Аянов, Иван Иванович ("Обрыв")
Смотри также Литературные типы произведений Гончарова
- Статский советник; ему "около сорока пяти лет". "Смугло-желтоватый цвет лица, красиво подстриженные, с сильною проседью, волосы на голове и бакенбарды", "смышленый взгляд, неглупые губы". "Лицо отличается спокойствием или скорее равнодушным ожиданием ко всему, что может около него происходить". "На лице его можно прочитать покойную уверенность в себе и понимание других, выглядывавшее из глаз". "Движения" А. "умеренны"; "речь сдержанна". "Костюм безукоризнен". - Вдовец; имеет двенадцатилетнюю дочь. "Строевую службу (чиновника) прошел хорошо, протерши лямку около пятнадцати лет в канцеляриях, в должностях исполнителя чужих проектов. Он тонко угадывал мысль начальника, разделял его взгляд на дело и ловко излагал на бумаге разные проекты. Менялся начальник, а с ним и взгляд, и проект: А. работал так же умно и ловко и с новым начальником, над новым проектом, и докладные записки его нравились всем министрам, при которых он служил. Теперь он состоял при одном из них по особым поручениям. По утрам являлся к нему в кабинет, потом к жене его в гостиную и, действительно, исполнял некоторые ее поручения"; "чаще всего встречаешь его в большей части гостиных, утром - с визитами, на обедах, на вечерах: на последних всегда за картами". "По вечерам в положенные дни он непременно составлял партию (у министра, "его сиятельства, моего партнера и милостивца"), с кем попросят". - "У него был довольно крупный чин и оклад - и никакого дела". - "В душе А. не было никакого мрака, никаких тайн, ничего загадочного впереди, и сами макбетовские ведьмы затруднились бы обольстить его каким-нибудь более блестящим жребием или отнять y него тот, к которому он шествовал так сознательно и достойно: повыситься из статских в действительные статские и под конец за долговременную и полезную службу и "неусыпные труды", как по службе, так и в картах - в тайные советники и бросить якорь в порте, в какой-нибудь нетленной комиссии или в комитете, с сохранением окладов, - а там волнуйся себе человеческий океан, меняйся век, лети в пучину судьба народов, царств, - все пролетит мимо него, пока апоплексический или другой удар не остановит течение его жизни". - Райскому он советует тоже "заняться делом". - "Труд - вот одно лекарство от пустоты: дело!" - сказал А. внушительно. - "Какое дело, скажи, пожалуйста: это любопытно!" - "Как какое? - Служи". Когда Райский сказал, что ему "пришла серьезная мысль - писать роман", то А. засмеялся. "Серьезная мысль! - повторил он: - Ты говоришь о романе, как о серьезном деле!" - На вопрос Р., почему он сам не попробует писать роман, А. отвечает: "У меня есть, что писать. Я дело пишу..." - "Опять ты хвастаешься "делом!" Я думаю, если ты перестанешь писать - вот тогда и будет дело", - замечает Р. - "А роман твой даст мне оклад в пять тысяч, да квартиру с отоплением, да чин, да?" - возражает А. - "И ты не стыдишься говорить это! - возражает Райский. - Когда мы очеловечимся?" - "Я стал очеловечиваться, - ответил А., - с тех пор, как начал получать по две тысячи и теперь понимаю, что вопросы о гуманности неразрывны с экономическими". - По словам Райского, А. "храбрится этим циническим эгоизмом".
А. - "так себе: ни характер, ни бесхарактерность, ни знание, ни невежество, ни убеждение, ни скептицизм". "Незнание или отсутствие убеждения облечено y него в форму какого-то легкого, поверхностного всеотрицания: он относится ко всему небрежно, ни перед чем искренно не склоняясь, ничему глубоко не веря и ни к чему особенно не пристращался. Немного насмешлив, скептичен, равнодушен и ровен в сношениях со всеми, не даря никого постоянной и глубокой дружбой, но и не преследуя никого настойчивой враждой". "Пожил человек, знает жизнь и людей", "скажет о нем наблюдатель и если не отнесет его к разряду особенных, высших натур, то еще менее к разряду наивных". А. говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете, в городе; следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пьесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне. Знал генеалогию, состояние дел и имений и скандалезную хронику каждого большого дома столицы"; знал всякую минуту, что делается в администрации, о переменах, о повышениях, наградах. - знал и сплетни городские: словом, знал хорошо свой мир". - Ему интересно и известно, что "Коко женился наконец на своей Eudoxie"; что "горбуна сбыли за границу с его ведьмой"; что "на его место прочат в министры князя И. В., a товарищем И. Б., что П. И. проиграл 70,000, а Х-е уехали за границу" и т. п.; когда прошли слухи, что Беловодова сделала "un faux pas" ("Перевод", Аянов, 1), А. усердно "стал добиваться, какой именно". Не получая ответа, он "начал уж сам сочинять их (С. Н. и Милари) роман: думал, не застали ли их где-нибудь уединенно гуляющих". "Какая это chose?" - спрашивал он на ухо и вслух того, другого. "И, не получая определенного ответа, сам стал шептать, когда речь зайдет о ней (о Софье Николаевне). - "Oui, - говорил А., - elle a pouss? la