Печорин, Григорий Александрович ("Княгиня Лиговская")
Смотри также Литературные типы произведений Лермонтова
- "Между родными назывался "на французский лад просто Жоржем". Единственный сын богатых родителей, гвардейский офицер, двадцати трех лет. Наружность П. была "непривлекательная"; он был "небольшого роста, широк в плечах, вообще нескладен и казался сильного сложения, неспособного к чувствительности и раздражению; походка его была несколько осторожна для кавалериста, жесты его были отрывисты". "Часто он выказывал лень и беззаботное равнодушие, но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека. Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты; когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться и вдруг оканчивал едкою шуткой, чтобы скрыть собственное смущение"; "в свете утверждали, что язык его зол и опасен, ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому мнению". Он "сжимал свои чувства из недоверчивости или из гордости". - Лицо П. смуглое, неправильное, но полное выразительности хранило, глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности... толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то. В свете П. "не был замечен". "Он был еще человек новый"; он не оскорблялся равнодушием света к нему, потому что оценил свет в настоящую его цену. Он знал, что заставить говорить об себе легко, но знал также, что свет два раза сряду не занимается одним и тем же лицом: ему нужны новые кумиры, новые моды, новые романы. П. несколько времени "напрасно искал себе пьедестала, вставши на который, он мог бы заставить толпу взглянуть в себя". "Ему надобно было, чтобы поддержать себя, приобрести то, что некоторые называют светскою известностью, т. е. прослыть человеком, который может делать зло, когда ему вздумается. В коротком обществе, где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек, не встречая чересчур строгих и неприступных дев, - в таком кругу он мог бы блистать и даже нравиться, потому что ум и душа, показываясь наружу, придают чертам жизнь, игру и заставляют забыть их недостатки". Тогда его разговор "блистал шутками, эпиграммами". "На балах Печорин с своей невыгодною наружностью терялся в толпе зрителей, был или печален, или слишком зол, потому что самолюбие его страдало. Танцуя редко, он мог разговаривать только с теми дамами, которые сидели весь вечер у стенки, - а с этими-то именно он никогда не знакомился. У него прежде было занятие - сатира. Он разбирал танцующих, и его колкие замечания очень скоро расходились по зале и потом по городу. Но раз как-то он подслушал в мазурке разговор одного длинного дипломата с какою-то княжною. Дипломат под своим именем так и печатал все его остроты, а княжна из одного приличия не хохотала во все горло. Печорин вспомнил, что, когда он говорил то же самое и гораздо лучше одной из бальных нимф дня три тому назад, она только пожала плечами и не взяла на себя даже труд понять его. С этой минуты он стал в обществе больше танцевать и реже говорить умно и даже ему показалось, что его начали принимать с большим удовольствием. Одним словом, он начал постигать, что в танцующем кавалере ума не полагается". - Ум у Печорина "резкий и проницательный", характер "упорный", "воображение пылкое". На себя самого он "умел смотреть с беспристрастием и преувеличивал свои недостатки". Трудность борьбы увлекала его, и "он дал себе честное слово остаться победителем". Он выработал "свою систему", "вооружился" для борьбы "несносным наружным хладнокровием и терпением". "Он знал аксиому, что, поздно или рано, слабые характеры покоряются сильным и непреклонным". За минуту "полного блаженства" он отдал бы "годы двусмысленного счастия"; скорей бы "решился сосредоточить все свои чувства и страсти на одно божественное мгновение и потом страдать сколько угодно, чем мало-помалу растягивать их и размещать по нумерам в промежутках скуки или печали". "До девятнадцатилетнего возраста Печорин жил в Москве. С детских лет он таскался из одного пансиона в другой и наконец увенчал свои странствования вступлением в университет, согласно воле своей премудрой маменьки. Он получил такую охоту к перемене мест, что если бы жил в Германии, то сделался бы странствующим