Наши партнеры
|
ШАКУНТАЛА - героиня инкорпорированного в индийский эпос «Махабхарата» сказания, послужившего основой для драмы Кали-дасы «Узнание Шакунталы» (V в.). Ш.- дочь мудреца Вишвамитры и небесной девы Мена-ки. Мать оставила ее на берегу лесного ручья неподалеку от обители мудреца Канвы, нашедшего и удочерившего ее. Поскольку он обнаружил, что брошенную девочку кормили птицы (санскр. шакунта), он дал ей имя Шакунта-ла. Предание о любви Ш. и царя Душьянты зафиксировано уже в ведической литературе («Шатапатхабрахмане»). Во время охоты Душьянта попадает в обитель Канвы и встречает Ш., которая вместе с подругами поливает цветы. Взаимная симпатия столь сильна, что они вступают в брак. Душьянта должен вернуться в свою столицу. Он дарит Ш. кольцо со своей печатью, которое должно послужить ей пропуском во дворец. После его отъезда Ш. предается мечтам о возлюбленном и не замечает мудреца Дурва-саса, пришедшего посетить Канву. Разгневанный ее небрежением Дурвасас проклинает девушку и грозит, что так же, как она его не заметила, так и тот, о ком она мечтает, не заметит ее. Подруги Ш. умоляют мудреца простить, и он смягчает условие: возлюбленный вспомнит Ш., когда увидит подаренное им кольцо. По возвращении Канва узнает о случившемся, благословляет Ш. и отправляет ее в столицу Душьянты в сопровождении подруг и учеников. По пути они останавливаются у пруда, в котором Ш. во время омовения теряет кольцо. Когда же она достигает дворцовых ворот, Душьянта отказывается признать ее. Она в отчаянии; ее мать, небесная дева Менака, спускается с небес и уносит героиню в свое жилище между небом и землей. А тем временем рыбак изловил рыбу, проглотившую царское кольцо. Он решает продать находку, но стражники хватают его как вора. Их начальник несет кольцо царю, и тот узнает перстень, подаренный им Ш. Душьянта пытается разыскать Ш., но напрасно. Случилось царю богов Индре призвать Душьянту к участию в войне против асуров, старших братьев богов. После ее окончания он возвращается в колеснице Индры и по пути останавливается во дворце Менаки, где видит жену и сына. Решающую роль в этом узнавании играет «голос с небес», подтверждающий, что Бхарата - так Ш. назвала сына - истинный сын Душьянты. Ш. стала известной европейским читателям благодаря переводу с санскрита, выполненному основателем Азиатского общества в Калькутте У.Джонсоном и изданному в 1789 году. Однако наибольшее воздействие оказал выполненный с перевода Джонса перевод на немецкий язык Г.Фостера. Именно он послужил основой перевода на русский, польский, итальянский, французский языки. Публикация «Узнания Шакунталы» была с восторгом воспринята Гердером, Гете, Шиллером и многими другими. В русской литературе тема Ш. привлекла внимание Н.М.Карамзина, перевод которого был сопровожден предисловием и примечаниями. Важным событием стала постановка «Узнания Шакунталы», осуществленная А.Я.Таировым (под названием «Са-кунтала», перевод К.Д.Бальмонта). Этим спектаклем 25 декабря 1914 г. открылся Московский Камерный театр. Главную роль сыграла А.Г.Коонен. Лит.: Серебряков И.Д. Очерки древнеиндийской литературы. М., 1971; Эрман В.Г. Калидаса. М., 1976. И.Д.Серебряков |
|
ШАНТЕКЛЕР (фр. Chantecler) - главный персонаж пьесы Э.Ростана «Шантеклер» (1910). Петух Ш. появился в народных песнях и поговорках романского мира в средние века. Ростан использовал образ певца зари, веселого и голосистого, приносящего радость, а порой и предупреждающего о тревожных событиях, - с целью литературной полемики. Ш. - галльский петух, воплощение галльской смелости, юмора и жизнелюбия. «Певец зари», по замыслу драматурга, должен был вызывать ассоциации с Сирано де Бержеракам. Ш. - поэт, не признающий прозу бытия; он считает, что песня, радостная и победная, украшает жизнь и прогоняет краски ночи. Образ Ш. задуман в противопоставление поэтам - современникам Ростана. Все птицы и животные в пьесе не понимают Ш., над ним потешаются, но поэзия и звонкая песня не могут не победить. Ш. не любит мрачных красок и туманов (намек на символистов), всякого рода зауми (намек на декадентов), не терпит рассуждений «о корме и навозе» (запоздалый счет натурализму). Он певец любви, доблести, страсти, сама душа поэзии и ее олицетворение. При работе над пьесой Ростан имел в виду актера Коклена, исполнителя роли Сирано, но тот эту роль так и не сыграл, поэтому премьера пьесы прошла без особого успеха. Образ певца, воспевающего солнце и свет, в 1910 году воспринимался как дань наивному прекраснодушию. Ростан не хотел видеть надвигавшуюся на Европу трагедию, как не хотел признавать драматизм жизни Ш. Галльский юмор оценивался критиками примерно так же, как гасконские доблести героя Дюма-отца: персонаж средневековых песен Ш. оказался не ко времени. Лит.: Дюшен И.Б. Ростан //История западноевропейского театра. М., 1970. Т. 5; Beutler. Der Wortschatz ш fidmond Rostans Dramen. Halle, 1914. Г.В.Макарова |
|