chose trop loin sans se rendre compte. Elle a fait un faux pas..." [Перевод в конце книги: "Дополнения" ("Перевод", Аянов, 2)], - и пожимал "значительно плечами, когда спросят, какой раз". "Наконец, - пишет он Райскому, - я добился, что прежнему облачку, к этому искомому мною", т. е. que Sophie a pouss? la chose trop loin ("Перевод", Аянов, 3), прибавился наконец и факт". "За мною ходят, видя, что я знаю кое-что. Е. Р. и жена два раза звали обедать, а М. подпаивает меня в клубе, не проговорюсь ли. Мне это весело, и я молчу". Вечера А. кончал всегда картами в английском клубе или y знакомых, "а знакомы ему были все". "В карты он играл без ошибки" и "обыгрывал почти всегда", хотя и "имел репутацию приятного игрока, потому что был снисходителен к ошибкам других, никогда не сердился, a глядел на ошибку с таким же приличием, как на отличный ход. Потом он играл и по большой, и по маленькой, и с крупными игроками, и с капризными дамами". По его словам, он играет "для удовольствия": "у меня никаких расчетов нет". - "Какой-то англичанин", по словам А., "вывел комбинацию, что одна и та же сдача карт может повториться лет в тысячу только... А шансы? А характеры игроков, манера каждого, ошибки? Нет, в картах не одно и то же". - "Не все равно играть, что там (у теток Беловодовой), что у Ивлевых?" - "Оно правда, - признается А. Райскому, - совестно немного обыгрывать старух: Анна Васильевна бьет карты своего партнера сослепа, а Надежда Васильевна вслух говорит, с чего пойдет". - "Ну, что ты сделал?" - спросил Райский А-ва, когда они вышли от "тетушек". - "Сорок пять рублей выиграл". - Он "играл" с ними в карты "два раза в неделю". Летом поселился "неподалеку" от их дачи на "Каменном острове". Когда приемы y старушек прекратились и он желал узнать: почему? Что собственно произошло? - то толкнулся в "клуб, к Петру Ивановичу", тот уже издали, из-за газет, лукаво выглянул на него и улыбался: "знаю, знаю, зачем! Что, дверь захлопнулась, оброк прекратился?" "Страсти", по мнению А. "мешают жить". "Софья Николаевна красавица, да еще и богатая невеста, - говорит он в ответ на признания Райского об увлечении Беловодовой. - Женись, и конец всему". - "Коли не жениться, так незачем и ходить". - "Какое жалкое лекарство ты выбрал от скуки - переливать из пустого в порожнее с женщиною, каждый день одно и то же". "Донжуанизм" Райского А. сравнивает с особенностью своего помощника "в отделении": "тот ни одной чиновнице, ни одной горничной проходу не дает, т. е. красивой, конечно. Всем говорит любезности, подносит конфеты, букеты". - Сам А., "устроив свои делишки, вел покойную и беззаботную жизнь старого холостяка". "Я блистаю спокойствием и наслаждаюсь этим", - говорит он о себе. - "Одно только нарушало его спокойствие - это "закрытый" геморрой от сидячей жизни. В перспективе представлялось для него тревожное событие - прервать эту жизнь и побывать на водах". - "Новостей много, - пишет он Райскому. - Поздравь меня: геморрой наконец y меня открылся! Мы с доктором так обрадовались, что бросились друг другу в объятия и чуть не зарыдали оба. Понимаешь ли ты важность этого исхода? На воды не надо ехать". "Родился, учился, вырос и дожил до старости в Петербурге, не выезжая далее Лахты и Ораниенбаума". "Он равнодушно смотрел сорок лет кряду, как с каждой весной отплывали за границу битком набитые пароходы, уезжали внутрь России дилижансы, впоследствии вагоны, - как двигались толпы людей с наивным настроением дышать другим воздухом, освежаться, искать впечатлений и развлечений. Никогда не чувствовал он подобной потребности, да и в других не признавал ее, а глядел на них, на этих других, покойно, равнодушно, с весьма приличным выражением в лице и взглядом, говорившим: "Пусть-де их себе, a я не поеду". "Чего лучше этого воздуха", - сказал Райскому А., "с удовольствием нюхнув воздух" "одной из больших улиц Петербурга", - "мокрого, вечно юного Петербурга" - как писал он Райскому. А. - представитель большинства уроженцев универсального Петербурга и вместе то, что называется светским человеком. Он принадлежал Петербургу и свету, и его трудно было бы представить себе где-нибудь в другом городе, кроме Петербурга, и в другой сфере, кроме света, т. е. известного высшего слоя петербургского населения". "В нем отражались, как солнце в капле, весь петербургский мир, вся петербургская практичность, нравы, тон, природа, служба, - эта вторая петербургская природа и более ничего". "На всякую другую жизнь y него не было никакого взгляда, никаких понятий кроме тех, какие дают свои и иностранные газеты. Петербургские страсти, петербургский взгляд, петербургский годовой обиход пороков и добродетелей, мыслей, дел и политики, и даже, пожалуй, поэзии, - вот где вращалась жизнь его, и он не порывался из этого круга, находя в нем полное до роскоши удовлетворение своей натуре".
Критика: 1) А. - "прямая противоположность Райскому"; это, собственно говоря, тот же дядюшка Петр Иванович", "деловая обломовщина", по выражению О. Миллера ("Русск. пис. после Гоголя", II, 24). 2) Ср. Уранов и Кальянов.