Базаров, Евгений Васильевич ("Отцы и дети")
Смотри также Литературные типы произведений Тургенева
- Базаров, Евгений Васильевич (Словарь литературных типов).
Критика: Сам Т. в письме к Случевскому считал, что Б. "все-таки подавляет все остальные лица романа (Катков находил, что я в нем представил апофеозу "Современника"). Приданные ему качества не случайны. Я хотел сделать из него лицо трагическое, - тут было не до нежностей. Он честен, правдив и демократ до конца ногтей, - а вы не находите в нем хороших сторон? "Stoff und Kraft" он рекомендует именно как популярную, т. е. пустую книгу: дуэль с П. П. именно введена для наглядного доказательства пустоты элегантно-дворянского рыцарства, выставленного почти преувеличенно-комически; и как бы он отказался от нее? ведь П. П. его побил бы. Базаров, по-моему, постоянно разбивает П-a П-a, а не наоборот; и если он называется нигилистом, то надо читать революционером. "Вся моя повесть, - писал Тургенев, - направлена против дворянства как передового класса". Смерть Базарова (которую гр. Сальяс называет геройскою и потому критикует) должна была, по-моему, наложить последнюю черту на его трагическую фигуру. А ваши молодые люди и ее находят случайной! Оканчиваю следующим замечанием: если читатель не полюбит Базарова со всей его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью - если он его не полюбит, повторяю я, - я виноват и не достиг своей цели. Но "рассыропиться", говоря его словами, - я не хотел, хотя через это я бы, вероятно, тотчас имел молодых людей на моей стороне. Я не хотел напрашиваться на популярность такого рода уступками. Лучше проиграть сражение (и, кажется, я его проиграл), чем выиграть его уловкой. Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная, - и все-таки обреченная на погибель, - потому что она все-таки стоит еще в преддверии будущего, - мне мечтался какой-то странный pendant Пугачевым и т. д. А мои молодые современники говорят мне, качая головами: "Ты, братец, опростоволосился и даже нас обидел: вот Аркадий у тебя почище вышел, - напрасно ты над ним еще не потрудился". Мне остается сделать как в цыганской песне: "снять шапку да пониже поклониться". До сих пор Базарова совершенно поняли, т. е. поняли мои намерения, только два человека, - Достоевский и Боткин". [Письма Т. к Случевскому "Щукинский Сборник" т. 7.)
-----------------------------------
Смотри также Литературные типы произведений Тургенева
Сын отставного штаб-лекаря, студент-медик, готовящийся к экзамену на доктора. Б. был "высок ростом", с "мужественным голосом", с "твердой и стремительной походкой". "Длинное и худое лицо его, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум". "Темно-белокурые волосы, длинные и густые, не скрывали крупных выпуклостей просторного черепа". Манеры его были самоуверенны и небрежны", речи "немногосложны и отрывочны". Б. был "человек не из числа обыкновенных", как выразилась о нем Одинцова. "Один из самых замечательных людей, с которыми я когда-либо встречался"; "я уверен, что его ждет великая будущность", - говорил о нем Аркадий, "благоговевший" перед Б. и находившийся всецело под его влиянием. Даже Одинцова, "с характером свободным и довольно решительным", на время подчинилась влиянию Б. Он был "силен" волей и "энергичен". "Настоящий человек, - говорил он, - тот, о котором думать нечего, а которого надо слушаться или ненавидеть". При объяснении с Одинцовой "не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась сильная и тяжелая - страсть, похожая на злобу и сродни ей", и лицо его "сделалось тоже зверским". Он "хищный" - по выражению Кати. "Мужчина должен быть свиреп" - гласит отличная испанская пословица, - говорил Б. Аркадию: - в тебе нет ни дерзости, ни злости" - а "мы драться хотим", "нам других ломать надо". - Одинцова сказала Б.: "Вы знаете, что я вас боюсь... и в то же время вам доверяю, потому что в сущности вы очень добры". Ребенок охотно "пошел к нему на руки". "Дети чувствуют, кто их любит", - заметила Дуняшка. Непосредственная и добродушная Феничка "не только доверялась ему, не только его не боялась, она при нем держалась вольнее и развязнее, чем при самом Николае Петровиче. После разговора с ней лицо Б. "принимало выражение ясное, почти доброе". "Он обладал особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им, обходился с ними небрежно". "Дворовые мальчишки бегали за "доктуром", как собачонки". Камердинер Петр - "и тот ухмылялся и светлел, как только Б. обращал на него внимание", а прощаясь с ним, "расчувствовался до того, что плакал у него на плече". В нем "бессознательно чувствовалось отсутствие всего дворянского, всего того высшего, что и привлекает и пугает". "Ты на себя надеешься? Ты высокого мнения о себе?" - спросил его Аркадий. "Когда я встречу человека, который не спасовал бы предо мною - тогда я изменю свое мнение о себе", - ответил Б. "Тут только открылась Аркадию вся бездонная пропасть Базаровского самолюбия". - "Обломаю дел много... задача есть, ведь я гигант", - вспоминал Б. свои надежды перед смертью. При одной мысли об оскорблении у него кровь отлила от лица, "вся его гордость так и поднялась на дыбы", он задушил бы оскорбителя, "как котенка". "Однажды, видя, как муравей тащит полумертвую муху, Б. сказал: "пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания - не то, что наш брат, самоломанный, - но сейчас же он отрекся от этого и прибавил: - Я только этим и горжусь. Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает".