ШАРИКОВ - герой повести М.А.Булгакова «Собачье сердце» (1925). В основе этой, по словам писателя, «чудовищной истории» сюжетный мотив, восходящий к романтикам («Франкенштейн» М.Шелли), представленный позднее у Г.Уэллса («Остров доктора Моро»), у русских символистов («Республика Южного Креста» В.Я.Брюсова, «Прометей» Вяч.И.Ива-нова), а также у самого Булгакова («Роковые яйца»): творение рук человеческих оборачивается против своего творца. Профессор Преображенский (фамилия значащая - отсылает к «теургам» начала века с их утопическими идеями «преображения» людей) предпринимает «первую в мире операцию» по пересадке головного мозга. Он пересаживает гипофиз пролетария Клима Чугункина, умершего от пьянства, дворовому псу Шарику, и тот «преображается» в человекоподобного монстра, Полиграфа Полиграфовича Шарикова, который в скором времени заводит себе паспорт и начинает классовую борьбу за место под солнцем и на жилплощади своего создателя. В собачьем племени мировой литературы Шарик ничем особо не выделяется - ни «интеллигентностью» чеховской Каштанки, ни «мудростью» бунинского Чанга. Шарик - пес трусливый и вороватый, готовый за кусок колбасы стерпеть любые побои, но его собачье сердце - верное и доброе. Ничего этого нет в Ш. От Шарика в нем осталась только ненависть к кошкам. Оттого он поступает на службу «заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и прочее)». А вот «пролетарская косточка», унаследованная от Клима Чугуикина, в Ш. крепка. Своих товарищей он сразу же находит среди «товарищей», у него безошибочный нюх на классового врага и широкие виды на будущее, которое, как он считает, принадлежит ему. Запросы Ш. во многом совпадают с претензиями Присыпкина - героя комедии В.В.Маяковского «Клоп» (1929). Однако различие между ними существенное: казавшееся Маяковскому накипью революции, «крашенным рыжим, а не красным», - в глазах Булгакова красным красно. Литературную родословную образа Ш. иногда связывают с Гомункулусом, персонажем второй части трагедии Гете «Фауст». В самом деле, оба персонажа являют собой существо, сотворенное человеком и «не до конца очеловеченное» (слова Гете). На этом моменте возможные параллели между ними обрываются. Если Гомункулус мечтает «доделаться» до человека «в полном смысле», то Ш. вполне удовлетворен своим настоящим состоянием. Образование, культура, вкус, хорошие манеры, демонстрируемые «родителями» - профессором Преображенским и его ассистентом доктором Борменталем, - в понятиях Ш. излишество. Невежественный, нечистоплотный, одержимый манией доносительства, Ш. -полная противоположность Гомункулусу с его «тягой к красоте и плодотворной деятельности» (характеристика Гете). На эту противоположность указывает в ряду прочего булгаков-ский контекст. В последнем романе писателя Воланд, прощаясь с Мастером у порога «вечного приюта», советует ему засесть над ретортой в надежде вылепить нового гомункула. Трудно допустить, что Мастеру уготована участь профессора Преображенского и обретенный в вечности покой обернется еще одним кошмаром. Развязка судьбы Ш. и Гомункулуса схожа, но не одинакова: оба возвращаются к своему исходному состоянию. Гомункулус, разбив защитную колбу, растворяется в «абсолютном», откуда был вызван усилиями алхимика. Ш. же снова делается Шариком. Милиция, заявившаяся к профессору с обыском, обнаруживает «кошмарного вида пса с багровым шрамом на лбу», который, улыбнувшись, сел в кресло и гаркнул: «Неприличными словами не выражаться!» Судьба Гомункулуса демонстрировала несовместимость органического и механического, естественного и искусственного. Эту гетев-скую коллизию Булгаков наполнил новым содержанием, показав, что искусственное может оказаться вполне жизнеспособным и живучим, больше того, угрожающим живой жизни и всему тому, что писатель называл «великой эволюцией». Отсюда различия в финалах. Гомункулус не смог выжить в естественной среде, Ш. в ней прижился. Больше того, нашел в лице Швондера подобие себе, столь же «не до конца очеловеченное», хотя и рожденное естественным путем. Поэтому потребовалась повторная операция, чтобы Ш. опять стал Шариком. Таков философский итог повести, не замеченный ее первыми читателями. Большинство из них усмотрели в «Собачьем сердце» «острый памфлет на современность» (отзыв Л.Б.Каменева) и не продвинулись в понимании дальше аллюзийно-публицистического слоя. Образ Ш. восприняли как прямую аллегорию пролетариата, выкормленного интеллигенцией, т.е. профессором Преображенским. (Ср. в пьесе Н.Р.Эрдмана «Самоубийца» аллегорию о курице, которая высиживала утиные яйца и пострадала от птенцов, заставивших ее либо плыть по течению, либо... сидеть.) Такое восприятие центрального образа и всего произведения было предопределено самим текстом (Булгаков признавал, что «повесть грубая», т.е. слишком аллюзийная), но еще более «метатекстом». Арест «Собачьего сердца» во время обыска, произведенного ГПУ на квартире Булгакова 7 мая 1926 г., последовавший затем запрет не только на публикацию, но даже на упоминание названия, наконец, появление повести в советской печати времен «перестройки» (1987), встреченное громом демократических фанфар, - все это в совокупно сти придало произведению тенденциозно-политический смысл, лишив его серьезного философского значения. В этом контексте Ш. превратился в идеологический жупел, которым публицисты пугали друг друга. «Правая» печать нарекла «детьми Шарикова» всех «левых», оперируя теми же классовыми императивами, которые сама отрицала как реликт «поколения шариковых». В этой плоскости были осуществлены все инсценировки и экранизации произведения. Между тем смысл бул-гаковского образа глубже и значительнее какой бы то ни было публицистики. Писатель указывает на социальные эксперименты (не обязательно социалистические) и показывает, во что обращается любое насилие над органической жизнью, над «великой эволюцией»: неважно, от кого это насилие исходит - от большевиков 20-х годов или от «прорабов перестройки» 80-х, от приверженцев модной во времена Булгакова евгеники или от «теургов», воодушевленных идеей «организации действительности», как ее формулировал Вл.С.Со-ловьев, - словом, от всех «инженеров человеческих душ» и «строителей» людских жизней. С.В.Стахорский |
|
