Печорин, Григорий Александрович ("Герой нашего времени")
Смотри также Литературные типы произведений Лермонтова
- "С первого взгляда ему казалось" не более двадцати трех лет. "Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными". "Его походка была небрежна и ленива", "он не размахивал руками". "В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный благородный лоб, на котором только по долгом наблюдении можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую". "Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные - признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади". "У него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза": "они не смеялись, когда он смеялся". "Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения, то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его - непродолжительный, но проницательный и тяжелый - оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно-спокоен". Печорин был "вообще очень недурен и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые нравятся женщинам". - По характеристике Максима М., "славный малый", "только немножко со странностями человек". "В дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут - а ему ничего. A другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет", - а то "ходил на кабана один на один", "по целым часам слова не добьешься, зато иногда как начнет рассказывать так животики надорвешь со смеха..." "Один из тех людей, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи". По собственному признанию, в молодости, с той минуты, когда "вышел из опеки родных", стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, удовольствия эти "опротивели". "Потом пустился в большой свет", и скоро общество "также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим - но их любовь только раздражала воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто…" "Стал читать, учиться - науки также надоели". Он пришел к заключению, "что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди - невежды, а слава - удача, и, чтоб добиться ее, надо только быть ловким". Самое "счастливое время" провел на Кавказе в "действующем отряде"; лечился на водах, за дуэль с Грушницким был прислан в N-скую крепость. На Кавказ приехал в надежде, что "скука не живет под чеченскими пулями", но "через месяц" "так привык к их жужжанью и к близости смерти", что скоро "обращал больше внимания на комаров, - ему стало еще скучнее прежнего, потому что он потерял почти последнюю надежду". - "Тихие радости и спокойствие душевное" не по нем. Он сам сравнивает себя с матросом, "рожденным и выросшим на палубе разбойничьего брига, душа которого слилась с бурями и битвами". "Из жизненной бури" вынес "только несколько идей и ни одного чувства"; "из горнила страстей" вышел "тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений - лучший цвет жизни", хотя "еще не осушил чаши страданий". Давно уже живет "не сердцем, а головою"; "взвешивает, разбирает свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия". "Жизнь сделала его нравственной калекой". "Одна половина души высохла, испарилась, умерла", и он сам ее отрезал и бросил - "тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и никто это не заметил". У Печорина несчастный характер: "воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив", - говорил он. Душа его "испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное", ему все мало: "к печали он так же легко привыкает как к наслаждению". "Живет по внушению минуты". Он сравнивает себя и свою жизнь с человеком, зевающим на бале, "который не едет спать только потому, что еще нет его кареты". Жить для Печорина "значит быть всегда на страже. Ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг, одним толчком, опрокинуть все огромное и многотрудное здание хитростей и замыслов". - Он не скучает "в пустыне с самим собою". Печорин "не способен к дружбе": "из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается". Рабом, и в дружбе и в любви, Печорин быть не может, а повелевать в этом случае - для него "труд утомительный", потому что "надо вместе с этим и обманывать". - "Размена чувства и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим", - говорит он Вернеру, которого считает "умным", "замечательным во всех отношениях человеком" и своим "приятелем". - "Вот нас двое умных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово - для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку". "Нам решительно нельзя разговаривать, - прибавляет Печорин: - мы читаем в душе друг друга". Людей и их "слабые струны" Печорин хорошо знает и находит, что "без дураков на свете было бы скучно". Более чем друзей любит врагов, "хотя не по-христиански": они "забавляют, волнуют кровь". - Подчинять своей воле все, что его окружает, - "первое