Б. был нигилист, т. е. "человек, который ко всему относится с критической точки зрения", "который не склоняется ни перед какими авторитетами, не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип". Он "ни во что не верит", "все отрицает". - "Прежде; в недавнее еще время, заявляет он, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда", т. е. "обличали". "А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и к доктринерству, мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке". "Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным. В теперешнее время всего полезнее отрицание - мы отрицаем". - Все? - "Все. Я тогда буду готов согласиться с вами, - прибавил он, -...когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания". Кроме такого обоснования нигилизма по существу Б. дает еще его психологическое, так сказать философское обоснование: "Принципов вообще нет, а есть ощущения. Все от них зависит". "Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления - в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен - и баста". "Вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?" - спросил Павел П. (Кирсанов). - "Да зачем я стану их признавать? И чему я стану верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и все". "Значит вы верите в одну науку?" - "Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, знания; а наука вообще не существует вовсе". "Медицина" для него также "не существует": "мы теперь вообще над медициной смеемся и ни перед кем не преклоняемся". "Как же это так? Ведь ты доктором хочешь быть?" "Хочу, да одно другому не мешает". Логика русским не нужна: "Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда голодны. Куда нам до этих отвлеченностей". Философию Б. называл "романтизмом" ("это все романтизм, чепуха, гниль, художество"). - Искусство Б. отрицал вполне, как все эстетическое. "И так-таки у вас ни капельки художественного смысла нет? - спросила его Одинцова". - "A на что он нужен, позвольте спросить?" - "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта". Пушкин годится лишь для мальчиков, а взрослым "пора бросить эту ерунду". - "Рафаэль гроша медного не стоит". Когда зашла речь о том, что отец Б. играет на виолончели, Б. вдруг расхохотался. - "Помилуйте, в 44 года человек, pater familias, в....м уезде - играет на виолончели". К природе Б. был "довольно равнодушен". Природа, по его словам, пустяки в том значении, в каком ее теперь понимает Аркадий (эстетическом). "Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник". Отрицание всюду с Б. "Я начинаю соглашаться с дядей, - заметил Аркадий, - ты решительно дурного мнения о русских. - "Эка важность! Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения". Оставляя кирсановскую усадьбу, Б. только сплюнул, пробормотав: "барчуки проклятые". "Дворянин дальше благородного смирения и благородного кипения дойти не может. Ты все-таки мякенький, либеральный барич, эволату", - сказал он Аркадию. - "Ведь в вас, говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, - вы нам дадите и язык настоящий, и законы", - подтрунивал Б. над крестьянами. "Вы говорите с ним (т. е. с мужиком) и презираете его в то же время, - сказал ему Павел Кирсанов. - "Что ж, коли он заслуживает презренья?" "Добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь пословицу "русский мужик Бога слопает?"" Даже освобождение крестьян "едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке". Когда отец Е. П. "велел высечь одного своего оброчного мужика", то, по мнению Б. "очень хорошо сделал, потому что тот вор и пьяница страшнейший". О прогрессе в связи с освобождением крестьян он молвил: "Вчера я прохожу мимо забора и слышу, здешние крестьянские мальчики, вместо какой-нибудь старой песни, горланят: Время верное проходит, сердце чувствует любовь... вот тебе и