ШАРЛОТТА КЕСТНЕР (Scharlotta Kastner) - героиня романа Томаса Манна «Лотта в Веймаре» (1939). Исторический прототип -Шарлотта Кестнер, урожденная Буфф, с которой Гете в молодости познакомился в Вецларе и описал их отношения в романе «Страдания молодого Вертера». Ш.К. у Томаса Манна - женщина лет шестидесяти, довольно полная, с выцветшими голубыми глазами и пепельно-серыми волосами, некогда бывшими золотистыми. В погожий сентябрьский день 1816 года она приезжает в Веймар, спустя почти сорок пять лет после событий, описанных в «Страданиях молодого Вертера», чтобы встретиться с Гете, достигшим вершин славы. Веймарцы потрясены и польщены, что их посетила «вертеров-ская Лотта», они порой бестактно и навязчиво напоминают ей о прошлом. Она много пережила и не может себе толком объяснить, почему у нее вдруг возникло желание посмотреть на «великого Гете», много лет назад подарившего ей бессмертие. Образ Ш.К. в сопоставлении с образом олимпийца Гете продолжает одну из главных тем в творчестве Т.Манна - «гений и человек», точнее, «гений и человечность». История Ш.К. призвана раскрыть коллизию великого художника-творца, платящего одиночеством за свое избранничество. Каждый из тех, кто так или иначе связан с Гете, желает встретиться и поговорить с Ш.К. о «веймарском гении», отрешенном от людских дел и житейской суеты. Ш.К. в разговоре с секретарем Гете Римером понимает, что «Вертера ее молодости» окружает холод, что он пребывает на тех вершинах, куда не доходит тепло человеческих отношений. Ример считает, что любовь к Ш.К. была лишь «использована» ради литературной славы. Беседы с веймарцами убеждают Ш.К., что друг ее молодости по-своему несчастен: он окружен не любовью, а поклонением. На приеме у Гете Ш.К. наряжается в платье «вертеровской Лотты», на котором недостает одного банта, взятого когда-то влюбленным на память. Гете воспринимает это как казус, иронически и надменно, что еще больше убеждает Ш.К., что перед ней совсем не тот человек, которого она любила в юности. В отличие от Гете Ш.К. умеет сочувствовать людям, умеет вникнуть в их печали и радости, она понимает драму сына Гете - Августа, обреченного на роль «сына великого человека». В последней сцене, во время таинственной встречи в карете, Ш.К. выступает с Гете на равных, хотя отлично понимает разницу «между великим человеком и незаметной женщиной». Она не обвиняет Гете, а жалеет его: «Растрогаться ты уже не можешь - там, где мы, обыкновенные люди, и захотим растрогаться, ты хладнокровно сведешь все к чистой занимательности». Гете признает и не признает обвинения Ш.К.: они расстаются - два не очень счастливых человека, каждый по-своему проживший долгую жизнь. В Германии многие гетеанцы были обескуражены такой трактовкой «национального классика», умалившей, как им казалось, величие Гете, хотя именно о величии и о его оборотной медали написан роман. С восторгом и симпатией образ Ш.К. был воспринят в Австрии, что подтвердила статья С.Цвейга «Лотта в Веймаре». Роман несколько раз экранизировался. Лит.: Цвейг С. «Лотта в Веймаре» //Цвейг С. Собр. соч. М., 1993. Т. 10; Карельский А.В. Долг гуманности //Карельский А.В. От героя к человеку. М„ 1990. Г.В.Макарова |
|
ШАТОВ - центральный персонаж романа Ф.М.Достоевского «Бесы» (1870-1872). С образом Ивана Павловича Ш., двадцатисемилетнего конторского служащего, раскаявшегося нигилиста, ассоциирован И.И.Иванов, убитый в ноябре 1869 года Нечаевым и его группой по политическим мотивам и согласно принципам «Катехизиса революционера». Своеобразное художественное преломление в образе Ш. получили некоторые факты биографии фурьериста и петрашевца, затем «раскаявшегося нигилиста» Н.Я.Данилевского (1822-1885), а также самого Достоевского. «Это было одно из тех идеальных русских существ, - сказано о Ш. в романе, - которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем». Фамилия «Шатав» связана с темой «шатости» русской интеллигенции и восходит к черновым записям Достоевского: «Шатость во всем двухсотлетняя», «шатость, сумбур, па дение кумира», «об обществе: или равнодушие, или шатание». Ш. родился крепостным В.П.Ставрогиной, был учеником Степана Трофимовича Верхо-венского, учился в университете и был исключен после одной студенческой истории, женился по страстной любви на бедной гувернантке, которая оставила его через три недели, долго скитался по Европе, был в Америке, где попробовал роль пролетария. За границей Ш. радикально меняет некоторые из прежних социалистических своих убеждений («перескочил в противоположную крайность»), а также • подпадает под сильнейшее влияние Ставрогина. Ш. хочет порвать с обществом Верховенского и отдать «нашим» зарытую в укромном месте подпольную типографию, но, как сообщает ему Ставрогин, Петр Верховен-ский вовсе не собирается его отпускать, а намерен истребить Ш. «как слишком много знающего и могущего донести». Ш., однако, гораздо больше, чем собственная жизнь, волнует духовная история Ставрогина. «Я несчастная, скучная книга и более ничего покамест... Но погибай мое имя! Дело в вас, а не во мне... Я человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше... Погибай же и моя кровь!.. Мы два существа и сошлись в беспредельности... в последний раз в мире», - взывает он к обожаемому учителю, в которого пламенно и беззаветно верит. «Как могли вы затереть себя в такую бесстыдную, бездарную лакейскую нелепость! - гневно укоряет он учителя, узнав, что тот имеет отношение к обществу «наших». - Это ли подвиг Николая Ставрогина!» Ш. относится к тем героям Достоевского, кто, как и автор, всю жизнь «сознательно и бессознательно» мучается «существованием Бога». На прямой вопрос Ставрогина: «Веруете вы сами в Бога или нет» - Ш. отвечает: «Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я... я буду веровать в Бога». По мнению К.В.Мочульского, идейное раздвоение Ш. превращается в личную трагедию. «Достоевский делает его провозвестником своего религиозно-национального credo и вводит в его историю большой автобиографический материал». По словам С.