удовольствие" Печорина. "Возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радости, не имея на то никакого положительного права - не самая ли это сладкая пища нашей гордости?" - спрашивает он самого себя. Счастье Печорина - "насыщенная гордость". Он был бы счастлив, если бы сам "почитал себя лучше, могущественнее всех на свете", но он "привык во всем себе признаваться", и в то же самое время в нем живет "боязнь показаться смешным самому себе". - Высшее самопознание человека: те душевные грозы, когда душа "проникается своей собственной жизнью, лелеет, наказывает себя, как любимого ребенка". "Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие". "Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает ими целую жизнь любоваться". "Спокойствие", по убеждению Печорина, "признак великой, хотя скрытой силы"; "полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных скачков: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно", но "звезда счастья долго верно служила его прихотям". "Присутствие энтузиаста обдает его крещенским холодом, а частые сношения с вялым флегматиком, по уверению Печорина, сделали бы из него страстного мечтателя". У него "врожденная страсть противоречить"; вся его жизнь была только цепью грустных и неудачных противоречий сердцу и рассудку. "Рассудок говорил, что уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастья, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь". Сердце говорило иное, жаждало счастья. - В Печорине живут два человека: "один живет в полном смысле этого слова, другой мыслить и судить его". - "Ничего не любят", кроме самого себя и женщин; он их не боится - "постиг их мелкие слабости", но всегда готов им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнью, даже "честью", готов "на все жертвы, кроме одной: жертвы свободой. И в то же время убежден, что "его любовь никому не принесла счастья", потому что он не жертвовал для тех, кого любил: "я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья - и никогда не мог насытиться. Для Печорина "есть необъятное наслаждение в обладании молодой едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось, кто-нибудь поднимет!" "Я, - пишет Печорин, - чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую силы". У него бывают минуты, когда он понимает Вампира. Самые страдания других доставляют ему "необъятное наслаждение. Жажда обладания молодой душой" заставляет его "упорно добиваться любви молоденькой девочки (Мери) - которую обольстить" он не хочет и на которой уверен, что "никогда не женится". "Зачем? К чему это женское кокетство?" - задает вопрос Печорин. На признание княжны Мери он молчал. Он знал, что ее беспокоило это молчание, но "поклялся не говорить ни слова из любопытства". Ему "хотелось видеть, как она выпутается из затруднительного положения". Он не оправдывается, не желает объяснять своих поступков, но прямо говорит ей "всю истину": "я вас не люблю". Когда он ошибся в своем чувстве к Бэле, он также прямо признается Максиму Максимовичу: "Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, только мне с нею скучно". По собственным словам, он глупо создан, ничего не забывает: "ни одного оттенка, ни одной черты не стерло время". "Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости, - пишет Печорин, - болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки". "Ужасная грусть стеснила его сердце", когда Вернер рассказал ему про встречу с Верой. По легким признакам нарисованного Вернером портрета Веры Печорин узнал "женщину, которую любил в старину" и "сердце его билось сильнее обыкновенного". "Забытый трепет пробежал по его жилам при звуке этого милого голоса". Он знает, что Вера единственная женщина, которая любит его так, как никто не будет любить, и которую он не в силах был бы обмануть. Воспоминание о ней "останется неприкосновенным в душе", хотя он уверен, что они оба пойдут разными путями до гроба. Он "хочет быть любимым", ищет одной постоянной привязанности и знает, что "никогда не делался рабом любимой женщины", но "всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь". "Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на других мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о, нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном", - таков отзыв Веры, "единственной женщины", которая, по признанью Печорина, "поняла его совершенно". "Сострадание" к его несчастьям покорило ему сердце княжны Мери. Дикарка Бэла перед смертью печалилась, что "иная женщина будет в раю подругой" Печорина. Сам Печорин уверен, что женщина все "сделает, чтобы огорчить соперницу", что "нет ничего парадоксальнее женского ума"; "рассудок у них не действует, но язык, глаза и вслед за ними сердце, если оное имеется". "Не в припадке досады и оскорбленного самолюбия" он старается "сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает". "Он