студентом. Все его путешествие ограничились поездками с толпою таких же негодяев, как он, в Петровский, в Сокольники и Марьину рощу. Они не брали с собою тетрадей и книг - чтоб не казаться педантами. Приятели Печорина, которых число было, впрочем, не очень велико, были все молодые люди, которые встречались с ним в обществе, ибо и в то время студенты были почти единственными кавалерами московских красавиц, вздыхавших невольно по эполетам и эксельбантам, не догадываясь, что в наш век эти блестящие вывески утратили свое прежнее значение. Печорин с товарищами являлся также на всех гуляньях. Держась под руки, они прохаживались между вереницами карет, к великому соблазну квартальных. Встретив одного из этих молодых людей, можно было закрывши глаза держать пари, что сейчас явятся и остальные. В Москве, где прозвания еще в моде, прозвали их la bande joyeuse". Ha лекции "он почти не ходил", намереваясь "пожертвовать несколько ночей науке и одним прыжком догнать товарищей". Осуществить ему "это геройское намерение" помешало одно обстоятельство: Печорин влюбился в Верочку Р-ву. На экзамен он не явился, уверив мать, что экзамен отложен еще на три недели и что он все знает. "Обман открылся", и в комитете дядюшек и тетушек было положено, что его надобно отправить в Петербург и отдать в юнкерскую школу, где его, по убеждению дядюшек и тетушек, "прошколят и выучат дисциплине". Он "как стоик выслушал брань и упреки матери" и "почти на коленях выпросил" "позволение вступить в Гусарский полк, стоявший недалеко от Москвы". - Сближение с Верочкой испугало П.; "он хотя и рано вступил на поприще разврата, но честь невинной девушки была еще для него святыней". Он был еще так невинен душой, что "боялся убить ее неожиданным известием" о своем отъезде в полк. Накануне отъезда, узнав, что Верочка занемогла от тоски, он "целую ночь не спал, чем свет сел в дорожную коляску - и отправился в полк..." Он уехал с твердым намерением забыть Верочку. В продолжение польской кампании "Печорин отличался, как отличается всякий русский офицер, дрался храбро, как всякий русский солдат, любезничал со многими паннами; но милый образ Верочки постоянно тревожил его воображение". - "Печорин имел самый несчастный нрав: впечатления, сначала легкие, постепенно врезывались в его ум все глубже и глубже, так что впоследствии эта любовь приобрела над его сердцем право давности - священнейшее изо всех прав человечества". "Тайная досада" была одной из причин, что он начал волочиться за Негуровой. Ухаживанье за Негуровой Печорину было необходимо для того "пьедестала", который он сооружал, для того, чтобы заставить толпу заглянуть на себя,. Он знал, что в "свете" фраза: "он погубил столько-то репутаций" - значит почти: он выиграл столько-то сражений. "Сделаться любовником известной красавицы было бы слишком трудно для начинающего, а скомпрометировать девушку молодую и невинную он бы не решился". Негурова была ни то, ни другое, и П. "избрал своим орудием Елизавету Николаевну". "Он пошел по следам древних волокит и действовал по форме классически, он льстил ее самолюбию, блистал шутками, эпиграммами, касаясь до всего, даже до любовной метафизики", не щадил "молодых и свежих соперниц" Негуровой: "Он неутомимо искал встреч с нею и наконец чуть ей не сказал (разумеется, двусмысленным образом), что "обожает ее до безумия". "Скоро все стали замечать их влечение друг к другу". П. "избегал нескромных вопросов, но зато действовал весьма открыто". "Многие уже стали над ним подсмеиваться, как над будущим женихом; добрые приятели стали уговаривать его от безрассудного поступка, который ему не входил и в голову. Из этого всего он заключил, что минута решительного кризиса наступила". Он воспользовался оброненным во время бала замечанием Негуровой - "как хороша сегодня меньшая Р." - и ответил утвердительно. "Я непременно дал себе слово танцевать с нею сегодня, именно только потому, что она вам нравится". - "Не правда ли, я очень догадлив, когда хочу вам сделать удовольствие". И остальную часть вечера он "или танцевал с Р., или стоял возле ее стула, старался говорить как можно больше и казаться как можно довольнее". "С этого дня П. стал с Негуровой рассеяннее, холоднее; явно старался ей