Н.Булгакова, «Ш. в известном смысле тоже есть одно из реальных отображений Ставрогина, его вампирных двойников, которых он напустил кругом себя и которые присасывались к сердцу и пили кровь своих пленников. ...Если присмотреться ближе, то все пламенные утверждения Ш., как будто содержащие истинные, а в некотором роде даже аксиоматические положения, страдают, однако, религиозной двусмысленностью... Ш. загорелся религиозной идеей национальности в такое время, когда он еще не имел веры в Бога, хотя и страстно хотел ее иметь; в народ-богоносец он поверил раньше, чем поверил в Бога, и этот призрак, за которым он погнался, и эта мечта, на которую он затратил хотя и несложные и небогатые, но сосредоточенные силы своего духа, исказили его духовную личность. Он тоже сделался жертвой провокации и обмана - неверующий проповедник идеи народа-богоносца... Делая столь чрезмерное ударение на идее особности, национальности религии, Ш. впадает в явный конфликт с христианством, проповедь которого обращена ко всем языкам... В Ш. нарушено религиозное равновесие...» В.П.Полонский, комментируя диспуты Ш. и Ставрогина, считал их выражением острого религиозного сомнения и неверия Достоевского: «Ставрогин и Ш., две стороны его собственной души, раздвоенной и сомневающейся, неверующей и верующей одновременно. Если одной стороной ее он с исступлением уверял, что верует, хочет верить, - другой ее половиной подвергал осмеянию эту веру, издевался над нею, кощунствовал, увлекаясь в то горнило сомнений, в то отрицание Бога, какого, по его собственным словам, не было даже на Западе» (Спор о Бакунине и Достоевском. Л., 19?6. С. 181). Традиция русской философской критики видит Ш. к концу романа уже исцеляющимся, припадающим к «ногам Иисусовым» - тому свидетельство душераздирающий рассказ о возвращении его жены, рождении ставрогинского ребенка, названного в честь Ш. Иваном; «светозарная молния разрезает тьму, в душе Ш. звенит гимн любви, радости, всепрощения, - он исцелен. Но... не суждено было Ш. поведать людям о своем исцелении» (Булгаков). Лит. см. к статьям «СТАВРОГИН», «Петр Верховен-ский». Л.И.Сараскина |
|
ШВЕЙК (чеш. Svejk) - герой романа Я.Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» (1921-1923) и нескольких более ранних его произведений - цикла рассказов 1911 г. (книжная публикация «Бравый солдат Швейк и другие рассказы», 1912), повести «Бравый солдат Швейк в плену», написанной в России (1917, издана в незавершенном виде: пребывание Ш. в плену не изображено). Решающее значение в возникновении образа Ш. имели антимилитаристские настроения Гашека, его резко оппозиционное отношение к австрийской монархии, а также знакомство писателя с молодым пражским ремесленником Йозефом Швейком (1892-1956), давшим некоторые черты и имя его герою. (Во время мировой войны Гашек встречался с ним и в России, где они оба оказались в плену, а затем в чехословацких добровольческих частях; некоторое время даже служили в одном полку). Ирония и юмор, лежащие в основе рассказов, заключаются в том, что за естественную и как бы само собой разумеющуюся норму молчаливо принимается нежелание чешских подданных служить в армии Австро-Венгерской империи, а читателю демонстрируется психическая аномалия - идиотское рвение наивного солдата «служить государю императору до последнего вздоха». При этом его усердие, граничащее с кретинизмом, все время оборачивается медвежьими услугами, смахивающими на провокацию. Попадая в невероятные переделки, удачливый герой остается жив и невредим и снова требует, чтобы его признавали годным к воинской службе. Он одержим «экзальтацией мученичества», как определил автор. Изображение доведенного до абсурда верноподданнического экстаза позволило Гашеку создать веселую гротесковую пародию на официальный идеал солдата. В романе, представляющем собой широкую комическую эпопею, похождения Ш., бесконечная вереница его столкновений с официальной машиной гнета и принуждения вписаны в широкую картину мировой войны. Образ Ш. получил дальнейшее развитие и обрел новые параметры. Усилено прежде всего ощущение двусмысленности его поведения, заставляющее читателя все время подозревать притворство. Психическая аномалия то и дело напоминает маску, своего рода спектакль. Ш. обладает необыкновенной способностью, особенно в общении с начальством, при полном послушании создавать профанирующие комические ситуации, причем остается неясным, возникают они из-за его придурковатости или хитрости. В образе заложен принцип комической мистификации, направленной отчасти и на читателя, который не может до конца угадать, где кончается наивность героя и начинается плутовство, где усердие, а где пародия и издевка под видом усердия. По глупости или по умыслу в день объявления войны Ш. появляется на пражских улицах в инвалидной коляске с воинственными возгласами? Случайно или намеренно переодевается в форму русского военнопленного и попадает в австрийский плен? Вольная или невольная провокация в поведении героя все время перевешивает. На грани наивности и подвоха удерживаются и бесконечные разглагольствования Ш., его комментарии к происходящему и рассказы «к слову» (их в романе более ISO), которые как бы вобрали в себя вульгарный опыт плебса, контрастирующий с приглаженной и чистой, во многом официальной картиной мира. Столкновение и интерференция противоположных начал - один из главных источников комизма в романе. Поэтика смеховой игры, составляющая основу образа Ш. и романа в целом, дает возможность автору вовлекать читателя в стихию беспощадного и веселого развенчания милитаризма, полицейского режима, национального и социального гнета и прикрывающей их системы мифов, громких фраз и фетишей. Роман Гашека остался незавершенным. Автор намеревался дальше перенести действие в Россию. Название романа в первоначальных анонсах - «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России». Но и в незаконченном виде «Похождения Швейка» приобрели самую широкую известность. Образ Ш., отчасти продолжающий традицию героев плутовского романа, умных дураков из народных сказок, вошел в число самых популярных литературных типов. Понятие «швейковщины» сделалось нарицательным. Известны воплощения образа Ш. в других видах искусства - знаменитые иллюстрации Йозефа Лады, многочисленные фигурки и статуэтки, кукольный кинофильм Иржи Трнки, иные экранизации и театральные инсценировки. К образу Ш. порой обращались другие писатели, сохраняя типаж, но перенося его в иную среду и обстановку, в новые сюжеты (Б.