постиг их мелкие слабости" и полюбил женщин с тех пор во сто раз больше". Сердце его "болезненно сжалось после свидания с Верой, как после первого расставанья". Он считает Веру единственной женщиной "понявшей его совершенно", и "женское кокетство" влечет его к Мери. "Зачем?" "Неужто я влюблен, - я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать!" - допытывает он самого себя. Записка Веры, мысль не застать ее в Пятигорске как "молотком" ударяли в сердце. "При возможности потерять ее навеки Вера стала для него дороже всего на свете - дороже жизни или счастья". И когда измученный конь пал и Печорин остался, не достигнув цели, один в степи, он "упал на мокрую траву и как ребенок заплакал", "не стараясь удерживать слез и рыданий". "Душа обессилела, рассудок замолк". - Когда он увидел Бэлу в своем доме, "когда он целовал ее локоны, он подумал, что это ангел, посланный ему сострадательной судьбой". Он "опять ошибся". Он вынес только одно убежденье, что "любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же скоро надоедает, как и кокетство другой". Но после смерти Бэлы "он был долго нездоров и исхудал". - Он верит в предчувствия: они "никогда его не обманывали", верит в предопределение и сомневается во всем. Это расположение не мешает решительности характера; напротив, "что до меня касается, - говорит Печорин, - то я всегда иду смелее вперед, когда не знаю, что меня ожидает". "Он убежден в одном, что хуже смерти ничего не случится, а смерти не минуешь". Каких-либо прочных убеждений у Печорина нет. "Люди часто (по его словам) принимают за убеждение обман чувств или промах рассудка", но его томит мысль: "Зачем я жил? я для какой цели родился?" спрашивает Печорин, и вместо ответа - одни предположения: "верно она (т. е. цель жизни) существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные". Но он "не угадал этого назначения", "увлекся приманками страстей пустых и неблагонадежных". И в то же самое время он говорит, что "довольно равнодушен" ко всему. "Печальное ему смешно", "смешное, грустно". Он "не принадлежал к толпе, а если не стал ни злодеем, ни святым, то от лени". Он сам знает, что одни "почитают" его "хуже, другие лучше", чем он "в самом деле". "Одни скажут добрый малый, другие - мерзавец". Из опыта жизни он вынес одно отчаяние: "не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой". - У него скрытный характер; когда умерла Бэла, лицо Печорина не "выражало ничего особенного". На утешения "больше из приличия" Максима Максимовича Печорин поднял голову и засмеялся. Но когда тот же Максим Максимович напомнил ему, при встрече во Владикавказе, о Бэле, Печорин "чуть-чуть побледнел и отвернулся". "Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув. - Радости забываются, печали никогда". - Природа и поэзия действуют на него сильнее всего. "Нет женского взора, которого бы он не забыл при виде кудрявых гор, озаренных солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес". "Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысли, - все в минуту рассеется; на душе станет легко... - Зачем тут страсти, желание, сожаление?" Когда "воздух чист и свеж как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине, - чего бы, кажется, больше?" Перед поединком, готовясь к смерти, он может забыться "увлеченный волшебным вымыслом" Вальтер-Скотта, "любопытно всматриваться в каждую росинку". Смерти он не боится, он постоянно рискует жизнью, но "без спора не подставит свой лоб под пулю противника". - "Умереть так умереть! - говорит он. - Потеря для мира небольшая". Но и думая о смерти, он думает об одном себе, о тех двух людях, которые живут в нем: первый, быть может, "простится с миром навеки, а второй... второй?.." Жизнь "для него становится пустее с каждым днем". Он считает, что ему осталось одно средство: "путешествовать", но только не по Европе, авось умрет "где-нибудь на дороге". "Всякому своя дорога", - говорит Печорин на прощанье Максиму Максимовичу, отправляясь "в Персию и далее". - На возвратном пути из Персии "Печорин умер".
Критика: 1) Сам Лермонтов считал "Героя Нашего времени" портретом, но не одного человека: это "портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии". Автор рисовал "современного человека", каким он его понимает и "слишком часто встречал". Лермонтов. (Предисловие ко 2-му. изданию "Героя Нашего времени").
- Мнения критики на печоринский тип разделились. Одни считали Печорина человеком с великою силою духа, но загубленным обстоятельствами жизни (Белинский) другие, видели в нем - тип светского фата со слабою волею достаточно пошлого и ведущего бесцельное существование (Добролюбов). Источник этого разногласия Котляревский видит "в туманности самого образа, в том, что образ, взятый из современной жизни и поставленный в такую реальную обстановку, тем не менее образ слишком общий".