прогресс". И насчет служения народу, служения этому прогрессу он был особого мнения: "Россия, говорят, тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение (белая, хорошая изба), и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; - ну а дальше?" "Русский мужик - это тот самый таинственный незнакомец, о котором так много некогда говорила госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает". После беседы с Б. на вопрос: "о чем толковал" с ним барин мужик ответил: "так, болтал кое-что; язык почесать захотелось. Известно, барин; разве он что понимает?" "Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы... подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны". "На что нам эта логика?.. куда нам до этих отвлеченностей". - Воспоминания детства не имели власти над Б. Родственное чувство, по его словам, "предрассудок", оно "очень упорно держится в людях. От всего готов отказаться человек, со всяким предрассудком расстанется: но сознаться, что, напр., брат, который чужие платки крадет, вор - это свыше сил. Да и в самом деле: мой брат, мой - и не гений... возможно ли это?" Религию Б. отрицает: "Я на небо гляжу только тогда, когда хочу чихнуть". То же было и в области нравственности: "Надо быть справедливым!" - воскликнул Аркадий. - "Это из чего следует?" - Клевета! - "Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать!" "По моему мнению, выйти за богатого старика - дело ничуть не странное, а благоразумное". "Что ж? и честность ощущение?" - спрашивает его Аркадий. "Еще бы?.. Решился все косить - валяй и себя по ногам". - "Ты придаешь еще значение браку, - говорит он Арк., - я этого от тебя не ожидал". - Любовь в смысле идеальном или, как он выражался, романтическом, Б. называл белибердой, непростительной дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни... "Нравится тебе женщина, - говаривал он, - старайся добиться толку; а нельзя - ну, не надо, отвернись - земля не клином сошлась". "И что за таинственные отношения между мужчиной женщиной? Мы, физиологи, знаем какие это отношения". "Хорошеньким женщинам, - говорит он, - совсем не нужно понимать нашу беседу". "Коли женщина получасовую беседу может поддержать, это уж знак хороший". "По моим замечаниям свободно мыслят между женщинами только уроды". О впечатлении от Одинцовой он говорит: "у нее такие плечи, каких я не видывал давно". - "Этакое богатое тело! - продолжал Базаров: - хоть сейчас в анатомический театр". В женской холодности он находит, что "самый вкус и есть". Он сравнивает ее с мороженым. Б. "имел смелость ни во что не верить", отрицать "все". - Он "привез с собою микроскоп и по целым часам с ним возился" и "работал упорно". "В принсипы не верит, а в лягушек верит", сострил Павел Петрович. - Б. выдвигал такое учение о человеке: "Изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи, как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой". - Разница между "глупым и умным человеком, между добрым и злым" такая же, как "между больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом: исправьте общество, и болезней не будет". - Б. был материалистом. "Дай ему (т. е. отцу) что-нибудь дельное почитать". - "Что бы ему дать?" - спросил Аркадий. - "Дай ему, думаю, Бюхнерово Kraft und Stoff на первый случай". - Все отрицать, все разрушать он признавал полезным, "строить - это уже не наше дело..." - говорил Б., ибо "сперва нужно место расчистить". "Мы ломаем, потому что мы сила... сила так и не отдает отчета", - говорит Аркадий в пояснение слов своего учителя. "Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!" - "Коли раздавят, туда и дорога, - промолвил Б. - Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете". - "Как? вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?" - "От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела", - ответил Б.".
