы - ничем мы не блестим, хоть вам в рады простодушно", сознает она положение своей семьи и свое, несмотря на жизнь среди "мечтаний". Письмо ее, по мнению Онегина, написано "с таким умом". T., прочитав книги Онегина, не только "поняла" их, но и поняла Онегина из них. Когда она стала "княгинею", то сумела "быстро в роль свою войти" и заслужить уважение "света". В ее салоне, несмотря на то, что там были "необходимые глупцы", "легкий вздор сверкал без глупого жеманства" и его "прерывал разумный толк без пошлых тем, без вечных истин, без педантства", "не пугая ничьих ушей свободной живостью своей". - Наряду с "живым умом", Т. одарена "волею". Еще в деревне, во время "трагинервического припадка" при "нежданном появлении" Онегина, "рассудка власть" у нее "превозмогает": она не "упала в обморок", а "сквозь зубы два слова молвила тишком и усидела за столом". Когда же она позднее встретилась с Онегиным, будучи уже княгинею N, ей уж "ничто не изменяет". "Как сильно ни была она удивлена, поражена, у ней и бровь не шевельнулась, не сжала даже губ она"; "в ней сохранился тот же тон, был так же тих ее поклон". - Даже "зоркий взгляд" Онегина не мог открыть ни ее любви к нему, ни ее "немых страданий". Т. побеждает свою любовь. Ответ ее Онегину звучит непреклонной волей. - Еще в деревне, во время "мечтаний", пред Татьяной носился нравственный идеал долга. "Как знать? - пишет она Евгению: - по сердцу я нашла бы друга, была бы верная супруга и добродетельная мать". В последней главе романа Т. осуществляет этот идеал: "Вы должны, я вас прошу меня оставить... - Я другому отдана и буду век ему верна". "Татьяны милый идеал", - так называет созданный им тип Пушкин.
Критика: 1) "Татьяна - существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины - ровное, светлое пламя; в противном случае - упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, вся отдалась бы своим материнским обязанностям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этой наружной холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур". [Белинский. Соч., т. 8].
2) "Татьяна положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоз русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене после встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже не повторялся в нашей художественной литературе - кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева". [Достоевский. Соч., т. X].
3) "Татьяна вышла у Пушкина сильнее духом, чем Онегин, но поэт вовсе не имел в виду представить свою героиню, как образец сильного женского характера. Вместе с тем, и столь необходимая в данном случае идеализация образа сделана Пушкиным с большой сдержанностью. Татьяна не поставлена на пьедестал. В создании этого образа Пушкин остается все тем же реалистом, не покидающим почвы действительности, каким он обнаружился в Онегине, столь же мало идеализированным". "Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что художественный образ пушкинской Татьяны останется в нашей литературе навсегда. После него был создан целый ряд женских характеров, из которых некоторые принадлежат к первостепенным созданиям искусства. Но ни блестящий сонм тургеневских женщин, ни женские натуры, так глубоко разработанные Л. Н. Толстым, ни другие образы, которые, не будучи первостепенными созданиями искусства, однако, способны заинтересовать нас, по своему содержанию, больше Татьяны - все они, вместе взятые, не могли до сих пор заставить нас забыть Татьяну Пушкина". [Д. Овсянико-Куликовский. Ист. р. лит., т. I].