2) В Печорине, говорит Белинский, два человека: "первый действует, второй смотрит на действия первого и рассуждает о них или, лучше сказать, осуждает их, потому что они действительно достойны осуждения. Причины этого раздвоения, этой ссоры с самим собою, очень глубоки, и в них же заключается противоречие между глубокостью натуры и жалкостью действий одного и того же человека". Печорин, ошибочно действуя, еще ошибочнее судит себя. "Он смотрит на себя как на человека, вполне развившегося и определившегося: удивительно ли, что и его взгляд на человека вообще мрачен, желчен и ложен?.. Он как будто не знает, что есть эпоха в жизни человека, когда ему досадно, зачем дурак глуп, подлец низок, зачем толпа пошла, зачем на сотню пустых людей едва встретишь одного порядочного человека... Он как будто не знает, что есть такие пылкие и сильные души, которые в эту эпоху своей жизни находят неизъяснимое наслаждение в сознании своего превосходства, мстят посредственности за ее ничтожность, вмешиваются в ее расчеты и дела, чтобы мешать ей, разрушая их... Но еще более он как будто бы не знает, что для них приходит другая эпоха жизни - результат первой, когда они или равнодушно на все смотрят, не сочувствуя добру, не оскорбляясь злом, или уверяются, что в жизни и зло необходимо, как и добро, что в армии общества человеческого рядовых всегда должно быть больше, чем офицеров, что глупость должна быть глупа, потому что она глупость, а подлость подла, потому что она подлость, и они оставляют их идти своею дорогою, если не видят в них зла или не видят возможности помешать ему, и повторяют про себя то с радостью, то с грустною улыбкою: "и все то благо, все добро!" Увы, как дорого достается уразумение самых простых истин!.. Печорин еще не знает этого и именно потому, что думает, что все знает". "Печорина обвиняют, - продолжает тот же критик, - в том, что в нем нет веры. Прекрасно! но ведь это то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота: он бы и рад иметь его, да не дается оно ему. И притом разве Печорин рад своему безверию? разве он гордится им? разве он не страдал от него? разве он не готов ценою жизни и счастья купить веру, для которой еще не настал час его?.. Вы говорите, что он эгоист? - Но разве он не презирает и не ненавидит себя за это? разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной? Нет, это не эгоизм: эгоизм не страдает, не обвиняет себя, но доволен собою, рад себе. Эгоизм не знает мучения; страдание есть удел одной любви. Душа Печорина не каменная почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь - и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви... Этому человеку стало больно и грустно, что все его не любят - и кто же эти "все?" - пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему его превосходства над ними. А его готовность задушить в себе ложный стыд, голос светской чести и оскорбленного самолюбия, когда он за признание в клевете готов был простить Грушницкому, - человеку, сейчас только выстрелившему в него пулею и бесстыдно ожидавшему от него холостого выстрела? А его слезы и рыдания в пустынной степи, у тела издохшего коня? - нет, все это не эгоизм! Но его - скажете вы - холодная расчетливость, систематическая рассчитанность, с которою он обольщает бедную девушку, не любя ее, и только для того, чтобы посмеяться над нею и чем-нибудь занять свою праздность? - Так, но мы и не думаем оправдывать его в таких поступках, ни выставлять его образцом, высоким идеалом чистейшей нравственности; мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека и что идеалы нравственности существуют в одних классических трагедиях и морально-сантиментальных романах прошлого века. Судя о человеке, должно брать в рассмотрение обстоятельства его развития и сферу жизни, в которую он поставлен судьбою. В идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но все это выкупается его богатою натурою. Его во многих отношениях дурное настоящее обещает прекрасное будущее. Вы восхищаетесь быстрым движением парохода, видите в нем великое торжество духа над природою - и хотите потом отрицать в нем всякое достоинство, когда он сокрушает, как зерно жернов, неосторожных, попавших под его колеса: не значит ли это противоречить самим себе? опасность от парохода есть результат его чрезмерной быстроты; следователыю, порок его выходит из его достоинства. Бывают люди, которые отвратительны при всей безукоризненности своего поведения, потому что она в них есть следствие безжизненности и слабости духа. Порок возмутителен и в великих людях: но наказанный, он приводит в умиление вашу душу. Это наказание только тогда есть торжество нравственного духа, когда оно является не извне, но есть результат самого порока, отрицание собственной личности индивидуума в оправдание вечных законов оскорбленной нравственности. Автор разбираемого нами романа, описывая наружность Печорина, когда он с ним встретился на большой дороге, вот что говорит о его глазах: "Они не смеялись, когда он смеялся... Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей? Это признак или злого нрава, или глубокой, постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его - непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен". Согласитесь, что как эти глаза, так и вся сцена свидания Печорина с Максим Максимычем показывают, что если это и порок, то совсем не торжествующий и надо быть рожденным для добра, чтоб так жестоко быть наказану за зло?.. Торжество нравственного духа гораздо поразительнее совершается над благородными натурами, чем над злодеями..." "Печорин, - по словам Белинского, - это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою. Иногда в самом имени, которое истинный поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, хотя, может быть, и не видимая самим поэтом. Co стороны художественного выполнения нечего и сравнивать Онегина с Печориным. Но как выше Онегин Печорина в художественном отношения, так Печорин выше Онегина по идее. Впрочем, это преимущество принадлежит нашему времени, а не Лермонтову". "Печорин в противоположность Онегину не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, он не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения. Как в характеристике современного человека, сделанной Пушкиным, выражается весь Онегин, так Печорин весь в этих стихах Лермонтова:
И ненавидим мы и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
[Белинский. Соч. т. 5]. Статья Белинского написана в 1842 году.