"Мы, - говорит Б. о своих единомышленниках, - ничего не проповедуем и решились ни за что не приниматься". - "А только ругаться? И это называется нигилизмом?" - "И это называется нигилизмом". - "Не так ли вы болтаете, как и все?" - "Чем другим, а этим не грешны". Бесполезность "болтовни" для него ясна. На вопрос: "вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?" Б. ничего не отвечал. "Я уверен, - сказал Аркадий отцу Б., - что сына вашего ждет великая будущность, что он прославит ваше имя". - "Как вы думаете, ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите". "Разумеется не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых". - "На каком же, А. Н.?" - "Это трудно сказать теперь, но он будет знаменит". Сам Б. уклоняется от ответа на подобный же вопрос Одинцовой: "что за охота говорить и думать о будущем, которое, большею частью, не от нас зависит". Наплоди "детей побольше", сказал он Аркадию: "умницы они будут уже потому, что родятся они вовремя, не то, что мы с тобою". "Да, странное существо человек. Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь, какую ведут здесь "отцы", кажется: чего лучше? Ешь, пей и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет: тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними". Прощаясь навсегда с Б-м, Аркадий спросил: "И у тебя нет других слов для меня?" Б. почесал у себя в затылке. "Есть, А., есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, это значит рассиропиться". "Ты их (отца и мать) любишь, Евгений?" - "Люблю, Аркадий". Он был с ними груб, но, уезжая от них внезапно, не решался сказать об этом, огорчить их. "Целый день прошел, прежде чем он решился уведомить Василия Ивановича о своем намерении. Наконец, уж прощаясь с ним в кабинете, он проговорил с натянутым зевком. - Да... чуть не забыл тебе сказать... Вели-ка завтра наших лошадей Федору выслать на подставу. - Евгений! - произнес старик, - сын мой, дорогой мой, милый сын!" "Это необычайное воззвание подействовало на Б. Он повернул немного голову" и, видимо, стараясь выбиться из-под бремени давившего его забытья, произнес: "что, мой отец?" На просьбу причаститься перед смертью Б. ответил: "я не отказываюсь, если это может вас утешить... но, мне кажется, спешить еще не к чему". Отрицая "честность", признавая ее "ощущением" - он сам был глубоко "честным и бескорыстным человеком" и "никогда не "сочинял"; отрицая красоту, последние часы, борясь с болезнью, он находит в себе силу сказать Одинцовой: "и теперь вы стоите такая красивая!" И раньше это изумляло Од. - "Зачем вы, с вашим умом, с вашей красотой, живете в деревне?" - сказал он ей раз. - "Как? как вы сказали? - с живостью подхватила О. - С моей... красотой?" - Б. нахмурился. - "Это все равно", - пробормотал он..." Отрицая "философию", он признавал "материализм" - философскую систему и, смеясь над поэзией, он сам впадал в романтизм. "Я думаю: я вот лежу здесь под стогом... Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет... A в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже... Что за безобразие! что за пустяки!" "Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним развернуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь". - "И с незначительным помириться можно... а вот дрязги, дрязги... это беда". - Когда Б. столкнулся с Од. "он скоро понял, что с ней не добьется толку, а отвернуться от нее, к изумлению своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Од. он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а, оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе", "он ловил самого себя на всякого рода "постыдных мыслях", точно бес его дразнил". Он сказал о Павле Кирсанове: "человек, который всю жизнь свою поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, - раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен - эдакой человек не мужчина, но самец". В ответ на слова Од.: "по-моему все или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою - отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата", - Б. ответил: "Что ж? - это условие справедливое". После неудачи в любви "лихорадка работы (которою он хотел заглушить чувство) с него соскочила и заменилась тоскивою скукой и глухим беспокойством. Странная усталость замечалась во всех его движениях; даже походка его, твердая и стремительно смелая, изменилась. Он перестал гулять в одиночку и начал искать общества". "Худеет, цвет лица такой нехороший... он огорчен, он грустен..." - жаловался отец его. - Наконец перед смертью он призвал Од., чтобы в последний раз увидеть ее. "Прощайте... Послушайте... ведь я вас не поцеловал тогда... Дуньте на умирающую лампаду - пусть она погаснет". А. С. приложилась губами к его лбу. "И довольно! - промолвил он и опустился на подушку, - теперь... темнота..." "До сих пор не трушу... а там придет беспамятство и фюить! (он слабо махнул рукой). Поди, попробуй отрицать смерть, она тебя отрицает и баста!"
Критика: Относительно Б. мнения современной критики резко раздвоились. Одни видели в Б. героя молодого поколения, другие разрушительную критику того же самого молодого поколения. Так, Антонович в "Соврем". писал: "О нравственном характере и нравственных качествах Б. говорить нечего: это не человек, а какое-то ужасное существо, просто дьявол, или, выражаясь более поэтически, асмодей. Он систематически ненавидит и преследует все, начиная от своих добрых родителей, которых он терпеть не может, и оканчивая лягушками, которых он режет с беспощадною жестокостью. Никогда ни одно чувство не закрадывалось в его холодное сердце; не видно в нем и следа какого-нибудь увлечения или страсти; самую ненависть он отпускает рассчитанно, по гранам. И заметьте: этот герой - молодой человек, юноша! Он представляется каким-то ядовитым существом, которое отравляет все, к чему ни прикоснется; у него есть друг, но и его он презирает и к нему он не имеет ни малейшего расположения; есть у него последователи, но и их он также ненавидит. Всех вообще подчиняющихся его влиянию он учит безнравственности и бессмыслию; их благородные инстинкты и возвышенные чувства он убивает своей презрительной насмешкой, и ею же он удерживает их от всякого доброго дела. [М. Антонович. Соврем. № 3, 1862 г.].