делать те мелкие неприятности, которые замечаются всеми и за которые между тем невозможно требовать удовлетворения. Говоря с другими девушками, он выражался об ней с оскорбительным сожалением. - Любовь Негуровой к Печорину, тайну которой она поверяла своим подругам, давала ему "излишнее торжество". Наконец, он написал ей письмо "искаженным почерком", "как будто боясь, что самые буквы изменят тайне, - письмо, под которым вместо подписи рисовалась какая-то египетская каракуля, очень похожая на пятна, видимые на луне". В нем неизвестный, которому "история жизни Негуровой была так же знакома, как его собственная записная книжка", хотел "сделать доброе дело" и писал о Печорине: "он с вами пошутил. Он недостоин вас; он любит другую. Все ваши старания послужат только к вашей гибели. Свет и так указывает на вас пальцами". Отказ от дома Негуровых явился "неожиданным успехом" его "легкомысленного предприятия". Он не радовался, однако, не думал о Негуровой; его занимал другой образ женщины - той, "которая была постоянною его мечтою в продолжение нескольких лет, с которою он был связан прошедшим, для которой был готов отдать свою будущность, и сердце его не трепетало от нетерпения, страха, надежды". При мысли о новой встрече с нею после долгой разлуки он испытывал какое-то болезненное замирание; "какая-то мутность и неподвижность мыслей, которые, подобно тяжелым облакам, осаждали ум его, предвещали одну близкую бурю душевную. Вспоминая прежнюю пылкость, он внутренно досадовал на теперешнее свое спокойствие". При входе в дом, где жила Вера, "минувшее, как сон, проскользнуло в его воображении, и различные чувства внезапно шумно пробудились в душе его. Он сам испугался громкого биения сердца своего, как пугаются сонные жители города при звуке ночного набата". Он делал "решительный шаг", но ему самому были неизвестны его намерения, опасения и надежды. - Печорин недоверчив. Он приучился объяснять "ласки или внимание женщин расчетом или случайностью". Он сомневался и верил одновременно, что Вера, выйдя замуж за "старого, неприятного и обыкновенного человека", не может любить мужа. При встрече с нею П. "потерял все свое самообладание, и взор его затуманился, кровь прилила к сердцу; он чувствовал, что побледнел, когда перешел через порог гостиной княгини. Он сам не знал, что говорил". "Опомнившись и думая, что сказал глупость, он принял какой-то холодный, принужденный вид" и чувствовал "затруднительное молчанье". Во время начавшегося разговора П. "пристально устремив глаза на Веру Дмитриевну, старался, но тщетно, угадать ее тайные мысли". "Было время, когда он читал на лице ее все движения мысли так же безошибочно, как собственную рукопись", а теперь он не понимал Веры. "Из гордости он решился показать, что, подобно ей, забыл прошедшее и радуется ее счастью…" Но невольно в его словах звучало оскорбленное самолюбие. По собственным словам, он стал теперь уже "взвешивать слова свои и поступки". "Когда я увлекался чувством и воображением, надо мною смеялись и пользовались моим простосердечием. Но кто же в своей жизни не делал глупостей и кто не раскаивался? Теперь, по чести, я готов пожертвовать самою чистейшею, самою воздушной любовью для трех тысяч душ с винокуренным заводом и для какого-нибудь графского герба на дверцах кареты. Надо пользоваться случаем, такие вещи с неба не падают" (Вера, расставаясь с Печориным, клялась ему в вечной любви и вышла замуж за старого графа). Он хотел "гордо вызвать на бой ненависть" княгини, "чтобы увериться, так же ли она будет недолговременна, как любовь ее, и он достиг своей цели", "потому что самая ненависть ближе к любви, нежели равнодушие". Относясь с презрением к князю, он не показывал своего чувства и очаровал Лиговского "своей любезностью"; отыскивая чиновника - нужного человека для устройства княжеских дел, - он сам отправился на четвертый этаж по грязной дворовой лестнице к Красинскому, чтобы передать ему "препоручение князя". В ответ на похвалы княгини Красинскому превозносил "до невозможности его ловкость и красоту" и уверял, что Красинский "непременно будет великим государственным человеком", если не останется вечным титулярным советником, но с этой же минуты возненавидел Красинского.