Брехт и др.). Особую популярность образ Ш. приобрел в годы Великой отечественной войны у советских писателей и военных журналистов, сочинявших новые похождения Ш., в которых он водил за нос и дурачил гитлеровских фельдфебелей и офицеров. (М.Слободской и др.). Появились также фильмы на эту тему (С.Юткевич). Лит.: Pytlik R. Kniha о Svejkovi. Praha, 1983; Пыт-лик Р. Швейк завоевывает мир. М., 1983; Никольский С.В. Образ Йозефа Швейка, его генезис и место в ряду мировых образов //Славянские литературы. XI Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 1993. С.117-128. С.В.Никольский |
|
ШЕЙЛОК (англ. Shylock) - герой комедии У.Шекспира «Венецианский купец» (1596-1597). По сюжету пьесы Ш.- еврей-ростовщик, ссужающий деньги купцу Антонио под залог фунта мяса из его собственной груди и упрямо добивающийся по суду выполнения заключенного между ними договора. По мнению некоторых исследователей, прототипом Ш. мог послужить венецианский купец-еврей Алонсо Нуньес де Херейра, захваченный в плен герцогом Эссексом во время похода на Кадис в 1596 г. Попав в Лондон, он прожил там четыре года и покинул Англию в 1600 г. Несомненное влияние на замысел Шекспира оказал процесс по делу придворного врача Ро-дриго Лопеса - португальского еврея, обвиненного в попытке отравления королевы Елизаветы I по сговору с наследником испанского престола и казненного в 1594 г. Приведенные факты показывают, что характер шекспировского Ш. нельзя понять, не учитывая реального положения евреев в тогдашней Англии, и прежде всего того, что евреи были изгнаны из страны по указу Эдуарда II в конце XIII в. и вернулись обратно лишь во времена Кромвеля (середина XVII в.). Таким образом, в современном Шекспиру Лондоне к коренному населению страны принадлежали только крещеные евреи. Пьесы о евреях были очень популярны у английской публики конца XVI - начала XVII в., и Шекспир, выводя в качестве главного действующего лица своей комедии еврея, следовал уже существующей сценической традиции. Как показывают специальные исследования, большинство драматургов того времени (К.Марло, Р.Грин и др.) изображали евреев с религиозной ненавистью. Еврей был для них чужестранцем, чернокнижником, губителем христиан, подручным черта и т.д. Такого рода контекст и продиктованный им характер зрительского восприятия не мог не сказаться на образе шекспировского Ш. По замыслу Шекспира Ш.- комический злодей. Отсюда существовавшая в Англии на протяжении полутора столетий традиция исполнения роли Ш. комедийными актерами, игравшими его в ярко-рыжем парике с ужимками сценического клоуна. «Он был с рыжей бородой, лицом похожий на ведьму, на нем еврейская одежда, пригодная для любой погоды, подбородок у него был крючком кверху, а нос - крючком книзу, и кончики их сходились»,- писал о Шейлоке актер Томас Джордан в 1664 г. Вместе с тем основной конфликт пьесы между Антонио и Шейлоком основан не только на религиозно-национальной неприязни. Ш.- ростовщик, и Антонио ненавидит его прежде всего за это ремесло. В свою очередь Ш. не может простить Антонио того, что «взаймы дает он деньги без процентов и роста курс в Венеции снижает». Так же как и Варрава К.Марло, Ш.- один из наиболее характерных образов стяжателя в английской ренессансной драме. По словам А.Аникста, своим обликом и поведением Ш. напоминает буржуа-пуританина XVI-XVII вв.: он скуп, жаден, враг веселья. Богатство для него - это средство самоутверждения и давления на окружающих. В отличие от мольеровского Гарпагона, целиком и полностью порабощенного утилитарной целью - накопительством, Ш.- характер по-ренессансному богатый и многосторонний, на что указывал еще А.С.Пушкин: «Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен». Одна из доминант его характера - любовь к дочери Джессике, которая его предает. Таким образом, весь ход развития сюжета представляет нам Ш. униженным и обездоленным человеком, у которого отнято все, кроме его мести. Гуманность венецианских законов не распространяется на Ш., потому что он жид. Для понимания образа Ш. и его роли в развитии сюжета ключевое значение имеет монолог третьего акта: «Я еврей. Да разве у еврея нет глаз! Разве у еврея нет рук, органов, членов, чувств, привязанностей, страстей?..» Этот монолог по-разному трактуется исследователями творчества Шекспира. Так, А.Смирнов считал, что в нем доказывается тождественность природы всех людей независимо от их религии и этнической принадлежности. По мнению других исследователей, слова Ш. абсурдны и нелепы, с точки зрения шекспировского зрителя. Шейлок не воспринимался публикой «Глобуса» как реальный, живой человек. Отмеченная традиция истолкования образа Ш. продержалась на сцене до середины XVIII в., когда актер Ч.Маклин впервые перевел образ Ш. в драматический регистр. Как трагического героя, «вулканически великолепного в своем национальном фанатизме и в бешеной силе страсти», играл Ш. романтический трагик Э.Кин. В дальнейшем эту тенденцию в истолковании образа Ш. продолжили Г.Ирвин и Л.Оливье. Лит.: Friedlander G. Shakespeare and the Jew. L., 1921; Lancia M. The Shylock Myth. L., 1942; Ferret M. Shakespeare's Jew: Preconception and Performance. Shakespeare Studies. Vol. 20. 1987; Островский С. Образ еврея на елизаветинской сцене //Театр. 1992. №10. Е.Г.Хайченко |