Наоборот, Писарев считал Б. "одним из лучших представителей молодого поколения". "Если базаровщина - болезнь, то она болезнь нашего времени, и ее приходится выстрадать, несмотря ни на какие паллиативы и ампутации". "Болезнь века раньше всего пристает к людям, стоящим по своим умственным силам выше общего уровня. Б., одержимый этой болезнью, отличается замечательным умом и вследствие этого производит сильное впечатление на сталкивающихся с ним людей". Смысл романа, по мнению Писарева, такой: "теперешние молодые люди увлекаются и впадают в крайности, но в самых увлечениях сказываются свежая сила и неподкупность, эта сила и неподкупность, без всяких посторонних пособий и влияний, выведут молодых людей на прямую дорогу и поддержат их в жизни". [Писарев. Сочинения I].
"Б. не есть существо ненавистное, отталкивающее своими недостатками; напротив, его мрачная фигура величава и привлекательна... Он овладевает вниманием и сочувствием читателя не потому, что каждое слово его свято и каждое действие справедливо, но именно потому, что в сущности все эти слова и действия вытекают из живой души. По-видимому Б. - человек гордый, страшно самолюбивый и оскорбляющий других своим самолюбием; но читатель примиряется с этой гордостью, потому что в то же время в Б. нет никакого самодовольства, самоуслаждения; гордость не приносит ему никакого счастья" [Н. Страхов. "Крит. статьи о Тургеневе и Толстом"] Тот же критик заявляет: Б. "является истинным героем, несмотря на то, что в нем нет, по-видимому, ничего блестящего и поражающего. С первого его шага к нему приковывается внимание читателя, а все другие лица начинают вращаться около него, как около главного центра тяжести. Он всего меньше заинтересован другими лицами; зато другие лица тем больше им интересуются. Он никому не навязывается и не напрашивается. И, однако же, везде, где он является, возбуждает самое сильное внимание, составляет главный предмет чувств и размышлений, любви и ненависти... ["Время"1862 г., I, 4].
"Б. человек с толком, мысль его останавливалась на всяких вопросах и останавливалась далеко не бесплодно; ему, без сомнения, приходилось размышлять и о естественных пределах человеческой свободы, в том числе и о своей собственной, и о способности человека к сознательному и добровольному самосовершенствованию". В Б. чувствуется человек, который в высшей степени отличается нетерпимостью вообще к безразличному или неопределенному образу мыслей в ком бы то ни было и который в особенности гнушается всякого безразличия между своим собственным образом мыслей и своим словом, или между своим словом и своим делом... Стремления Б. направлены к добру и правде, т. е. к таким предметам, на стороне которых стояли все благодетельные гении, о которых упоминается в сказках, и все истинные поборники человечества, о каких только упоминается в истории; а так как никто не отвергает в Б. присутствия силы, то мы должны еще добавить, что стремления его к означенной цели направлены самым решительным образом". [Библиотека для чтения 1862 г., № 5.].
Позднейшая критика совершенно иначе отнеслась к Б. "Органическая сила типа заключается в его натуре, нигилистической per se, независимо от каких бы то ни было внешних влияний. Чисто теоретический, искусственно сложившийся нигилист - Аркадий. Базаров из области науки берет только оружие для защиты своих мыслей и вкусов, воспитанных в нем всей его жизнью, сросшихся с его плотью и кровью... Б. в своем презрении к "аристократишкам" - своего рода Калибан, но у него глубокое уважение к науке сливается с демократическими чувствами. Это - Калибан, вооруженный всеми средствами современного опытного знания, отнюдь не стихийный дикарь-разрушитель. Такое слияние натурализма с демократизмом объясняется личной судьбой и общественным положением русского героя. У него оба протеста - и во имя положительного знания и во имя демократиизма - неотъемлемые свойства его нравственного мира". [Ив. Иванов. Тургенев].
