Грушницкий ("Герой нашего времени")
Смотри также Литературные типы произведений Лермонтова
- Юнкер. "Он только год на службе". "Находился в действующем отряде и был ранен в ногу". "Носит, по особому роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один". "Как все мальчики", имеет претензию быть стариком; он думает, что на его лице "следы глубокие страстей заменяют отпечаток лет". "Он закидывает голову назад, когда говорит", и "поминутно крутит усы" и "принимает драматическую позу". "Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы" и "закидывает словами", как скоро разговор выходит "из круга обыкновенных понятий"; "спорить с ним невозможно: он отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому, имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая на самом деле есть только продолжение его собственной речи". "Он довольно остер: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом". В минуты, когда он "сбрасывает трагическую мантию", Грушницкий довольно мил и забавен. - Грушницкий принадлежит к тем людям, "которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания". Цель Грушницкого "сделаться героем романа". Печорин уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни Грушницкий "говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... - тут он, важно, закрыв глаза рукою, продолжает так: - нет, вы (или ты) этого не должны знать. Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? поймете ли вы меня?" Грушницкий сам признавался Печорину, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайною между ним и небом". "Романтический фанатизм", по определению Печорина, привел Грушницкого на Кавказ. "Производить эффект - наслаждение таких людей, как Грушницкий; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами - иногда тем и другим". "В их душе много добрых свойств, но ни на грош поэзии". Они заняты "целую жизнь одним собою". "Грушницкий так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился". "Оттого-то он так гордо носит свою солдатскую шинель", "печать отвержения", по его словам, и желает казаться "разжалованным". "О, эполеты, эполеты! ваши звездочки - путеводительные звездочки..." - говорит Грушницкий и чувствует себя совершенно счастливым в офицерском мундире; "самодовольствие и вместе некоторая неуверенность изображались на его лице". Его страсть декламировать: "Женщины! Женщины!" - говорит он. "Кто их поймет? Их улыбки противоречат взорам, их слова обещают и манят, а самый звук голоса отталкивает. То они в минуту постигают и угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков". Он не знает людей и их слабых струн. Печорина он делает поверенным своих тайн, не замечая его смеха и улыбки. - Собою он всегда доволен. На вопрос Печорина относительно его "дел" с княжной он "смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, солгать, и было совестно, а вместе с этим стыдно признаться в истине"; Грушницкий, на словах, "озлоблен против всего рода человеческого", он не желает знакомиться с Лиговскими, п. ч. "эта гордая знать" "смотрит на армейцев как на диких", и ищет знакомства с "приятным домом". Он гордится своей толстой солдатской шинелью, которой он, "быть может, обязан вниманьем княжны" и стыдится этой "презренной" шинели. Он считает Печорина своим "приятелем" и становится во главе "враждебной" ему шайки. Слабость характера и самолюбие - главные черты Грушницкого. - Грушницкий "слывет отличным храбрецом". По словам Печорина, который "видел его в деле", "это не русская храбрость": "он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза". Перед дуэлью с Печориным "тусклая бледность покрывала его щеки"; "во взгляде его было какое-то беспокойство, изобличавшее внутреннюю борьбу", но она была непродолжительна. Принимает предложение Печорина "стреляться насмерть"; бросив жребий "кому стрелять первому", Грушницкий "отвел капитана в сторону и стал что-то говорить ему с большим жаром"; "посиневшие губы его дрожали", но капитан от него отвернулся с презрительной улыбкой. - "Ты дурак! - сказал он Грушницкому довольно громко: - ничего не понимаешь! Отправимтесь-ка господа". Он принимает от секунданта оружие, зная что в пистолете Печорина нет пули и по данному знаку "начал поднимать пистолет, целя прямо в лоб противника". "Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту. "Не могу", - сказал он глухим голосом. - "Трус!" - отвечал капитан. Выстрел раздался". После заявления Печорина, что "эти господа, вероятно, второпях забыли положить пулю в пистолет", Грушницкий стоял, "опустив голову на грудь, смущенный и мрачный". "Оставь их. Ведь, ты знаешь, что они правы", - сказал он капитану. - "Стреляйте! - ответил он Печорину: - я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места".
Критика: "По художественному выполнению это лицо стоит Максима Максимыча; подобно ему, это тип, представитель целого разряда людей, имя нарицательное. Грушницкий - идеальный молодой человек, который щеголяет своей идеальностью, как записные франты щеголяют модным платьем, а "львы" - ослиною глупостью. Он носит солдатскую шинель из толстого сукна; у него георгиевский солдатский крестик. Ему очень хочется, чтобы его считали не юнкером, а разжалованным из офицеров: он находит это очень эффектным и интересным. Вообще, "производить эффект" - его страсть. Он говорит вычурными фразами - словом, это один из тех людей, которые особенно пленяют чувствительных, романических и романтических провинциальных барышень, один из тех людей, которых, по прекрасному выражению автора записок, "не трогает просто прекрасное и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания". "В их душе, - прибавляет он, - часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии". Но вот самая лучшая и полная характеристика таких людей, сделанная автором же журнала: "под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, - иногда тем и другим". Мы к этому очерку прибавим от себя только то, что они страх как любят сочинения Марлинского, и чуть зайдет речь о предметах сколько-нибудь не житейских, стараются говорить фразами из его повестей". [Белинский. Соч. т. V].