|
ШЕН ТЕ (нем. Schen Те) - героиня драмы Б.Брехта «Добрый человек из Сезуана» (1938-1942). Пьеса представляет собой ггритчу, драму-нравоучение с простой и четкой коллизией. Брехта в данном случае интересует, что такое добро в современном мире. Ш.Т.- добрая, любящая женщина, вынужденная зарабатывать себе на жизнь проституцией. Но счастье однажды улыбнулось ей, Ш.Т. получила награду от трех богов за предоставленный им ночлег. Она становится владелицей табачной лавки, надеясь быть честной и работящей. Но богатые хотят отобрать ее мелкую лавочку, а бедные донимают просьбами о милостыне. И Ш.Т, чтобы уцелеть в этом беспощадном мире, придумывает себе брата-близнеца Шуи-Та. Отныне она, переодевшись, выступает в его обличий. Шуи-Та - не чета своей сестре, он жесток, практичен и груб, разгоняет бедных и дает отпор богатым. Тогда Шуи-Та исчезает и возвращается Ш.Т, которую в Сезуане считают добрым человеком. Но что бы ни делала Ш.Т, все приносит ей только горести. Однажды она спасает безработного летчика Янг Суна, решившего покончить с собой, и влюбляется в него. Для летчика - это выгодная партия. Ему нужны деньги и возможность снова летать. У Ш.Т. нет таких денег, и Янг Сун вместе со своей злобной матерью возлагают все надежды на рационального брата Ш.Т. Шуи-Та, который так и не появляется в день бракосочетания, отчего свадьба расстраивается. Ш.Т. опять преображается в безжалостного Шуи-Та, который становится владельцем фабрики, но бедные жители Сезуана обвиняют его в убийстве сестры. В суде, куда попадает Шуи-Та, все начинают обвинять друг друга, и каждый по-своему прав. Ш.Т, пользуясь своим инкогнито, открыто обличает всех, кто вынудил ее притвориться. Жалкими предстают и богачи, издевающиеся над бедняками, и бедняки, готовые разорить своими просьбами самого доброго человека, и сама Ш.Т, вынужденная обманывать всех. На помощь Ш.Т. приходят боги, которые спровоцировали эту историю. Но ложность помощи богов очевидна, Ш.Т. простирает к ним руки, а они исчезают, предоставляя ей возможность выпутываться самой. Для драматурга вывод ясен: если никто не может быть счастливым в безжалостном мире, значит, надо сломать этот мир и построить новый. Первое представление «Доброго человека из Сезуана» состоялось в 1943 г. в театре Шауш-пильхаус (Цюрих, Швейцария) под режиссурой Леонарда Штеккеля. Но более известна постановка 1957 г. Бено Бессона, ученика Брехта, в «Берлинер ансамбль» с Кетэ Райхель в главной роли. 23 апреля 1964 г. постановкой «Доброго человека из Сезуана», осуществленной Ю.П.Любимовым, открылся в Москве Театр на Таганке (ранее это был учебный спектакль Щукинского училища). З.Славина, игравшая Ш.Т., В.Высоцкий, через четыре года после премьеры получивший роль Янг Суна, и весь спектакль сделались символами шестидесятых годов и шестидесятничества. Лит.: Фрадкин И. Литература новой Германии. М., 1961; Девекин В.Н. Глазами разума //Брехт Б.Избранное. М., 1987. С.14-17; Рудницкий К. Первые роли //Высоцкий на Таганке. М., 1988. С.7-29. М.Ю.Сорвина |
|
ШЕРЛОК ХОЛМС (англ. Sherlock Holmes) - герой повестей А.Конан Доила «Этюд в багровых тонах» (1887), «Знак четырех» (1890), «Собака Баскервилей» (1902) и сборников рассказов «Приключения Шерлока Холмса» (1891), «Воспоминания о Шерлоке Холмсе» (1892-1893) и других. Образ необыкновенно наблюдательного человека, способного разгадать некую головоломную ситуацию, объяснить нечто, казавшееся необъяснимым, появился в литературе до Конан Доила. Эдгар По создал Дюпена и Леграна, предшественников Ш.Х. У.Коллинз написал детективный роман «Лунный камень», где профессиональный сыщик и проницательный деревенский врач разгадывают невероятно запутанную историю похищения индийского алмаза. А. К.Доил продолжил разработку жанра и сделал это настолько успешно, что многие читатели поверили в реальность Ш.Х., начали писать письма на Бейкер-стрит, где, как известно, жил этот гениальный сыщик, деля квартиру со своим другом и летописцем доктором Ватсоном. Подобную пару первым описал Э.По - рядом с незаурядной личностью находился человек весьма обычных достоинств, неглупый, но и не способный постичь ход рассуждений своего друга и поэтому нуждающийся в объяснениях, которые также необходимы и читателям. Доктор Ватсон - заинтересованный наблюдатель, а часто и участник приключений Ш.Х., с восхищением следящий за его работой и описывающий ее в своих рассказах. Благодаря его записям нам стали известны методы, привычки и особенности Ш.Х. Поистине это был совершенно уникальный человек, его ум не знал равных, и он выбрал необычную сферу применения своих дарований - криминалистику, отдав собственный интеллект расследованиям непонятных убийств, страшных загадок или таинственных исчезновений. В качестве соперника Ш.Х. (правда, довольно смешного и на удивление несмышленого) выступает профессиональный сыщик Скотланд-Ярда Лейстрейд, часто приписывающий себе успехи знаменитого детектива-любителя. По традиции, берущей начало в английском дендизме, любитель, делающий что-либо из одного только интереса и собственного удовольствия, выше профессионала, который работает ради куска хлеба. Именно поэтому Конан Доил с помощью доктора Ватсона всячески подчеркивает, что его герой - джентльмен, любящий на досуге разгадать одну-две криминальные загадки и выбирающий наиболее интересные для себя. Ш.