3) Добролюбов причисляет Печорина к "обломовцам". И Печорин, подобно всем обломовцам, склонен к "идиллическому, бездейственному счастью", которое ничего не требует: "наслаждайся, мол, мною, да и только…" Уж на что, кажется, Печорин, а и тот полагает, что счастье-то, может быть, заключается в покое и сладком отдыхе. Он в одном месте своих записок сравнивает себя с человеком, томимым голодом, который "в изнеможении засыпает и видит пред собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему, кажется, легче... но только проснулся, мечта исчезает, остается удвоенный голод и отчаяние…" В другом месте Печорин себя спрашивает: "отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?" Он сам полагает, - оттого, что "душа его сжилась с бурями и жаждет кипучей деятельности…" Но ведь он вечно недоволен своей борьбой и сам же беспрестанно высказывает, что все свои дрянные дебоширства затевает потому только, что ничего лучшего не находит делать... A уж коли не находит дела и вследствие того ничего не делает и ничем не удовлетворяется, так это значит, что к безделью более наклонен, чем к делу... Ta же обломовщина... - Отношения к людям и в особенности к женщинам тоже имеют у всех обломовцев некоторые общие черты. Людей они вообще презирают, с их мелким трудом, с их узкими понятиями и близорукими стремлениями". "Печорин, уж разумеется, топчет всех ногами". "В отношении к женщинам все обломовцы ведут себя одинаково постыдным образом. Они вовсе не умеют любить и не знают, чего искать в любви, точно так же, как и вообще в жизни. Они не прочь пококетничать с женщиной, пока видят в ней куклу, двигающуюся на пружинах; не прочь они и поработить себе женскую душу... как же! этим бывает очень довольна их барственная натура! Но только чуть дело дойдет до чего-нибудь серьезного, чуть они начнут подозревать, что пред ними действительно не игрушка, а женщина, которая может и от них потребовать уважения к своим правам, - они немедленно обращаются в постыднейшее бегство. Трусость у всех этих господ непомерная". "Таким же оказывается и Печорин, специалист по части женского сердца, признающийся, что, кроме женщин, он ничего на свете не любил, что для них он готов пожертвовать всем на свете. И он признается, что во-первых, "не любит женщин с характером: их ли это дело!" - во-вторых, что он никогда не может жениться. "Как бы страстно я не любил женщину", говорит он, "но если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться - прости любовь. Мое сердце превращается в камень, и ничто не разогреет его снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту, но свободы своей не продам. Отчего же я так дорожу ею? Что мне в ней? куда я себя готовлю? чего я жду от будущего? Право, ровно ничего. Это какой-то врожденный страх, неизъяснимое предчувствие" и т. д. A в сущности, это - больше ничего, как "обломовщина" [Добролюбов. Соч. т. 2].