По мнению Овсянико-Куликовского, Б. - это человек, который имеет много шансов стать внутренне свободным, но по молодости лет, по недостатку жизненного опыта он далеко еще не осуществил этой свободы и не оправдал своих прав на нее. Видно только, что, не умри Б. так рано, он сумел бы их оправдать. Задатки внутренней свободы в нем основаны на свойствах его большого ума и на необычайной силе воли". Далее тот же критик говорит: "Что же касается ума, то всякий, прочитавший и понявший "Отцы и дети", отлично знает, как умен Б. Было бы излишне распространяться на эту тему и доказывать цитатами, что у Б. сильный аналитический и критический ум, несколько сухой и холодный, не чуждый иронии и скептицизма, "научно-деловой". Такие свойства ума много содействуют освобождению духа. Если не во всех сферах, то, по крайней мере, в области идей, идеалов, общественных стремлений такой ум всегда предохранит человека от узкости, односторонности, фанатизма, не позволит ему стать рабом идеи, мономаном. И в самом деле, Б. обращается со своими идеями совершенно свободно, и самый "нигилизм", отрицание "принципов" и авторитетов, в существе дела являются у него только своеобразным, юношески незрелым, непродуманным выражением этой внутренней свободы. Несомненно, с годами и опытом такой способ выражения свободы заменился бы у него другим - более зрелым, более совершенным ее проявлением. Вполне созревший, обогащенный опытом жизни, расширивший круг своих идей, Б. уже не станет утверждать, что, напр., "порядочный химик в двадцать раз полезней всякого поэта", что "Рафаэль гроша медного не стоит", что "принципов нет, а есть только ощущения" и т. д. Чтобы правильно понять Базарова, к этому нигилизму его нужно относиться так, как отнесся к нему сам Тургенев, - благодушно, без той горячности, какую проявляет Павел Петрович Кирсанов. Тургенев ясно показал нам неуместность этой горячности и дал понять, что - не будь ее - сам Базаров выражался бы не так резко. Лично Тургеневу было крайне несимпатично отрицание искусства, авторитетов, глумление над Рафаэлем и Пушкиным и т. д., но он умел глубоко проникать взором художника и мыслителя в душевное нутро людей, умел взвешивать и оценивать их внутреннее содержание". [Овсян.-Куликовский. Тургенев].
"Мои критики, - писал сам И. С. Т., - называли мою повесть "Памфлетом" упоминали о "раздраженном", "уязвленном" самолюбии; но с какой стати стал бы я писать памфлет - на Добролюбова, с которым я почти не видался, но которого высоко ценил как человека и как талантливого писателя? Какого бы я ни был скромного мнения о своем даровании - я все-таки считал и считаю сочинение памфлета, "пасквиля", ниже его, недостойным его. Что же касается до "уязвленного" самолюбия - то замечу только, что статья Добролюбова о последнем моем произведении перед "Отцами и детьми" - о "Накануне" (а он по праву считался выразителем общественного мнения), что эта статья, явившаяся в 1861 году, исполнена самых горячих, говоря по совести, самых незаслуженных похвал... Рисуя фигуру Базарова, я исключил из круга его симпатий все художественное, я придал ему резкость и бесцеремонность тона - не из нелепого желания оскорбить молодое поколение (!!!), а просто вследствие наблюдений над моим знакомцем доктором Д. и подобными ему лицами... Личные мои наклонности тут ничего не значат; но, вероятно, многие из моих читателей удивятся, если скажу им, что, за исключением воззрений на художество, я разделяю почти все его убеждения. А меня уверяют, что я на стороне "отцов"... Я, который в фигуре Павла Кирсанова даже погрешил против художественной правды и пересолил, довел до карикатуры его недостатки, сделав его смешным!" (Соч. I. XII).
Кроме того, 1) Буренин Л. деят. Тургенева. 2) Головин К., Русский роман. 3) Скабичевский, Сочинения I. I, 4) Орест Миллер, Р. писатели после Гоголя II, т. I. 5) Незеленов А., Тургенев. 6) N.N. (Оболенский Л. Е.) "Мысль", журнал 1880 г. - № 1. 7) Григорьев К., "Дело"1863 г. № 5. 8) Авдеев, Р. общество в героях и героинях. 9) Ст. Каткова в "Русском вестнике"1863-64 гг.