Х. может отказаться от дела герцога, сулящего неслыханный гонорар, и заняться историей простой гувернантки, не имеющей ни гроша. Король Богемии предлагал ему драгоценный перстень, но Ш.Х. попросил взамен лишь фотографию женщины, которая смогла раскусить его замысел и вызвала тем самым его восхищение. Особое обаяние этого образа связано с тем, что в нем удивительно сочетаются невероятная наблюдательность, острый ум с простыми человеческими привязанностями и слабостями. Ш.Х.- прекрасный скрипач, он любит музыку, табак и порой способен целыми днями лежать на диване, раскуривая трубку и предаваясь раздумьям. Но периоды апатии сменяются приливами бешеной энергии, и вот он опять готов мчаться на другой конец Лондона, чтобы устраивать засаду или изучать место происшествия. Блестящая разгадка и поимка преступника - обычный финал таких историй. Проницательность Ш.Х. кажется сверхъестественной, но его объяснения всегда просты, и недогадливый доктор Ватсон с досадой констатирует, что и он мог бы сам догадаться, если бы обратил внимание на ту или иную деталь. «Вы смотрите, но вы не наблюдаете, а это большая разница»,- объясняет Ш.Х. секрет своего искусства. Потомками Ш.Х. в детективном жанре стали Эркюль Пуаро, комиссар Мегрэ и многие другие персонажи. Лит.: Тугушева М.П. Под знаком четырех: о судьбе произведений Э.По, А.К.Дойла, А.Кристи. М., 1991. Е.В.Кочетова |
|
ШОНДИП - главный персонаж романа классика бенгальской литературы Р.Тагора «Дом и мир» (1915-1916), сюжет которого развивается в начале XX века и связан с таким явлением национально-освободительного движения, как «свадеши». Имевшее целью противостоять засилью на индийском рынке товаров английского производства, оно оказало сильное воздействие на духовное состояние общества. Ш.- лидер движения «свадеши», демагог и циник, использующий его лозунги для удовлетворения своих прихотей и понимающий служение родине в основном как служение самому себе. Вымогая под предлогом высоких идей «свадеши» деньги у Бимолы, жены богатого землевладельца Никхилеша, Ш. утверждает: «Когда берешься за большое дело, всегда надо учитывать желающих погреть на нем руки, таких, как управляющий и я». В образе Ш. писатель высказал решительное неприятие агрессивного национализма, будь он европейского или азиатского толка. Однако смысл образа шире: Ш. вторгается в традиционный мир индусской семьи. Он - своего рода индийский провозвестник ницшеанства: «Все великое жестоко. Справедливыми могут быть лишь заурядные люди. Несправедливость - исключительное право великих». Образ Ш.- это предупреждение писателя об опасности радикализма, немало крайних форм которого знало национально-освободительное движение Индии. Лит.: Mukherjee H. Himself a true poem. A study of Rabindranath Tagore. New Delhi, 1961; Kripalani K. Tagore. L., 1962; Ивбулис В.Я. Литературно-художественное творчество Рабиндраната Тагора. Рига, 1981. И.Д.Серебряков |
|
ШРОПШИРСКИЙ ПАРЕНЁК (англ. Shropshire lad) - собирательный образ из книги «Шропширский паренек» (1896) английского поэта и ученого А.Э.Хаусмана. Книга, изданная за счет автора и поначалу продававшаяся довольно вяло, в 1899 т., то есть с началом англо-бурской войны, стала одной из самых популярных поэтических книг. Английский патриотизм обрел себя в довольно большом количестве военных стихотворений Хаусмана, включенных в сборник. Баллады и элегии «Шропширского паренька», написанные в пасторальной традиции, повествуют об обычных английских крестьянских юношах (Томе, Неде, Дике…) и девушках (Нэнси, Фэн…), о павших и живых солдатах, о героях и дезертирах. Хаусман воспевает сельскую жизнь, красоту природы, мужество и храбрость обыкновенного солдата, отказываясь от эпитетов, метафор и прочих поэтических ухищрений и доводя свой стиль почти до фольклорной простоты. Единственное, что он позволяет себе довольно часто, - это местные названия и диалектические словечки, с их помощью добиваясь эффекта достоверности, а также цитаты из Библии, чем придает своему стилю некоторую патетичность. С течением времени, несмотря на то что в книге Хаусмана много имен, много разных персонажей и адресатов, заглавие как бы объединило их всех в один образ английского паренька из Шропшира, влюбленного в свой край, трудолюбивого, патриотичного, готового на смерть ради Шропшира и Англии. |
|
ШТОЛЬЦ - центральный персонаж романа И.А.Гончарова «Обломов» (1848-1859). Литературные источники образа Ш.- гоголевские Констанжонгло и купец Муразов (второй том «Мертвых душ»), Петр Адуев («Обыкновенная история»). Позднее тип Ш. Гончаров разрабатывал в образе Тушина («Обрыв»). Ш.- антипод Обломова, положительный тип практического деятеля. В образе Ш., по замыслу Гончарова, должны были гармонично 471 соединиться такие противоположные качества, как, с одной стороны, трезвость, расчетливость, деловитость, знание людей материалиста-практика; с другой - душевная тонкость, эстетическая восприимчивость, высокие духовные устремления, поэтичность. Образ Ш. создают, таким образом, две эти взаимоисключающие стихии: первая происходит от отца, педантичного, сурового, грубоватого немца («отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места»); вторая - от матери, русской, поэтичной и сентиментальной натуры («она бросалась стричь Андрюше ногти, завивать кудри, шить изящные воротнички и манишки <...>, пела ему о цветах, о поэзии жизни <...> мечтала с ним о высокой роли...»). Мать боялась, что Ш., под влиянием отца, станет грубым бюргером, однако помешало русское окружение Ш. («Вблизи была Обломовка: там вечный праздник!»), а также княжеский замок в Верхлеве с портретами изнеженных и гордых дворян «в парче, бархате и кружевах». «С одной стороны Обломовка, с другой -княжеский замок, с широким раздольем барской жизни, встретились с немецким элементом, и не вышло из Андрея ни доброго бурша, ни даже филистера». Ш., в противоположность Обломову, пробивает дорогу в жизни сам. Недаром Ш.