4) Основной мотив Л. поэзии, "центральную точку", "к которой прямо или косвенно сводятся если не все, то большинство произведений" Л. Михайловский видит в "области героизма". В Печорине после Фернандо, Волина, Арсения (Литвинка), Измаила Бея, Демона и Вадима (см.) находятся "черты прирожденного властного человека". Чтобы ни хотел сказать Л. заглавием своего романа - иронизировал ли он, или говорил серьезно, собирательный ли тип хотел дать в П., или выдающуюся единицу, с себя ли писал "Героя нашего времени", или нет - для него самого его время было полным безвременьем. И он был настоящим "Героем безвременья" [Михайловский. Соч. т. V].
5) Лермонтов дал нам в Печорине не цельный тип, не живой организм, носящий в своем настоящем зародыше своего будущего, а очень реально обставленное отражение одного лишь момента в своем собственном духовном развитии. Утомленный бесплодной борьбой с одними и теми же вопросами, которые не поддавались решению, Лермонтов в период создания "Героя нашего времени" пришел к безотрадному решению - отбросить все эти вопросы в сторону, не обуздывать себя ни в дурных, ни в хороших своих стремлениях и дать полную волю всем гнездившимся в нем противоречиям. Таким образом из судьи он стал на время бесстрастным созерцателем этого странного поединка одной половины своего сердца с другой. - Плодом этого наблюдения и явился тип или, вернее, образ Печорина. Противоречия, свойственные энергичному человеку, явились соединенными в одном узле, в одном лице, правдиво схваченном в частностях, но в целом несколько произвольно скомпонованном. Такие противоречия, с какими мы сталкиваемся в личности Печорина, могли быть уравновешены и скреплены между собою лишь при одном условии - при полном отсутствии в герое каких бы то ни было сильных волнений, требующих внимательного нравственного надзора над самим собою, т. е. при отсутствии всех тех вопросов, над которыми Лермонтов трудился всю жизнь до изнеможения. Встреча с этими вопросами должна была необходимо поднять в Печорине целую бурю, привести в столкновение все противоречия его природы и не позволить им существовать совместно в одном и том же человеке. Такая встреча должна была поднять в нем и вопрос об излечимости его болезни; и на этот вопрос, если судить по намекам, рассеянным в романе, герой дал бы скорее утвердительный, чем отрицательный ответ. В самом деле, что поддерживало и питало в Печорине его безотрадное состояние духа? - Его разочарование и тоска далеко не так сильны, чтобы сделать его совершенно безучастным ко всему окружающему; гордость и самомнение не настолько овладели им, чтобы поставить его вне всяких сношений с ближними. Его ум и сердце не настолько сосредоточены на нем самом, чтобы убить в нем способность интересоваться людьми и их поступками. У Печорина есть, таким образом, все данные, чтобы попытаться стать к окружающей жизни в нормальное положение, нет только одного - нет желания сделать этой попытки, которая может потребовать от него усиленной умственной и нравственной работы. Для Печорина никаких вопросов жизни не существует: он самовольно отбросил их, не овладев ими сразу. Упорный труд над их разрешением, труд теоретический и практический, утомил его, и он покончил с задачей, перестав о ней думать. Он последовал за течением жизни, не делая попытки направить ее в ту или другую сторону; и по мере того, как сама жизнь наталкивала его на те или другие чувства и мысли, он отдавался им и потому всегда сам себе противоречил. В его речах и поступках не было никакой последовательности. - В сущности, для Печорина не существует никаких вопросов жизни, ни отвлеченных, ни религиозных, ни национальных, ни общественных, ни нравственных. От вопросов философских и религиозных, когда они ему подвертываются, Печорин отделывается двумя-тремя словами самого общего характера; он бросает какую-нибудь мысль, всего чаще в виде вопроса, и не дает себе труда о ней подумать. Осмыслить жизнь на почве веры или умозрения он не пытается. Вопрос национальный и общественный сводится для него к формализму службы. Он носит мундир и исполняет что ему приказано, чем и исчерпываются его обязанности относительно родины. У него нет и других каких-либо понятий об общественных обязанностях умного и интеллигентного человека; таким образом, и на почве сознательного труда он не может достигнуть соглашения с жизнью и потому пассивно мирится с своим положением. На нравственных вопросах наш герой также останавливается лишь при случае; и мы видели, что его афоризмы о любви, дружбе и эгоизме не вполне оправдываются его поведением. В общем, у Печорина нет определенной нравственной программы. Все его речи и поступки дело случая. [Н. Котляревский. "Лермонтов"].