- выходец из мещанского сословия (его отец покинул Германию, странствовал по Швейцарии и осел в России, сделавшись управляющим имения). Ш. блестяще кончает университет, с успехом служит, выходит в отставку, чтобы заниматься собственным делом; наживает дом и деньги. Он член торговой компании, отправляющей товары за границу; как агент компании, Ш. ездит в Бельгию, Англию, по всей России. Образ Ш. строится на основе идеи равновесия, гармонического соответствия физического и духовного, разума и чувства, страдания и наслаждения. Идеал Ш.- мера и гармония в труде, жизни, отдыхе, любви. Портрет Ш. контрастен портрету Обломова: «Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав, щек у него почти вовсе нет, то есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости...» Идеал жизни Ш.- непрестанный и осмысленный труд, это - «образ, содержание, стихия и цель жизни». Этот идеал Ш. отстаивает в споре с Обло-мовым, называя утопический идеал последнего «обломовщиной» и считая его вредным во всех сферах жизни. В отличие от Обломова, Ш. выдерживает испытание любовью. Он отвечает идеалу Ольги Ильинской: в Ш. сочетается мужественность, верность, нравственная чистота, универсальные знания и практическая хватка, позволяющие ему выходить победителем во всех жизненных испытаниях. Ш. женится на Ольге Ильинской, и Гончаров пытается в их деятельном, полном труда и красоты альянсе предста вить идеальную семью, подлинный идеал, который не удается в жизни Обломова: «работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой <...> как мечтал и Обломов... Только не было дремоты, уныния у них, без скуки и без апатии проводили они дни; не было вялого взгляда, слова; разговор не кончался у них, бывал часто жарок». В дружбе с Обломовым Ш. тоже оказался на высоте: заменил управляющего-жулика, разрушил козни Тарантьева и Мухоярова, обманом вынудивших Обломова подписать фальшивое заемное письмо. Образ Ш., по мысли Гончарова, должен был воплотить новый положительный тип русского прогрессивного деятеля («Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!»), совмещающего в себе как самые лучшие западнические тенденции, так и русскую широту, размах, духовную глубину. Тип Ш. должен был обратить Россию на путь европейской цивилизации, придать ей подобающее достоинство и вес в ряду европейских держав. Наконец, деловитость Ш. не входит в конфликт с нравственностью, последняя, напротив, дополняет деловитость, дает ей внутреннюю мощь и силу. Вопреки замыслу Гончарова, в образе Ш. ощутимы утопические черты. Рассудочность и рационализм, заложенный в образе Ш., наносит ущерб художественности. Сам Гончаров не вполне был доволен образом, считая, что Ш. «слаб, бледен», что «из него слишком голо выглядывает идея». Чехов выражался резче: «Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собой довольная. Наполовину он сочинен, на три четверти ходулен» (письмо 1889 г.). Неудача образа Ш., возможно, объясняется тем, что Ш. художественно не показан в той масштабной деятельности, которой он с успехом занимается. Лит.: см. к статье «ОБЛОМАН». А.Б.Галкин |
|
ШУЙСКИЙ - центральный персонаж трагедии А.С.Пушкина «Борис Годунов» (1825). Исторический прототип: князь Василий Иванович Шуйский (1552-1612) - ключевая фигура боярской оппозиции в период правления Бориса Годунова (при жизни Федора Иоанно-вича) и в годы его царствования; поддержал Лжедмитрия I, а затем возглавил заговор против него, в 1606-1610 - русский царь. После убийства в Угличе царевича Димитрия (1591) Ш. вел следствие на месте событий. Участник едва ли не всех политических заговоров, Ш., по словам Пушкина, являл собой «странную смесь смелости, изворотливости и силы характера». Завершив трагедию, поэт намеревался вернуться к этой исторической личности. В многолюдном собрании персонажей трагедии, появляющихся, как правило, в одной-двух картинах, Ш. занимает третье место, после Бориса Годунова и Самозванца. У него пять сцен (на одну меньше, чем у Годунова), в каждой его роль весома и сюжетно значительна. В начале трагедии Ш. первым заводит разговор об «ужасном злодействе», совершенном в Угличе, и называет виновника - Бориса. Первое представление о Годунове читатель (и зритель) получает со слов Ш. («вчерашний раб, татарин, зять Малюты»). Он же замысливает интригу против еще неизбранного царя, выказывая верное знание, как в подобных делах добиться успеха: «Давай народ искусно волновать». Этот «лукавый царедворец» (по аттестации Воротынского) мгновенно оценивает всю важность вести о самозванце, принесенной Афанасием Пушкиным; точно просчитывает ее последствия: «...если до народа/ Она дойдет, то быть грозе великой». Дальнейшие события подтверждают прозорливость этих слов. Доклад царю о «вести важной» Ш. выстраивает так, что Годунов чуть было не выдает себя. Вся линия поведения Ш. в отношении царя и его приближенных основана на трезвом и холодном расчете. Расчетливый Ш. предусмотрительно исчезает из сюжета (за восемь сцен до окончания трагедии), как только волнение народа разрастается до смуты, той «грозы великой», наступление которой он предсказал. Самое значительное театральное воплощение образа Ш. связано с оперой М.П.Мусоргского «Борис Годунов». В спектакле Большого театра (1948) и фильме-опере (1954) эту роль сыграл Н.С.Ханаев. Выдающийся артист показал Ш. не мелким интриганом, как его часто изображали, а будущим царем, который, по словам Пушкина, после своего падения сохранил достоинство. Лит. см. к статье «БОРИС ГОДУНОВ». С.В.Стахорский |